– А ведь правда, – сказала баронесса с той странной наивностью, которой иногда отличаются аристократки и от которой их не может отучить даже общение с плебеями, – правда, если бы Морсеры не колебались, моя дочь уже была бы замужем за Альбером; генерал очень хотел этого брака, он даже сам приезжал к господину Данглару, чтобы вырвать его согласие; мы счастливо отделались.

    – Но разве позор отца бросает тень на сына? – робко заметила Валентина. – Мне кажется, что виконт нисколько не повинен в предательстве генерала.

    – Простите, дорогая, – сказала неумолимая Эжени, – виконт недалеко от этого ушел; говорят, что, вызвав вчера в Опере графа Монте-Кристо на дуэль, он сегодня утром принес ему свои извинения у барьера.

    – Не может быть! – сказала г-жа де Вильфор.

    – Ах, дорогая, – отвечала г-жа Данглар с той же наивностью, которую мы только что отметили, – это наверное так; я это знаю от господина Дебрэ, который присутствовал при объяснении.

    Валентина тоже знала все, но промолчала. От дуэли мысль ее перенеслась в комнату Нуартье, где ее ждал Моррель. Погруженная в задумчивость, Валентина уже несколько минут не принимала участия в разговоре; она даже не могла бы сказать, о чем шла речь, как вдруг г-жа Данглар дотронулась до ее руки.

    – Что вам угодно, сударыня? – сказала Валентина, вздрогнув от этого прикосновения, словно от электрического разряда.

    – Вы больны, дорогая Валентина? – спросила баронесса.

    – Больна? – удивилась девушка, проводя рукой по своему горячему лбу.

    – Да; посмотрите на себя в зеркало; за последнюю минуту вы четыре раза менялись в лице.

    – В самом деле, – воскликнула Эжени, – ты страшно бледна!

    – Не беспокойся, Эжени, со мной это уже несколько дней.

    И несмотря на все свое простодушие, Валентина поняла, что может воспользоваться этим предлогом, чтобы уйти. Впрочем, г-жа де Вильфор сама пришла ей на помощь.

    – Идите к себе, Валентина, – сказала она, – вы в самом деле нездоровы; наши гостьи извинят вас; выпейте стакан холодной воды, вам станет легче.

    Валентина поцеловала Эжени, поклонилась г-же Данглар, которая уже поднялась с места и начала прощаться, и вышла из комнаты.

    – Бедная девочка, – сказала г-жа де Вильфор, когда дверь за Валентиной закрылась, – она не на шутку меня беспокоит, и я боюсь, что она серьезно заболеет.

    Между тем Валентина в каком-то безотчетном возбуждении прошла через комнату Эдуарда, не ответив на злую выходку, которой он ее встретил, и, миновав свою спальню, вышла на маленькую лестницу. Ей оставалось спуститься только три ступени, она уже слышала голос Морреля, как вдруг туман застлал ей глаза, ее онемевшая нога оступилась, перила выскользнули из-под руки, и, припав к стене, она уже не сошла, а скатилась по ступеням.

    Моррель стремительно открыл дверь и увидел Валентину, лежащую на площадке.

    Он подхватил ее на руки и усадил в кресло.

    Валентина открыла глаза.

    – Какая я неловкая! – сказала она с лихорадочной живостью. – Я, кажется, разучилась держаться на ногах. Как я могла забыть, что до площадки оставалось еще три ступеньки.

    – Вы не ушиблись, Валентина? – воскликнул Моррель.

    Валентина окинула взглядом комнату; в глазах Нуартье она прочла величайший испуг.

    – Успокойся, дедушка, – сказала она, пытаясь улыбнуться, – это пустяки… у меня просто закружилась голова.

    – Опять головокружение! – сказал Моррель, в отчаянии сжимая руки. – Поберегите себя, Валентина, умоляю вас!

    – Да ведь все уже прошло, – сказала Валентина, – говорю же я вам, что это пустяки. А теперь послушайте, я скажу вам новость: через неделю Эжени выходит замуж, а через три дня назначено большое пиршество в честь обручения. Мы все приглашены – мой отец, госпожа де Вильфор и я… так по крайней мере я поняла.

    – Когда же наконец настанет наша очередь? Ах, Валентина, вы имеете такое влияние на своего дедушку, постарайтесь, чтобы он ответил вам: скоро!

    – Так вы рассчитываете на меня, чтобы торопить дедушку и напоминать ему? – отвечала Валентина.

    – Да, – воскликнул Моррель. – Ради бога, поспешите. Пока вы не будете моей, Валентина, мне всегда будет казаться, что я вас потеряю.

