– Хорошо! Возьмите шляпу и перчатки, – сказал Монте-Кристо.

    – Так я еду с вашим сиятельством? – воскликнул Бертуччо.

    – Разумеется, ведь вам необходимо кое-чем распорядиться, раз я собираюсь там жить.

    Не было примера, чтобы графу возражали, и управляющий беспрекословно последовал за ним; тот сел в карету и знаком предложил Бертуччо сделать то же.

    Управляющий почтительно уселся на переднем сиденье.

    Монте-Кристо заметил, что Бертуччо, спускаясь с крыльца, перекрестился по-корсикански, то есть провел большим пальцем крест в воздухе, а садясь в экипаж, прошептал коротенькую молитву. Всякий другой, нелюбопытный человек сжалился бы над странным отвращением, которое почтенный управляющий проявлял к задуманной графом загородной прогулке, но, по-видимому, Монте-Кристо был слишком любопытен, чтобы освободить Бертуччо от этой поездки.

    Через двадцать минут они были уже в Отейле. Волнение управляющего все возрастало. Когда въехали в селение, Бертуччо, забившийся в угол кареты, начал с лихорадочным волнением вглядываться в каждый дом, мимо которого они проезжали.

    – Велите остановиться на улице Фонтен, у номера двадцать восемь, – приказал граф, неумолимо глядя на управляющего.

    Пот выступил на лице Бертуччо, однако он повиновался, высунулся из экипажа и крикнул кучеру:

    – Улица Фонтен, номер двадцать восемь.

    Этот дом находился в самом конце селения. Пока они ехали, совершенно стемнело – вернее, все небо заволокла черная туча, насыщенная электричеством и придававшая этим преждевременным сумеркам торжественность драматической сцены.

    Экипаж остановился, и лакей бросился открывать дверцу.

    – Ну что же, Бертуччо, – сказал граф, – вы не выходите? Или вы собираетесь оставаться в карете? Да что с вами сегодня?

    Бертуччо выскочил из кареты и подставил графу плечо, на которое тот оперся, медленно спускаясь по трем ступенькам подножки.

    – Постучите, – сказал граф, – и скажите, что я приехал.

    Бертуччо постучал, дверь отворилась, и появился привратник.

    – Что нужно? – спросил он.

    – Приехал ваш новый хозяин, – сказал лакей.

    И он протянул привратнику выданное нотариусом удостоверение.

    – Так дом продан? – спросил привратник. – И этот господин будет здесь жить?

    – Да, друг мой, – отвечал граф, – и я постараюсь, чтобы вы не пожалели о прежнем хозяине.

    – Признаться, сударь, – сказал привратник, – мне не приходится о нем жалеть, потому что мы его почти никогда не видали. Вот уже пять лет, как он у нас не был, и он хорошо сделал, что продал дом, не приносивший ему никакого дохода.

    – А как звали вашего прежнего хозяина? – спросил Монте-Кристо.

    – Маркиз де Сен-Меран. Я уверен, что ему не пришлось взять за дом то, что он ему стоил.

    – Маркиз де Сен-Меран, – повторил Монте-Кристо. – Мне это имя как будто знакомо; маркиз де Сен-Меран… – И он сделал вид, что старается вспомнить.

    – Старый дворянин, – продолжал привратник, – верный слуга Бурбонов. У него была единственная дочь, он выдал ее за господина де Вильфора, который служил королевским прокурором сначала в Ниме, потом в Версале.

    Монте-Кристо взглянул на Бертуччо: тот был белее стены, к которой прислонился, чтобы не упасть.

    – И дочь его умерла? – спросил граф. – Я припоминаю, что слышал про это.

    – Да, сударь, тому уже двадцать один год, и с тех пор мы и трех раз не видели бедного маркиза.

    – Так, благодарю вас, – сказал Монте-Кристо, рассудив при взгляде на изнемогающего Бертуччо, что не следует больше натягивать струну, чтобы она не лопнула, – благодарю вас. А теперь дайте нам огня.

    – Прикажете проводить вас?

    – Нет, не нужно. Бертуччо мне посветит.

    И Монте-Кристо присоединил к этим словам две золотые монеты, вызвавшие взрыв благословений и вздохов.

    – Сударь, – сказал привратник, тщетно пошарив на выступе камина и на полках, – у меня здесь нет ни одной свечи.

    – Возьмите с экипажа фонарь, Бертуччо, и пойдем посмотрим комнаты, – сказал граф.

    Управляющий молча повиновался, но по дрожанию фонаря в его руке было видно, чего это ему стоило.

