"Ну что ж, так и быть! – сказал Кадрусс. – Берите камень за сорок пять тысяч франков; но моей жене хочется иметь золотую цепочку, а мне пару серебряных пряжек".

    Ювелир вытащил из кармана длинную плоскую коробку, в которой находилось несколько образцов названных предметов.

    "Берите, – сказал он, – в делах я не мелочен, выбирайте".

    Жена выбрала золотую цепочку, стоившую, вероятно, луидоров пять, а муж пару пряжек, цена которым была франков пятнадцать.

    "Надеюсь, теперь вы довольны?" – сказал ювелир.

    "Аббат говорил, что ему цена пятьдесят тысяч франков", – пробормотал Кадрусс.

    "Ну, ну, ладно! Вот несносный человек, – продолжал ювелир, беря у него из рук перстень, – я даю ему сорок пять тысяч франков, две с половиной тысячи ливров годового дохода, то есть капитал, от которого я сам не отказался бы, а он еще недоволен!"

    "А сорок пять тысяч франков? – спросил Кадрусс хриплым голосом. – Где они у вас?"

    "Вот, извольте", – сказал ювелир.

    И он отсчитал на столе пятнадцать тысяч франков золотом и тридцать тысяч ассигнациями.

    "Подождите, я зажгу лампу, – сказала Карконта, – уже темно, легко ошибиться".

    В самом деле, пока они спорили, настала ночь, а с нею пришла и гроза, уже с полчаса как надвигавшаяся. В отдалении глухо грохотал гром; но ни ювелир, ни Кадрусс, ни Карконта не обращали на него никакого внимания, всецело поглощенные бесом наживы.

    Я и сам испытывал странное очарование при виде всего этого золота и бумажных денег. Мне казалось, что я вижу все это во сне, и, как во сне, я чувствовал себя прикованным к месту.

    Кадрусс сосчитал и пересчитал деньги и банковые билеты, потом передал их жене, которая, в свою очередь, сосчитала и пересчитала их.

    Тем временем ювелир вертел перстень при свете лампы, и алмаз метал такие молнии, что он не замечал тех, которые уже полыхали в окнах, предвещая грозу.

    "Ну что же? Счет верен?" – спросил ювелир.

    "Да, – сказал Кадрусс, – принеси кошелек, Карконта, и отыщи какой-нибудь мешок".

    Карконта подошла к шкафу и вернулась со старым кожаным бумажником; из него вынули несколько старых засаленных писем и на их место положили ассигнации: она принесла и мешок, где лежало два или три экю по шесть ливров – по-видимому, все состояние жалкой четы.

    "Ну вот, – сказал Кадрусс, – хоть вы нас и ограбили, может быть, тысяч на десять франков, но не отужинаете ли вы с нами? Я предлагаю от души".

    "Благодарю вас, – отвечал ювелир, – но, должно быть, уже поздно, и мне пора в Бокер, а то жена начнет беспокоиться. – Он посмотрел на часы. – Черт возьми! – воскликнул он. – Уже скоро девять, я раньше полуночи не попаду домой. Прощайте, друзья; если к вам еще когда-нибудь забредет такой аббат Бузони, вспомните обо мне".

    "Через неделю вас уже не будет в Бокере, – сказал Кадрусс, – ведь ярмарка закрывается на будущей неделе".

    "Да, но это ничего не значит, напишите мне в Париж: господину Жоаннесу, Пале-Рояль, галерея Пьер, номер сорок пять; я нарочно приеду, если надо будет".

    Раздался удар грома, и молния сверкнула так ярко, что почти затмила свет лампы.

    "Ого, – сказал Кадрусс, – как же вы пойдете в такую погоду?"

    "Я не боюсь грозы", – сказал ювелир.

    "А грабителей? – спросила Карконта. – Во время ярмарки на дорогах всегда пошаливают".

    "Что касается грабителей, – сказал Жоаннес, – то у меня для них кое-что припасено".

    И он вытащил из кармана пару маленьких пистолетов, заряженных до самой мушки.

    "Вот, – сказал он, – собачки, которые и лают и кусают; это для первых двух, которые польстились бы на ваш алмаз, дядюшка Кадрусс".

    Кадрусс с женой обменялись мрачным взглядом. Казалось, у них у обоих одновременно мелькнула какая-то ужасная мысль.

    "В таком случае счастливого пути!" – сказал Кадрусс.

    "Благодарю!" – отвечал ювелир.

    Он взял свою трость, прислоненную к старому ларю, и вышел. В то время как он открывал дверь, в комнату ворвался такой сильный порыв ветра, что лампа едва не погасла.

    "Ну и погодка, – сказал он, – а ведь мне идти два лье пешком!"

