– Господа, – сказал он, – должны же вы согласиться, что на известной степени благосостояния только излишество является необходимостью, точно так же, как – дамы, конечно, согласятся – на известной степени экзальтации реален только идеал? Продолжим эту мысль. Что такое чудо? То, чего мы не понимаем. Что всего желаннее? То, что недосягаемо. Итак, видеть непостижимое, добывать недосягаемое – вот чему я посвятил свою жизнь. Я достигаю этого двумя способами: деньгами и волей. Чтобы осуществить свою прихоть, я проявляю такую же настойчивость, как, например, вы, господин Данглар, – прокладывая железнодорожную линию; вы, господин де Вильфор, – добиваясь для человека смертного приговора; вы, господин Дебрэ, – умиротворяя какое-нибудь государство; вы, господин Шато-Рено, – стараясь понравиться женщине; и вы, Моррель, – укрощая лошадь, которую никто не может объездить. Вот, например, посмотрите на этих двух рыб: одна родилась в пятидесяти лье от Санкт-Петербурга, а другая – в пяти лье от Неаполя; разве не забавно соединить их на одном столе?

    – Что же это за рыбы? – спросил Данглар.

    – Вот Шато-Рено жил в России, он скажет вам, как называется одна из них, – отвечал Монте-Кристо, – а майор Кавальканти, итальянец, назовет другую.

    – Это, – сказал Шато-Рено, – по-моему, стерлядь.

    – Совершенно верно.

    – А это, – сказал Кавальканти, – если не ошибаюсь, минога.

    – Вот именно. А теперь, барон, спросите, где ловятся эти рыбы.

    – Стерляди ловятся только в Волге, – ответил Шато-Рено.

    – Я не слышал, – сказал Кавальканти, – чтобы где-нибудь, кроме озера Фузаро, водились миноги таких размеров.

    – Так оно и есть: одна прибыла с Волги, другая с озера Фузаро.

    – Не может быть! – воскликнули все гости в один голос.

    – Вот это и доставляет мне удовольствие, – сказал Монте-Кристо. – Я, как Нерон, – cupitor impossibilium;^[50] ведь вы тоже испытываете удовольствие; эти рыбы, которые на самом деле, может быть, и хуже, чем окунь или лосось, покажутся вам сейчас восхитительными – и все потому, что вам казалось невозможным их достать, а между тем вот они.

    – Но каким образом удалось доставить этих рыб в Париж?

    – Нет ничего проще. Их привезли в больших бочках, из которых одна выложена речными травами и камышом, а другая – тростником и озерными растениями; их поместили в специально устроенные фургоны; стерлядь прожила так двенадцать дней, а минога восемь, и обе они были живехоньки, когда попали в руки моего повара, который уморил одну в молоке, а другую в вине. Вы не верите, Данглар?

    – Во всяком случае, позволяю себе сомневаться, – отвечал Данглар со своей натянутой улыбкой.

    – Батистен, – сказал Монте-Кристо, – велите принести сюда вторую стерлядь и вторую миногу, знаете, те, что прибыли в других бочках и еще живы.

    Данглар вытаращил глаза; все общество зааплодировало.

    Четверо слуг внесли две бочки, выложенные водорослями; в каждой из них трепетала рыба, подобная той, которая была подана к столу.

    – Но зачем же по две каждого сорта? – спросил Данглар.

    – Потому что одна из них могла заснуть, – просто ответил Монте-Кристо.

    – Вы в самом деле изумительный человек! – сказал Данглар. – Что бы там ни говорили философы, хорошо быть богатым.

    – А главное – изобретательным, – добавила г-жа Данглар.

    – Это изобретение не мое, баронесса; оно было в ходу у римлян. Плиний сообщает, что из Остии в Рим, при помощи нескольких смен рабов, которые несли их на головах, пересылались рыбы из породы тех, которых он называет mulus; судя по его описанию, это дорада. Получить ее живой считалось роскошью еще и потому, что зрелище ее смерти было очень занимательно; засыпая, она несколько раз меняла свой цвет и, подобно испаряющейся радуге, проходила сквозь все оттенки спектра, после чего ее отправляли на кухню. Эта агония входила в число ее достоинств. Если ее не видели живой, ею пренебрегали мертвой.

    – Да, – сказал Дебрэ, – но от Остии до Рима не больше восьми лье.

    – Это верно, – отвечал Монте-Кристо, – но разве заслуга родиться через тысячу восемьсот лет после Лукулла, если не умеешь его превзойти?