    Они обошли довольно обширный нижний этаж, затем второй этаж, состоявший из гостиной, ванной и двух спален. Одна из этих спален сообщалась с винтовой лестницей, выходившей в сад.

    – Посмотрите, вот отдельный выход, – сказал граф, – это довольно удобно. Посветите мне, Бертуччо. Идите вперед, и посмотрим, куда ведет эта лестница.

    – В сад, ваше сиятельство, – сказал Бертуччо.

    – А откуда вы это знаете, скажите на милость?

    – Я хочу сказать, что она должна вести в сад.

    – Ну что ж, проверим.

    Бертуччо тяжко вздохнул и пошел вперед. Лестница точно вела в сад.

    У наружной двери управляющий остановился.

    – Ну что же вы? – сказал граф.

    Но тот, к кому он обращался, не двигался с места, ошеломленный, остолбенелый, подавленный. Его блуждающие глаза как бы искали в окружающем следы ужасного прошлого, а его судорожно сжатые руки, казалось, отталкивали какие-то страшные воспоминания.

    – Ну? – повторил граф.

    – Нет, нет, – воскликнул Бертуччо, опуская фонарь и прислоняясь к стене, – нет, ваше сиятельство, я дальше не пойду, это невозможно!

    – Что это значит? – произнес непреклонным голосом Монте-Кристо.

    – Да вы же видите, ваше сиятельство, – воскликнул управляющий, – что тут какая-то чертовщина; собираясь купить в Париже дом, вы покупаете его именно в Отейле, и в Отейле попадаете как раз на номер двадцать восемь по улице Фонтен. Ах, почему я еще дома не сказал вам все! Вы, конечно, не потребовали бы, чтобы я ехал с вами. Но я надеялся, что вы все-таки купили не этот дом. Как будто нет в Отейле других домов, кроме того, где совершилось убийство!

    – Что за мерзости вы говорите! – сказал Монте-Кристо, внезапно останавливаясь. – Ну и человек! Настоящий корсиканец. Вечно какие-нибудь тайны и суеверия! Берите фонарь и осмотрим сад: со мной вам не будет страшно, надеюсь.

    Бертуччо поднял фонарь и повиновался. Дверь распахнулась, открывая тусклое небо, где луна тщетно боролась с целым морем облаков, которые застилали ее своими темными, на миг озаряемыми волнами и затем исчезали, еще более темные, в глубинах бесконечности.

    Управляющий хотел повернуть налево.

    – Нет, нет, – сказал Монте-Кристо, – зачем нам идти по аллеям? Вот отличная лужайка; пойдем прямо.

    Бертуччо отер пот, струившийся по его лицу, но повиновался; однако он все-таки подвигался влево.

    Монте-Кристо, напротив, шел вправо; подойдя к группе деревьев, он остановился.

    Управляющий не мог больше сдерживаться.

    – Уйдите отсюда, ваше сиятельство, – воскликнул он, – уйдите отсюда, умоляю вас, ведь вы как раз стоите на том самом месте!

    – На каком месте?

    – На том месте, где он свалился.

    – Дорогой Бертуччо, – сказал граф смеясь, – придите в себя, прошу вас; ведь мы здесь не в Сартене или Корте. Здесь не лесная трущоба, а английский сад, очень запущенный, правда, но все-таки не к чему за это клеветать на него.

    – Не стойте тут, сударь, не стойте тут, умоляю вас!

    – Мне кажется, вы сходите с ума, маэстро Бертуччо, – холодно отвечал граф. – Если так, скажите, и я отправлю вас в лечебницу, пока не случилось несчастья.

    – Ах, ваше сиятельство, – сказал Бертуччо, тряся головой и всплескивая руками с таким потерянным видом, что, наверное, рассмешил бы графа, если бы того в эту минуту не занимали более важные мысли, – несчастье уже произошло…

    – Бертуччо, – сказал граф, – я считаю долгом предупредить вас, что, размахивая руками, вы их вдобавок отчаянно ломаете и вращаете белками как одержимый, в которого вселился бес; а я давно уже заметил, что самый упрямый из бесов – это тайна. Я знал, что вы корсиканец, я всегда знал вас мрачным и погруженным в размышления о какой-то вендетте, но в Италии я не обращал на это внимания, потому что в Италии такого рода вещи приняты; но во Франции убийство обычно считают поступком весьма дурного тона; здесь имеются жандармы, которые им интересуются, судьи, которые за него судят, и эшафот, который за него мстит.

    Бертуччо с мольбой сложил руки, а так как он все еще держал фонарь, то свет упал на его искаженное страхом лицо.