    "Оставайтесь, – сказал Кадрусс, – переночуете здесь".

    "Да, оставайтесь, – дрожащим голосом сказала Карконта, – мы позаботимся, чтобы вам было удобно".

    "Никак нельзя. Мне необходимо вернуться к ночи в Бокер. Прощайте!"

    Кадрусс медленно подошел к порогу.

    "Ни зги не видно, – проговорил ювелир уже за дверью. – Куда мне повернуть, направо или налево?"

    "Направо, – сказал Кадрусс, – с пути не собьетесь, дорога с обеих сторон обсажена деревьями".

    "Вижу, вижу", – донесся издали слабый голос.

    "Да закрой же дверь! – сказала Карконта. – Я не выношу открытых дверей, когда гремит гром".

    "И когда в доме имеются деньги, верно?" – отвечал Кадрусс, дважды поворачивая ключ в замке.

    Он подошел к шкафу, вновь достал мешок и бумажки, и оба принялись в третий раз пересчитывать свое золото и ассигнации.

    Я никогда не видел такой алчности, какую выражали эти два лица, освещенные тусклой лампой. Особенно отвратительна была женщина; лихорадочная дрожь, которая всегда ее трясла, еще усилилась, и без того бледное лицо сделалось мертвенным, ввалившиеся глаза пылали.

    "Для чего ты ему предлагал переночевать здесь?" – спросила она глухим голосом.

    "Да… для того, чтобы избавить его от тяжелого пути в Бокер", – вздрогнув, ответил Кадрусс.

    "Ах, вот что, – сказала женщина с непередаваемым выражением, – а я-то вообразила, что не для этого".

    "Жена, жена! – воскликнул Кадрусс. – Откуда у тебя такие мысли, и почему ты не держишь их про себя?"

    "Что ни говори, – сказала Карконта, помолчав, – а ты не мужчина".

    "Это почему?" – спросил Кадрусс.

    "Если бы ты был мужчина, он бы не ушел отсюда".

    "Жена!"

    "Или не дошел бы до Бокера".

    "Жена!"

    "Дорога заворачивает, и он не знает другой дороги, а вдоль канала есть тропинка, которая срезает путь".

    "Жена, ты гневишь бога. Вот, слышишь?"

    Всю комнату озарила голубоватая молния, одновременно раздался ужасающий удар грома, и медленно замирающие раскаты, казалось, неохотно удалялись от проклятого дома.

    "Господи!" – сказала, крестясь, Карконта.

    В ту же минуту, посреди жуткой тишины, которая обычно следует за ударом грома, послышался стук в дверь.

    Кадрусс с женой вздрогнули и в ужасе переглянулись.

    "Кто там?" – крикнул Кадрусс, вставая с места, и, сгребя в кучу золото и бумажки, разбросанные по столу, прикрыл их обеими руками.

    "Это я!" – ответил чей-то голос.

    "Кто вы?"

    "Да я же! Ювелир Жоаннес!"

    "Ну вот! А еще говорил, что я гневлю господа!.. – заявила с гнусной улыбкой Карконта. – Сам господь вернул его к нам".

    Кадрусс, бледный и дрожащий, упал на стул.

    Карконта, напротив, встала и твердыми шагами пошла отворять.

    "Входите, дорогой господин Жоаннес", – сказала она.

    "Право, – сказал ювелир, весь мокрый от дождя, – можно подумать, что сам черт мешает мне вернуться сегодня в Бокер. Из двух зол надо выбирать меньшее, господин Кадрусс: вы предложили мне гостеприимство, я принимаю его и возвращаюсь к вам ночевать".

    Кадрусс пробормотал что-то, отирая пот со лба.

    Карконта, впустив ювелира, дважды повернула ключ в замке.

    Ювелир, войдя, окинул комнату испытующим взглядом, но там не было ничего, что могло бы вызвать в нем подозрения или же укрепить их.

    Кадрусс все еще прикрывал обеими руками бумажки и золото. Карконта улыбалась гостю насколько могла приветливее.

    "Ага, – сказал ювелир, – вы, по-видимому, все еще боялись, не просчитались ли, если после моего ухода опять стали пересчитывать свое богатство?"

    "Да нет, – сказал Кадрусс, – но самый случай, который дал нам его, настолько неожиданный, что мы никак не можем поверить нашему счастью, и если у нас перед глазами не лежит вещественное доказательство, то нам все еще кажется, что это сон".

    Ювелир улыбнулся.

    "Ночует у вас тут кто-нибудь?" – спросил он.

    "Нет, – отвечал Кадрусс, – это у нас не заведено; до города недалеко, и на ночь у нас никто не остается".