    – Право, Максимилиан, – отвечала Валентина, судорожно вздрогнув, – вы слишком боязливы. Вы же офицер, про которого говорят, что он не знает страха. Ха-ха-ха!

    И она разразилась резким, болезненным смехом; руки ее напряглись, голова запрокинулась, и она осталась недвижима.

    Крик ужаса, который не мог сорваться с уст Нуартье, застыл в его взгляде.

    Моррель понял: нужно звать на помощь.

    Он изо всех сил дернул звонок; горничная, находившаяся в комнате Валентины, и лакей, заступивший место Барруа, вместе вбежали в комнату.

    Валентина была так бледна, так холодна и неподвижна, что, не слушая того, что им говорят, они поддались царившему в этом проклятом доме страху и с воплями бросились бежать по коридорам.

    Госпожа Данглар и Эжени как раз в эту минуту уезжали; они еще успели узнать причину переполоха.

    – Я вам говорила! – воскликнула г-жа де Вильфор. – Бедняжка!

    В эту минуту послышался голос Вильфора, кричавшего из своего кабинета:

    – Что случилось?

    Моррель взглянул на Нуартье, к которому вернулось все его хладнокровие, и тот глазами указал ему на нишу, где однажды, при сходных обстоятельствах, он уже скрывался.

    Он едва успел схватить шляпу и спрятаться за портьерой. В коридоре уже раздавались шаги королевского прокурора.

    Вильфор вбежал в комнату, бросился к Валентине и схватил ее в объятия.

    – Доктора! Доктора!.. Д’Авриньи! – крикнул Вильфор. – Нет, я лучше сам поеду за ним. – И он стремглав выбежал из комнаты.

    В другую дверь выбежал Моррель.

    Его поразило в самое сердце ужасное воспоминание: ему вспомнился разговор между Вильфором и доктором, который он случайно подслушал той ночью, когда умерла г-жа де Сен-Меран; симптомы, хоть и более слабые, были такие же, какие предшествовали смерти Барруа.

    И ему почудилось, будто в ушах у него звучит голос Монте-Кристо, сказавшего ему не далее как два часа тому назад:

    "Что бы вам ни понадобилось, Моррель, приходите ко мне, я многое могу сделать".

    Он стрелой помчался по предместью Сент-Оноре к улице Матиньон, а с улицы Матиньон на Елисейские поля.

    Тем временем Вильфор подъехал в наемном кабриолете к дому д’Авриньи; он так резко позвонил, что швейцар открыл ему с перепуганным лицом. Вильфор бросился на лестницу, не в силах вымолвить ни слова. Швейцар знал его и только крикнул ему вслед:

    – Доктор в кабинете, господин королевский прокурор!

    Вильфор уже вошел, или, вернее, ворвался к доктору.

    – Ах, это вы! – сказал д’Авриньи.

    – Да, доктор, – отвечал Вильфор, закрывая за собой дверь, – и на этот раз я вас спрашиваю, один ли вы здесь? Доктор, мой дом проклят богом.

    – Что случилось? – спросил тот внешне холодно, но с глубоким внутренним волнением. – У вас опять кто-нибудь заболел?

    – Да, доктор, – воскликнул Вильфор, хватаясь за голову, – да!

    Взгляд д’Авриньи говорил:

    "Я это предсказывал".

    Он медленно и с ударением произнес:

    – Кто же умирает на этот раз? Кто эта новая жертва, которая предстанет перед богом, обвиняя нас в преступной слабости?

    Мучительное рыдание вырвалось из груди Вильфора; он схватил доктора за руку.

    – Валентина! – сказал он. – Теперь очередь Валентины!

    – Ваша дочь! – с ужасом и изумлением воскликнул д’Авриньи.

    – Теперь вы видите, что вы ошибались, – прошептал Вильфор, – помогите ей и попросите у страдалицы прощения за то, что вы подозревали ее.

    – Всякий раз, когда вы посылали за мной, – сказал д’Авриньи, – бывало уже поздно, но все равно я иду; только поспешим, с вашими врагами медлить нельзя.

    – На этот раз, доктор, вам уже не придется упрекать меня в слабости. На этот раз я узнаю, кто убийца, и не пощажу его.

    – Прежде чем думать о мщении, сделаем все возможное, чтобы спасти жертву, – сказал д’Авриньи. – Едем.

    И кабриолет, доставивший Вильфора, рысью домчал его обратно вместе с д’Авриньи в то самое время, как Максимилиан стучался в дверь Монте-Кристо.

    Граф был у себя в кабинете и, очень озабоченный, читал записку, которую ему только что спешно прислал Бертуччо.