    Монте-Кристо посмотрел на него тем взглядом, каким он в Риме созерцал казнь Андреа; потом произнес шепотом, от которого бедного управляющего снова бросило в дрожь:

    – Так, значит, аббат Бузони мне солгал, когда, после своего путешествия во Францию в тысяча восемьсот двадцать девятом году, прислал вас ко мне с рекомендательным письмом, в котором так превозносил вас? Что ж, я напишу аббату; он должен отвечать за свою рекомендацию, и я, вероятно, узнаю, о каком убийстве идет речь. Только предупреждаю вас, Бертуччо, что, когда я живу в какой-нибудь стране, я имею обыкновение уважать ее законы и отнюдь не желаю из-за вас ссориться с французским правосудием.

    – Не делайте этого, ваше сиятельство! – в отчаянии воскликнул Бертуччо. – Разве я не служил вам верой и правдой? Я всегда был честным человеком и старался, насколько мог, делать людям добро.

    – Против этого я не спорю, – отвечал граф, – но тогда почему же вы, черт возьми, так взволнованны? Это плохой знак; если совесть чиста, человек не бледнеет так и руки его так не трясутся…

    – Но, ваше сиятельство, – нерешительно возразил Бертуччо, – ведь вы говорили мне, что аббат Бузони, которому я покаялся в нимской тюрьме, предупредил вас, направляя меня к вам, что на моей совести лежит тяжкое бремя?

    – Да, конечно, но так как он мне рекомендовал вас как прекрасного управляющего, то я подумал, что дело идет о какой-нибудь краже, только и всего.

    – Что вы, ваше сиятельство! – воскликнул Бертуччо с презрением.

    – Или же что вы, по обычаю корсиканцев, не удержались и "сделали кожу",^[38] как выражаются в этой стране, когда ее с кого-нибудь снимают.

    – Да, ваше сиятельство, да, в том-то и дело! – воскликнул Бертуччо, бросаясь к ногам графа. – Это была месть, клянусь вам, просто месть.

    – Я это понимаю; не понимаю только, почему именно этот дом приводит вас в такое состояние.

    – Но это естественно, ваше сиятельство, – отвечал Бертуччо, – ведь именно в этом доме все и произошло.

    – Как, в моем доме?

    – Ведь он тогда еще не был вашим, – наивно возразил Бертуччо.

    – А чей он был? Привратник сказал, кажется, маркиза де Сен-Мерана? За что же вы, черт возьми, могли мстить маркизу де Сен-Мерану?

    – Ваше сиятельство, я мстил не ему – другому.

    – Какое странное совпадение, – сказал Монте-Кристо, по-видимому, просто размышляя вслух, – что вы вот так, случайно, очутились в том самом доме, где произошло событие, вызывающее у вас такое мучительное раскаяние.

    – Ваше сиятельство, – сказал управляющий, – это судьба, я знаю. Начать с того, что вы покупаете дом именно в Отейле и он оказывается тем самым, где я совершил убийство; вы спускаетесь в сад именно по той лестнице, по которой спустился он; вы останавливаетесь на том самом месте, где я нанес удар; в двух шагах отсюда, под этим платаном, была яма, где он закопал младенца; нет, все это не случайно, потому что тогда случай был бы слишком похож на провидение.

    – Хорошо, господин корсиканец, предположим, что это провидение; я всегда согласен предполагать все что угодно, тем более что надо же уступать людям с больным рассудком. А теперь соберитесь с мыслями и расскажите мне все.

    – Я рассказывал это только раз в жизни, и то аббату Бузони. Такие вещи, – прибавил, качая головой, Бертуччо, – рассказывают только на исповеди.

    – В таком случае, мой дорогой, – сказал граф, – я отошлю вас к вашему духовнику; вы можете стать, как он, картезианцем или бернардинцем и беседовать с ним о ваших тайнах. Что же касается меня, то я опасаюсь домоправителя, одержимого такими химерами; мне не нравится, если мои слуги боятся по вечерам гулять в моем саду. Кроме того, сознаюсь, я вовсе не хочу, чтобы меня навестил полицейский комиссар; ибо, имейте в виду, господин Бертуччо: в Италии правосудие получает деньги за бездействие, а во Франции, наоборот, – только когда оно деятельно. Я считал вас отчасти корсиканцем, отчасти контрабандистом, но чрезвычайно искусным управляющим, а теперь вижу, что вы гораздо более разносторонний человек, господин Бертуччо. Вы мне больше не нужны.