    "Значит, я вас очень стесню?"

    "Да что вы, сударь! – любезно сказала Карконта. – Нисколько не стесните, уверяю вас".

    "Где же вы меня поместите?"

    "В комнате наверху".

    "Но ведь это ваша комната?"

    "Это не важно; у нас есть вторая кровать в комнате рядом с этой".

    Кадрусс удивленно взглянул на жену.

    Ювелир стал напевать какую-то песенку, греясь у камина, куда Карконта подбросила охапку хвороста, чтобы гость мог обсушиться.

    Тем временем она расстелила на краю стола салфетку и поставила на него остатки скудного обеда и яичницу.

    Кадрусс снова спрятал ассигнации в бумажник, золото в мешок, а все вместе – в шкаф. Он в мрачном раздумье ходил взад и вперед по комнате, время от времени поглядывая на ювелира, который в облаке пара стоял у камина и, пообсохнув с одного бока, поворачивался к огню другим.

    "Вот! – сказала Карконта, ставя на стол бутылку вина. – Если угодно, можете приниматься за ужин".

    "А вы?" – спросил Жоаннес.

    "Я ужинать не буду", – отвечал Кадрусс.

    "Мы очень поздно обедали", – поспешила добавить Карконта.

    "Так мне придется ужинать одному?" – спросил ювелир.

    "Мы будем вам прислуживать", – ответила Карконта с готовностью, какой она никогда не проявляла даже по отношению к платным посетителям.

    Время от времени Кадрусс бросал на нее быстрый, как молния, взгляд.

    Гроза все еще продолжалась.

    "Слышите, слышите? – сказала Карконта. – Право, хорошо сделали, что вернулись".

    "Но если, пока я ужинаю, буря утихнет, я все-таки пойду", – сказал ювелир.

    "Это мистраль, – сказал, покачивая головой, Кадрусс, – это протянется до завтра".

    И он тяжело вздохнул.

    "Ну, что делать, – сказал ювелир, садясь к столу, – тем хуже для тех, кто сейчас в пути".

    "Да, – отвечала Карконта, – они проведут плохую ночь".

    Ювелир принялся за ужин, а Карконта продолжала оказывать ему всяческие услуги, как подобает внимательной хозяйке; она, всегда такая сварливая и своенравная, была образцом предупредительности и учтивости. Если бы ювелир знал ее раньше, такая разительная перемена, конечно, удивила бы его и не могла бы не возбудить в нем подозрений. Что касается Кадрусса, то он продолжал молча шагать по комнате и, казалось, избегал даже смотреть на гостя.

    Когда тот поужинал, Кадрусс пошел открыть дверь.

    "Гроза как будто проходит", – сказал он.

    Но в эту минуту, словно чтобы показать, что он ошибается, оглушительный раскат грома потряс весь дом; порыв ветра вместе с дождем ворвался в дверь и потушил лампу. Кадрусс снова запер дверь; его жена угольком из догоравшего камина зажгла свечу.

    "Вы, должно быть, устали, – сказала она ювелиру, – я постлала чистые простыни, идите наверх и спите спокойно".

    Жоаннес подождал еще немного, чтобы посмотреть, не утихает ли буря, и, убедившись, что гроза и дождь только усиливаются, пожелал хозяевам спокойной ночи и ушел наверх.

    Он шел по лестнице над моей головой, и я слышал, как ступеньки скрипели под его ногами.

    Карконта проводила его алчным взглядом, тогда как Кадрусс, напротив, стоял к нему спиной и даже не смотрел в его сторону.

    Все эти подробности, о которых я вспомнил позже, ничуть меня не поразили, пока все это происходило у меня перед глазами; в общем, все, что случилось, было вполне естественно, и, если не считать истории с алмазом, которая показалась мне довольно неправдоподобной, все вытекало одно из другого.

    Я смертельно устал, но собирался воспользоваться первой минутой, когда уймется дождь и уляжется буря, а потому решил поспать несколько часов и убраться отсюда среди ночи.

    Я слышал, как наверху ювелир поудобнее устраивался на ночь. Вскоре под ним заскрипела кровать; он улегся.

    Я чувствовал, что мои глаза слипаются, а так как у меня не возникало ни малейшего подозрения, то я и не пытался бороться со сном; в последний раз я заглянул в соседнюю комнату. Кадрусс сидел у стола, на деревянной скамейке, которая в деревенских трактирах заменяет стулья; он сидел ко мне спиной, так что я не мог видеть его лица, да и сиди он иначе, я все равно не мог бы его разглядеть, потому что голову он склонил на руки.

    Карконта некоторое время молча наблюдала за ним, потом пожала плечами и села напротив него.