    Услышав, что ему докладывают о Морреле, который расстался с ним за каких-нибудь два часа перед этим, граф удивленно поднял голову.

    Для Морреля, как и для графа, за эти два часа изменилось, по-видимому, многое: он покинул графа с улыбкой, а теперь стоял перед ним, как потерянный.

    Граф вскочил и бросился к нему.

    – Что случилось, Максимилиан? – спросил он. – Вы бледны, задыхаетесь!

    Моррель почти упал в кресло.

    – Да, – сказал он, – я бежал, мне нужно было с вами поговорить.

    – У вас дома все здоровы? – сказал граф самым сердечным тоном, не оставлявшим сомнений в его искренности.

    – Благодарю вас, граф, – отвечал Моррель, видимо, не зная, как приступить к разговору, – да, дома у меня все здоровы.

    – Я очень рад; но вы хотели мне что-то сказать? – заметил граф с возрастающей тревогой.

    – Да, – сказал Моррель, – я бежал к вам из дома, куда вошла смерть.

    – Так вы от Морсеров? – спросил Монте-Кристо.

    – Нет, – отвечал Моррель, – а разве у Морсеров кто-нибудь умер?

    – Генерал пустил себе пулю в лоб, – отвечал Монте-Кристо.

    – Какое ужасное несчастье! – воскликнул Максимилиан.

    – Не для графини, не для Альбера, – сказал Монте-Кристо, – лучше потерять отца и мужа, чем видеть его бесчестие: кровь смоет позор.

    – Несчастная графиня! – сказал Максимилиан. – Больше всего мне жаль эту благородную женщину!

    – Пожалейте и Альбера, Максимилиан; поверьте, он достойный сын графини. Но вернемся к вам; вы хотели меня видеть; я очень рад, если могу быть вам полезен.

    – Да, я пришел к вам в безумной надежде, что вы можете помочь мне в таком деле, где один бог может помочь.

    – Говорите же!

    – Я даже не знаю, – сказал Моррель, – имею ли я право хоть одному человеку на свете открыть такую тайну, но меня вынуждает рок, я не могу иначе.

    И он замолчал в нерешительности.

    – Вы знаете, что я вас люблю, – сказал Монте-Кристо, сжимая руку Морреля.

    – Ваши слова придают мне смелости, и сердце говорит мне, что я не должен иметь тайн от вас.

    – Да, Моррель, сам бог внушил вам это. Скажите же мне все, как вам велит сердце.

    – Граф, разрешите мне послать Батистена справиться от вашего имени о здоровье одной особы, которую вы знаете.

    – Я сам в вашем распоряжении, что же говорить о моих слугах?

    – Я должен узнать, что ей лучше, не то я с ума сойду.

    – Хотите, чтобы я позвонил Батистену?

    – Нет, я сам ему скажу.

    Моррель вышел, позвал Батистена и вполголоса сказал ему несколько слов. Камердинер спешно вышел.

    – Ну что? Послали? – спросил Монте-Кристо возвратившегося Морреля.

    – Да, теперь я буду немного спокойнее.

    – Я жду вашего рассказа, – сказал, улыбаясь, Монте-Кристо.

    – Да, я все скажу вам. Слушайте. Однажды вечером я очутился в одном саду; меня скрывали кусты, никто не подозревал о моем существовании. Мимо меня прошли двое; разрешите мне пока не называть их; они разговаривали тихо, но мне было так важно знать, о чем они говорят, что я напряг слух и не пропустил ни слова.

    – Начало довольно зловещее, если судить по вашей бледности.

    – Да, мой друг, все это ужасно! В этом доме кто-то только что умер; один из собеседников был хозяин дома, другой – врач. И первый поверял второму свои опасения и горести, потому что уже второй раз за этот месяц смерть, быстрая и неожиданная, поражала его дом, словно ангел мщения призвал на него божий гнев.

    – Вот что! – сказал Монте-Кристо, пристально глядя на Морреля с неуловимым движением поворачивая свое кресло так, чтобы оказаться в тени, в то время как свет падал прямо на лицо гостя.

    – Да, – продолжал Максимилиан, – смерть дважды за один месяц посетила этот дом.

    – А что отвечал доктор? – спросил Монте-Кристо.

    – Он отвечал… он отвечал, что смерть эта кажется ему неестественной и что ее можно объяснить только одним…

    – Чем?

    – Ядом!

    – В самом деле? – сказал Монте-Кристо с тем легким покашливанием, которое в минуты сильного волнения помогало ему скрыть румянец или бледность, или просто то внимание, с каким он слушал собеседника. – В самом деле, Максимилиан? И вы все это слышали?

