– Поверьте, графиня, – отвечал Альбер, – если бы я знал, что вы в Париже, и если бы мне был известен ваш адрес, я не стал бы ждать так долго. Но разрешите мне представить вам моего друга, барона Шато-Рено, одного из немногих сохранившихся во Франции аристократов; он только что сообщил мне, что вы присутствовали на скачках на Марсовом поле.

    Шато-Рено поклонился.

    – Вы были на скачках? – с интересом спросила его графиня.

    – Да, сударыня.

    – Тогда не можете ли вы мне сказать, – живо продолжала она, – кому принадлежала лошадь, выигравшая приз Жокей-клуба?

    – Не знаю, – отвечал Шато-Рено, – я только что задал этот самый вопрос Альберу.

    – Вам это очень важно, графиня? – спросил Альбер.

    – Что?

    – Узнать имя владельца лошади?

    – Бесконечно. Представьте себе… Но, может быть, вы его знаете, виконт?

    – Графиня, вы хотели что-то рассказать. "Представьте себе", – сказали вы.

    – Да, представьте себе, этот чудесный гнедой скакун и этот очаровательный маленький жокей в розовом с первого же взгляда внушили мне такую симпатию, что я от всей души желала им удачи, как будто я поставила на них половину моего состояния, а когда я увидела, что они пришли первыми, опередив остальных на три корпуса, я так обрадовалась, что стала хлопать, как безумная. Вообразите мое изумление, когда, вернувшись домой, я встретила у себя на лестнице маленького розового жокея! Я подумала, что победитель, вероятно, живет в одном доме со мной, но когда я открыла дверь моей гостиной, мне сразу бросился в глаза золотой кубок, выигранный сегодня неизвестной лошадью и неизвестным жокеем. В кубке лежала записка: "Графине Г. лорд Рутвен".

    – Так и есть, – сказал Альбер.

    – То есть как это? Что вы хотите сказать?

    – Я хочу сказать, что это тот самый лорд Рутвен.

    – Какой лорд Рутвен?

    – Да наш вампир, которого мы видели в театре Арджентина.

    – Неужели? – воскликнула графиня. – Разве он здесь?

    – Конечно.

    – И вы видитесь с ним? Он у вас бывает? Вы посещаете его?

    – Это мой близкий друг, и даже господин де Шато-Рено имеет честь быть с ним знакомым.

    – Почему вы думаете, что это именно он взял приз?

    – Его лошадь записана под именем Вампа.

    – Что же из этого?

    – А разве вы не помните, как звали знаменитого разбойника, который взял меня в плен?

    – Да, правда.

    – Из рук которого меня чудесным образом спас граф?

    – Да, да.

    – Его звали Вампа. Теперь вы сами видите, что это он.

    – Но почему он прислал этот кубок мне?

    – Во-первых, графиня, потому, что я, можете поверить, много рассказывал ему о вас, а во-вторых, вероятно, потому, что он был очень рад встретить соотечественницу и счастлив тем интересом, который она к нему проявила.

    – Я надеюсь, что вы ничего не рассказывали ему о тех глупостях, которые мы болтали на его счет!

    – Откровенно говоря, я за это не поручусь, а то, что он преподнес вам этот кубок от имени лорда Рутвена…

    – Да ведь это ужасно! Он меня возненавидит!

    – Разве его поступок свидетельствует о враждебности?

    – Признаться, нет.

    – Вот видите!

    – Так, значит, он в Париже!

    – Да.

    – И какое он произвел впечатление?

    – Что ж, – сказал Альбер, – о нем поговорили неделю, потом случилась коронация английской королевы и кража бриллиантов у мадемуазель Марс, и стали говорить об этом.

    – Дорогой мой, – сказал Шато-Рено, – сразу видно, что граф ваш друг, вы к нему соответственно относитесь. Не верьте ему, графиня, в Париже только и говорят, что о графе Монте-Кристо. Он начал с того, что подарил госпоже Данглар пару лошадей, стоивших тридцать тысяч франков; потом спас жизнь госпоже де Вильфор; затем, по-видимому, взял приз Жокей-клуба. Что бы ни говорил Морсер, я, напротив, утверждаю, что и сейчас все заинтересованы графом и еще целый месяц только о нем и будут говорить, если он будет продолжать оригинальничать; впрочем, по-видимому, это его обычное занятие.