    В эту минуту потухающее пламя охватило еще не тронутый сухой сук; в темной комнате стало немного светлее. Карконта не сводила глаз с мужа, а так как он сидел все в той же позе, она протянула свои скрюченные пальцы и дотронулась до его лба.

    Кадрусс вздрогнул. Мне показалось, что губы Карконты шевелились; но или она говорила слишком тихо, или сон уже притупил мои чувства, только звук ее голоса не долетал до меня. Глаза мои тоже заволакивались туманом, и я уже не отдавал себе отчета, наяву я все это вижу или во сне. Наконец веки мои сомкнулись, и я перестал сознавать окружающее.

    Я спал глубоким сном, как вдруг меня разбудил выстрел и за ним ужасный крик. Наверху раздались нетвердые шаги, и что-то грузно рухнуло на лестнице, как раз над моей головой.

    Я еще не совсем пришел в себя. Мне слышались стоны, потом заглушенные крики, как будто где-то происходила борьба.

    Последний крик, протяжнее, чем остальные, сменившийся затем стонами, окончательно вывел меня из оцепенения.

    Я приподнялся на локте, открыл глаза, но не мог в темноте ничего разглядеть и дотронулся до своего лба, на который, как мне показалось, падали сквозь доски лестницы частые капли теплого дождя.

    За разбудившим меня шумом наступила полная тишина. Я слышал над своей головой мужские шаги; заскрипела лестница. Мужчина спустился в нижнюю комнату, подошел к камину и зажег свечу.

    Это был Кадрусс; он был очень бледен, и его рубашка была вся в крови.

    Затеплив свечу, он быстро поднялся по лестнице, и я вновь услышал его быстрые, тревожные шаги.

    Через минуту он снова сошел вниз. В руке он держал футляр; удостоверившись, что алмаз лежит внутри, он начал совать его то в один, то в другой карман; затем, решив, вероятно, что карман недостаточно надежное место, закатал его в свой красный платок и обернул им шею.

    Потом он бросился к шкафу, вытащил оттуда золото и ассигнации, рассовал их в карманы штанов и в карманы куртки, захватил две-три рубашки и выскочил за дверь. Тогда мне все стало ясно; я упрекал себя за случившееся, как будто сам был в этом виноват. Мне показалось, что я слышу стоны; быть может, несчастный ювелир был еще жив; быть может, оказав ему помощь, я мог отчасти загладить зло, которое я не то чтобы совершил, но которому дал совершиться. Я налег спиной на плохо скрепленные доски, отделявшие от нижней комнаты подобие пристройки, где я лежал; доски подались, и я проник в дом.

    Я схватил свечу и бросился вверх по лестнице; поперек нее лежало чье-то тело; это был труп Карконты.

    Слышанный мною выстрел был сделан по ней; пуля пробила ей шею навылет, кровь текла из двойной раны и струей била изо рта.

    Она была мертва.

    Я перешагнул через труп и побежал дальше.

    Спальня была в ужасном беспорядке. Часть мебели была опрокинута; простыни, за которые судорожно хватался несчастный ювелир, были разбросаны по комнате; сам он лежал на полу, головой к стене, в луже крови, вытекшей из трех больших ран на груди.

    Из четвертой торчала рукоятка огромного кухонного ножа.

    Мне под ноги попался второй пистолет, неразряженный, вероятно, потому, что порох отсырел.

    Я подошел к ювелиру, он был еще жив; от шума моих шагов, а главное от сотрясения пола, он открыл мутные глаза, остановил их на мне, пошевелил губами, словно желая что-то сказать, и испустил дух.

    От этого страшного зрелища я почти обезумел; раз я никому уже не мог помочь, мне хотелось только одного: бежать. Я схватился за голову и с криком ужаса выскочил на лестницу.

    В нижней комнате оказалось человек шесть таможенных досмотрщиков и два-три жандарма – целый вооруженный отряд.

    Меня схватили; я даже не пытался сопротивляться, я больше не владел собой. Я пытался говорить, но издавал только нечленораздельные звуки.

    Я увидел, что таможенники и жандармы показывают на меня пальцами; я оглядел себя – я был весь в крови. Тот теплый дождь, который капал на меня сквозь доски лестницы, был кровью Карконты.

    Я указал пальцем на то место, где я прятался.

    "Что он хочет сказать?" – спросил один из жандармов.

    Один из таможенников заглянул туда.

    "Он хочет сказать, что прошел оттуда", – ответил он.

    И он указал на пролом, через который я в самом деле прошел.

    Тогда я понял, что меня принимают за убийцу. Ко мне вернулся голос, ко мне вернулись силы; я вырвался из рук державших меня людей и крикнул:

    "Это не я! Не я!"