    – Ваше сиятельство, ваше сиятельство! – воскликнул управляющий в ужасе от этой угрозы. – Если вы только поэтому хотите меня уволить, я все расскажу, во всем признаюсь; лучше мне взойти на эшафот, чем расстаться с вами.

    – Это другое дело, – сказал Монте-Кристо, – но подумайте: если вы собираетесь лгать, лучше не рассказывайте ничего.

    – Клянусь спасением моей души, я вам скажу все! Ведь даже аббат Бузони знал только часть моей тайны. Но прежде всего умоляю вас, отойдите от этого платана. Вот луна выходит из-за облака, а вы стоите здесь, завернувшись в плащ, он скрывает вашу фигуру, и он так похож на плащ господина де Вильфора…

    – Как, – воскликнул Монте-Кристо, – так это Вильфор…

    – Ваше сиятельство его знает?

    – Он был королевским прокурором в Ниме?

    – Да.

    – И женился на дочери маркиза де Сен-Мерана?

    – Да.

    – И пользовался репутацией самого честного, самого строгого и самого нелицеприятного судьи?

    – Так вот, ваше сиятельство, – воскликнул Бертуччо, – этот человек с безупречной репутацией…

    – Да?

    – …был негодяй.

    – Это невозможно, – сказал Монте-Кристо.

    – А все-таки это правда.

    – Да неужели! – сказал Монте-Кристо. – И у вас есть доказательства?

    – Во всяком случае, были.

    – И вы, глупец, потеряли их?

    – Да, но, если хорошенько поискать, их можно найти.

    – Вот как! – сказал граф. – Расскажите-ка мне об этом, Бертуччо. Это в самом деле становится интересно.

    И граф, напевая мелодию из "Лючии", направился к скамейке и сел; Бертуччо последовал за ним, стараясь разобраться в своих воспоминаниях.

    Он остался стоять перед графом.

    – С чего, ваше сиятельство, прикажете начать? – спросил Бертуччо.

    – Да с чего хотите, – сказал Монте-Кристо, – ведь я вообще ничего не знаю.

    – Мне, однако же, казалось, что аббат Бузони сказал вашему сиятельству…

    – Да, кое-какие подробности; но прошло уже семь или восемь лет, и я все забыл.

    – Так я могу, не боясь наскучить вашему сиятельству…

    – Рассказывайте, Бертуччо, рассказывайте, вы мне замените вечернюю газету.

    – Это началось в тысяча восемьсот пятнадцатом году.

    – Вот как! – сказал Монте-Кристо. – Это старая история.

    – Да, ваше сиятельство, а между тем все подробности так свежи в моей памяти, словно это случилось вчера. У меня был старший брат, он служил в императорской армии и дослужился до чина поручика в полку, который весь состоял из корсиканцев. Брат этот был моим единственным другом; мы остались сиротами, когда ему было восемнадцать лет, а мне – пять; он воспитывал меня как сына. В тысяча восемьсот четырнадцатом году, при Бурбонах, он женился. Император вернулся с острова Эльба, брат тотчас же вновь пошел в солдаты, был легко ранен при Ватерлоо и отступил с армией за Луару.

    – Да вы мне рассказываете историю Ста дней, Бертуччо, – прервал граф, – а она, если не ошибаюсь, уже давно написана.

    – Прошу прощения, ваше сиятельство, но эти подробности для начала необходимы, и вы обещали терпеливо выслушать меня.

    – Ну-ну, рассказывайте. Я дал слово и сдержу его.

    – Однажды мы получили письмо, – надо вам сказать, что мы жили в маленькой деревушке Рольяно, на самой оконечности мыса Корс, – письмо было от брата, он писал нам, что армия распущена, что он возвращается домой через Шатору, Клермон-Ферран, Пюи и Ним, и просил, если у меня есть деньги, прислать их ему в Ним, знакомому трактирщику, с которым у меня были кое-какие дела.

    – По контрабанде, – вставил Монте-Кристо.

    – Ваше сиятельство, жить-то ведь надо.

    – Разумеется, продолжайте.

    – Я уже сказал, что горячо любил брата; я решил денег ему не посылать, а отвезти. У меня было около тысячи франков; пятьсот я оставил Ассунте, моей невестке, а с остальными отправился в Ним. Это было не трудно: у меня была лодка, мне предстояло принять в море груз – все складывалось благоприятно. Но когда я принял груз, ветер переменился, и четыре дня мы не могли войти в Рону. Наконец нам это удалось, и мы поднялись до Арля; лодку я оставил между Бельгардом и Бокером, а сам направился в Ним.

    – Мы подходим к сути дела, не так ли?