    – Может быть, – сказал Альбер. – Кстати, кто это занял бывшую ложу русского посла?

    – Которая это? – спросила графиня.

    – В первом ярусе между колонн; по-моему, ее совершенно заново отделали.

    – В самом деле, – заметил Шато-Рено. – Был ли там кто-нибудь во время первого действия?

    – Где?

    – В этой ложе.

    – Нет, – отвечала графиня, – я никого не заметила; так что, по-вашему, – продолжала она, возвращаясь к предыдущему разговору, – это ваш граф Монте-Кристо взял приз?

    – Я в этом уверен.

    – И это он послал мне кубок?

    – Несомненно.

    – Но я же с ним не знакома, – сказала графиня, – я бы очень хотела вернуть ему кубок.

    – Не делайте этого: он пришлет вам другой, высеченный из цельного сапфира или вырезанный из рубина. Он всегда так делает, приходится с этим мириться.

    В это время звонок возвестил начало второго действия. Альбер встал, чтобы вернуться на свое место.

    – Я вас еще увижу? – спросила графиня.

    – В антракте, если вы разрешите, я зайду осведомиться, не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен в Париже.

    – Господа, – сказала графиня, – по субботам, вечером, я дома для своих друзей, улица Риволи, двадцать два. Навестите меня.

    Молодые люди поклонились и вышли из ложи.

    Войдя в партер, они увидели, что вся публика стоит, глядя в одну точку залы; они взглянули туда же, и глаза их остановились на бывшей ложе русского посла. В нее только что вошел одетый в черное господин лет тридцати пяти – сорока в сопровождении молодой девушки в восточном костюме. Она была поразительно красива, а костюм ее до того роскошен, что, как мы уже сказали, все взоры немедленно обратились на нее.

    – Да это Монте-Кристо со своей албанкой, – сказал Альбер.

    Действительно, это были граф и Гайде.

    Не прошло и нескольких минут, как Гайде привлекла к себе внимание не только партера, но и всей зрительной залы: дамы высовывались из своих лож, чтобы увидеть, как струится под огнями люстры искрящийся водопад алмазов.

    Весь второй акт прошел под сдержанный гул, указывающий, что собравшаяся толпа поражена и взволнованна. Никто не помышлял о том, чтобы восстановить тишину. Эта девушка, такая юная, такая красивая, такая ослепительная, была удивительнейшим из зрелищ.

    На этот раз поданный Альберу знак ясно показывал, что г-жа Данглар желает видеть его в своей ложе в следующем антракте.

    Альбер был слишком хорошо воспитан, чтобы заставлять себя ждать, если ему ясно показывали, что его ждут. Поэтому едва действие кончилось, он поспешил подняться в литерную ложу.

    Он поклонился обеим дамам и пожал руку Дебрэ.

    Баронесса встретила его очаровательной улыбкой, а Эжени со своей обычной холодностью.

    – Дорогой мой, – сказал ему Дебрэ, – вы видите перед собой человека, дошедшего до полного отчаяния и призывающего вас на помощь. Баронесса засыпает меня расспросами о графе и требует, чтобы я знал, кто он, откуда он, куда направляется. Честное слово, я не Калиостро, и, чтобы как-нибудь выпутаться, я сказал:

    "Спросите об этом Морсера, он знает Монте-Кристо как свои пять пальцев". И вот вас призвали.

    – Это невероятно, – сказала баронесса, – располагать полумиллионным секретным фондом и быть до такой степени неосведомленным!

    – Поверьте, баронесса, – отвечал Люсьен, – что если бы я располагал полумиллионом, я употребил бы его на что-нибудь другое, а не на собирание сведений о графе Монте-Кристо, который, на мой взгляд, обладает только тем достоинством, что богат, как два набоба; но я уступаю место моему другу Морсеру: обратитесь к нему, меня это больше не касается.

    – Едва ли набоб прислал бы мне пару лошадей ценой в тридцать тысяч франков, с четырьмя бриллиантами в ушах, по пять тысяч каждый.

    – Бриллианты – его страсть, – засмеялся Альбер. – Мне кажется, что у него, как у Потемкина, ими всегда набиты карманы, и он сыплет ими, как мальчик-с-пальчик камешками.