    – Да, дорогой граф, я все это слышал, и доктор даже прибавил, что, если что-либо подобное повторится, он будет считать себя обязанным обратиться к правосудию.

    Монте-Кристо слушал с величайшим спокойствием, быть может, притворным.

    – Потом, – продолжал Максимилиан, – смерть нагрянула в третий раз, но ни хозяин дома, ни доктор никому ничего не сказали; теперь смерть, быть может, нагрянет в четвертый раз. Скажите, граф, к чему меня обязывает знание этой тайны?

    – Дорогой друг, – сказал Монте-Кристо, – вы рассказываете о случае, о котором знают решительно все. Дом, где вы все это слышали, мне знаком, или по крайней мере я знаю точь-в-точь такой же; там имеется сад, отец семейства, доктор, там одна за другой случились три странные и неожиданные смерти. Взгляните на меня: я не слышал ничьих признаний и тем не менее знаю все это не хуже вас. Но разве меня мучает совесть? Нет, меня это ничуть не касается. Вы говорите: словно ангел мщения призвал божий гнев на этот дом; а кто вам сказал, что это не так? Закройте глаза на преступления, которых не хотят видеть те, кому надлежало бы их видеть. Если в этом доме бог творит свой суд, Максимилиан, то отвернитесь и не мешайте божьему правосудию.

    Моррель вздрогнул. Голос графа звучал мрачно, грозно и торжественно.

    – Впрочем, – продолжал граф, так резко меняя тон, что казалось, будто заговорил совсем другой человек, – откуда вы знаете, что это должно повториться?

    – Это повторилось, граф! – воскликнул Моррель. – Вот почему я здесь.

    – Что же я могу сделать, Моррель? Может быть, вы хотите, чтобы я предупредил королевского прокурора?

    Монте-Кристо произнес последние слова так выразительно, с такой недвусмысленной интонацией, что Моррель вскочил.

    – Граф, – воскликнул он, – вы знаете, о ком я говорю!

    – Да, разумеется, мой друг, и я докажу вам это, поставив точки над i, то есть назову всех действующих лиц. Вы гуляли в саду Вильфора; из ваших слов я заключаю, что это было в вечер смерти маркизы де Сен-Меран. Вы слышали, как Вильфор и д’Авриньи беседовали о смерти маркиза де Сен-Мерана и о не менее удивительной смерти маркизы. Д’Авриньи говорил, что предполагает отравление и даже два отравления; и вот вы, на редкость порядочный человек, с тех пор терзаете свое сердце, пытаете совесть, не зная, следует ли вам открыть эту тайну или промолчать. Мы живем не в средние века, дорогой друг, теперь уже нет ни святой инквизиции, ни вольных судей; что вы с ними сделаете? "Совесть, чего ты хочешь от меня?" – сказал Стерн. Полно, друг мой, пусть они спят, если им спится, пусть чахнут от бессонницы, если она их мучает, а сами, бога ради, спите спокойно, благо у вас совесть чиста.

    Лицо Морреля страдальчески исказилось; он схватил Монте-Кристо за руку.

    – Но ведь это повторилось! Вы слышите?

    – Так что же? Пусть, – сказал граф и, удивленный этой непонятной ему настойчивостью, испытующе посмотрел на Максимилиана. – Это семья Атридов; бог осудил их, и они несут свою кару; они сгинут все, как бумажные человечки, которых вырезают дети и которые валятся один за другим, хотя бы их было двести, от дуновения их создателя. Три месяца тому назад умер маркиз де Сен-Меран; спустя несколько дней – маркиза; на днях – Барруа; сегодня – старик Нуартье или юная Валентина.

    – Вы знали об этом? – воскликнул Моррель с таким ужасом, что Монте-Кристо вздрогнул, он, который не шевельнулся бы, если бы обрушилась твердь небесная. – Вы знали об этом и молчали?

    – Что мне до этого? – возразил, пожав плечами, Монте-Кристо. – Что мне эти люди, и зачем мне губить одного, чтобы спасти другого? Право, я не отдаю предпочтения ни жертве, ни убийце.

    – Но я, я! – в исступлении крикнул Моррель. – Ведь я люблю ее!

    – Любите? Кого? – воскликнул Монте-Кристо, вскакивая с места и хватая Морреля за руки.

    – Я люблю страстно, безумно, я отдал бы всю свою кровь, чтобы осушить одну ее слезу. Вы слышите! Я люблю Валентину де Вильфор, а ее убивают! Я люблю ее, и я молю бога и вас научить меня, как ее спасти!

    Монте-Кристо вскрикнул, и этот дикий крик был подобен рычанию раненого льва.