    – Он нашел где-нибудь алмазные копи, – сказала госпожа Данглар. – Вы знаете, что в банке барона у него неограниченный кредит?

    – Нет, я не знал, – отвечал Альбер, – но меня это не удивляет.

    – Он заявил господину Данглару, что собирается пробыть в Париже год и израсходовать шесть миллионов.

    – Надо думать, что это персидский шах, путешествующий инкогнито.

    – А какая красавица эта женщина! – сказала Эжени. – Вы заметили, господин Люсьен?

    – Право, вы единственная из всех женщин, кого я знаю, которая отдает должное другим женщинам.

    Люсьен вставил в глаз монокль.

    – Очаровательна, – заявил он.

    – А знает ли господин де Морсер, кто эта женщина?

    – Знаю лишь приблизительно, как и все, что касается таинственной личности, о которой мы говорим, – сказал Альбер, отвечая на этот настойчивый вопрос. – Эта женщина – албанка.

    – Это видно по ее костюму, и то, что вы нам сообщаете, уже известно всей публике.

    – Мне очень жаль, что я такой невежественный чичероне, – сказал Альбер, – но должен сознаться, что на этом мои сведения кончаются; знаю еще только, что она музыкантша: однажды, завтракая у графа, я слышал звуки лютни, на которой, кроме нее, некому было играть.

    – Так он принимает у себя гостей, ваш граф? – спросила г-жа Данглар.

    – И очень роскошно, смею вас уверить.

    – Надо заставить Данглара дать ему обед или бал, чтобы он в ответ пригласил нас.

    – Как, вы бы поехали к нему? – сказал, смеясь, Дебрэ.

    – Почему бы нет? Вместе с мужем!

    – Да ведь он холост, этот таинственный граф!

    – Вы же видите, что нет, – в свою очередь, рассмеялась баронесса, указывая на красавицу албанку.

    – Эта женщина – невольница; помните, Морсер, он сам нам об этом сказал у вас за завтраком.

    – Согласитесь, дорогой Люсьен, – сказала баронесса, – что у нее скорее вид принцессы.

    – Из "Тысячи и одной ночи", – вставил Альбер.

    – Согласен, но что создает принцесс, дорогой мой? Бриллианты, а она ими осыпана.

    – Их даже слишком много, – сказала Эжени, – без них она была бы еще красивее, потому что тогда были бы видны ее шея и руки, а они прелестны.

    – Ах, эти художницы! – сказала г-жа Данглар. – Посмотрите, она уже загорелась.

    – Я люблю все прекрасное, – ответила Эжени.

    – В таком случае что вы скажете о графе? – спросил Дебрэ. – По-моему, он тоже недурен собою.

    – Граф? – сказала Эжени, словно ей до сих пор не приходило в голову взглянуть на него. – Граф слишком бледен.

    – Вот именно, – сказал Морсер, – как раз эта бледность и интересует нас. Знаете, графиня Г. утверждает, что он вампир.

    – А разве графиня Г. вернулась? – спросила баронесса.

    – Она сидит в боковой ложе, мама, – сказала Эжени, – почти против нас. Видите, вот женщина с чудесными золотистыми волосами – это она.

    – Да, вижу, – сказала г-жа Данглар. – Знаете, что вам следовало бы сделать, Морсер?

    – Приказывайте, баронесса.

    – Вам следовало бы пойти навестить вашего графа Монте-Кристо и привести его к нам.

    – Зачем это? – спросила Эжени.

    – Да чтобы поговорить с ним; разве тебе не интересно видеть его?

    – Нисколько.

    – Странная девочка! – пробормотала баронесса.

    – Он, вероятно, и сам придет, – сказал Альбер. – Вон он увидел вас, баронесса, и кланяется вам.

    Баронесса, очаровательно улыбаясь, ответила графу на его поклон.

    – Хорошо, – сказал Альбер, – я принесу себя в жертву: я покину вас и посмотрю, нельзя ли с ним поговорить.

    – Пойдите к нему в ложу; нет ничего проще.

    – Но я не был представлен.

    – Кому?

    – Красавице албанке.

    – Но ведь вы говорите, что это невольница.

    – Да, но вы утверждаете, что это принцесса… Но, может быть, увидав, что я иду, он выйдет тоже.

    – Это возможно. Идите.

    – Иду.

    Альбер поклонился и вышел. Действительно, когда он проходил мимо ложи графа, дверь ее отворилась и вышел Монте-Кристо; он сказал несколько слов по-арабски Али, стоявшему в коридоре, и взял Альбера под руку. Али закрыл дверь и встал перед ней; вокруг нубийца в коридоре образовалось целое сборище.

    – Право, – сказал Монте-Кристо, – ваш Париж очень странный город, и ваши парижане удивительные люди. Можно подумать, что они в первый раз видят негра. Посмотрите, как они столпились около бедного Али, который не понимает, в чем дело. Смею вас заверить, что, если парижанин приедет в Тунис, Константинополь, Багдад или Каир, вокруг него нигде не соберется толпа.

    – Это потому, что на Востоке люди обладают здравым смыслом и смотрят только на то, на что стоит смотреть, – но, поверьте, Али пользуется таким успехом только потому, что принадлежит вам, а вы сейчас самый модный человек в Париже.

    – В самом деле? А чему я обязан этим счастьем?

    – Да самому себе. Вы дарите запряжки в тысячу луидоров; вы спасаете жизнь женам королевских прокуроров; под именем майора Блэка вы посылаете на скачки кровных скакунов и жокеев ростом с обезьяну уистити; наконец, вы выигрываете золотые кубки и посылаете их хорошеньким женщинам.

    – Кто это рассказал вам все эти басни?

    – Первую – госпожа Данглар, которой до смерти хочется видеть вас в своей ложе, или, вернее, чтобы другие вас там видели; вторую – газета Бошана; а третью – моя собственная догадливость. Зачем вы называете свою лошадь Вампа, если хотите сохранить инкогнито?

    – Да, действительно, – сказал граф, – это было неосторожно. Но скажите, разве граф де Морсер не бывает в Опере? Я внимательно смотрел, но нигде не видел его.

    – Он будет сегодня.

    – Где?

    – Думаю, что в ложе баронессы.

    – Эта очаровательная особа рядом с нею, вероятно, ее дочь?

    – Да.

    – Позвольте поздравить вас.

    Альбер улыбнулся:

    – Мы поговорим об этом подробнее в другой раз. Как вам нравится музыка?

    – Какая музыка?

    – Да та, которую мы сейчас слышали.

    – Превосходная музыка, если принять во внимание, что ее сочинил человек и исполняют двуногие и бескрылые птицы, как говорил покойный Диоген.

    – Вот как, дорогой граф? Можно подумать, что при желании вы можете услаждать ваш слух пением семи ангельских хоров?

    – Почти что так, виконт. Когда мне хочется послушать восхитительную музыку, такую, которой никогда не слышало ухо смертного, я засыпаю.

    – Ну, так вы попали как раз в надлежащее место; спите на здоровье, дорогой граф, опера для того и создана.

    – Нет, говоря откровенно, ваш оркестр производит слишком много шуму. Чтобы спать тем сном, о котором я вам говорю, мне нужны покой и тишина и, кроме того, некоторая подготовка…

    – Знаменитый гашиш?

    – Вот именно. Виконт, когда вам захочется послушать музыку, приходите ко мне ужинать.

    – Я уже слушал ее, когда завтракал у вас.

    – В Риме?

    – Да.

    – А, это была лютня Гайде. Да, бедная изгнанница иногда развлекается тем, что играет мне песни своей родины.

    Альбер не стал расспрашивать, замолчал и граф.

    В эту минуту раздался звонок.

    – Вы меня извините? – сказал граф, направляясь к своей ложе.

    – Помилуйте.

    – Прошу вас передать графине Г. привет от ее вампира.

    – А баронессе?

    – Передайте, что, если она разрешит, я в течение вечера буду иметь честь засвидетельствовать ей свое почтение.

    Начался третий акт. Во время этого акта граф де Морсер, согласно своему обещанию, явился в ложу г-жи Данглар.

    Граф был не из тех людей, которые приводят в смятение зрительную залу, так что никто, кроме тех, кто сидел в той же ложе, не заметил его появления.

    Монте-Кристо все же заметил его, и легкая улыбка пробежала по его губам.

    Что касается Гайде, то, чуть только поднимали занавес, она ничего уже не видела вокруг. Как все непосредственные натуры, ее увлекало все, что говорит слуху и зрению.