    Оба Кавальканти смотрели во все глаза, но благоразумно молчали.

    – Это все очень интересно, – сказал Шато-Рено, – но что меня восхищает больше всего, так это быстрота, с которой исполняются ваши приказания. Ведь правда, граф, что вы купили этот дом всего пять или шесть дней тому назад?

    – Да, не больше, – сказал Монте-Кристо.

    – И я убежден, что за эту неделю он совершенно преобразился; ведь, если я не ошибаюсь, у него был другой вход, и двор был мощеный и пустой, а сейчас это великолепная лужайка, обсаженная деревьями, которым на вид сто лет.

    – Что поделаешь, я люблю зелень и тень, – сказал Монте-Кристо.

    – В самом деле, – сказала г-жа де Вильфор, – прежде въезд был через ворота, выходившие на дорогу, и в день моего чудесного спасения, я помню, вы ввели меня в дом прямо с улицы.

    – Да, сударыня, – сказал Монте-Кристо, – но потом я предпочел иметь вход, позволяющий мне сквозь ограду видеть Булонский лес.

    – В четыре дня, – сказал Моррель. – Это чудо!

    – Действительно, – сказал Шато-Рено, – сделать из старого дома совершенно новый – это похоже на чудо. Это был очень старый дом и даже очень унылый. Я помню, моя мать поручила мне осмотреть его, когда маркиз де Сен-Меран решил его продать, года два или три тому назад.

    – Маркиз де Сен-Меран? – сказала г-жа де Вильфор. – Так этот дом раньше принадлежал маркизу де Сен-Мерану?

    – По-видимому, да, – ответил Монте-Кристо.

    – Как по-видимому? Вы не знаете, у кого вы купили этот дом?

    – Признаться, нет; всеми этими подробностями занимается мой управляющий.

    – Правда, он уже лет десять был необитаем, – сказал Шато-Рено. – Грустно было видеть его закрытые ставни, запертые двери и заросший травою двор. Право, если бы он не принадлежал тестю королевского прокурора, его можно было бы принять за проклятый дом, в котором когда-то совершилось великое преступление.

    Вильфор, который до сих пор не дотрагивался ни до одного из стоявших перед ним бокалов необыкновенного вина, взял первый попавшийся и залпом осушил его.

    Монте-Кристо минуту молчал; затем, среди безмолвия, последовавшего за словами Шато-Рено, он сказал:

    – Странно, барон, но та же самая мысль мелькнула и у меня, когда я вошел сюда в первый раз: этот дом показался мне зловещим, и я ни за что не купил бы его, если бы мой управляющий уже не сделал это за меня. Вероятно, этот мошенник получил некоторую мзду от нотариуса.

    – Весьма возможно, – пробормотал Вильфор, пытаясь улыбнуться, – но, поверьте, в этом подкупе я не повинен. Маркиз де Сен-Меран желал, чтобы этот дом, составлявший часть приданого его внучки, был продан, потому что, если бы он еще три-четыре года простоял необитаемым, он окончательно разрушился бы.

    На этот раз побледнел Моррель.

    – Особенно одна комната, – продолжал Монте-Кристо, – на вид самая обыкновенная, комната как комната, обитая красным штофом, не знаю почему, показалась мне донельзя трагической.

    – Почему это? – спросил Дебрэ. – Почему трагической?

    – Разве можно дать себе отчет в инстинктивном чувстве? – сказал Монте-Кристо. – Разве не бывает мест, где на вас веет печалью? Почему? – не знаешь сам; благодаря сцеплению воспоминаний, прихоти мысли, переносящей нас в другие времена, в другие места, быть может, не имеющие ничего общего с временем и местом, где мы находимся… И эта комната удивительно напомнила мне комнату маркизы де Ганж^[51] или Дездемоны. Но мы кончили обедать, – если хотите, я покажу вам ее, прежде чем мы перейдем в сад пить кофе: после обеда – зрелище.

    Монте-Кристо вопросительно посмотрел на своих гостей; г-жа де Вильфор встала, Монте-Кристо сделал то же самое, и все последовали их примеру.

    Вильфор и г-жа Данглар остались минуту сидеть, словно прикованные к месту; они смотрели друг на друга безмолвно, похолодев от ужаса.

    – Вы слышали? – сказала г-жа Данглар.

    – Надо идти, – ответил Вильфор, вставая и подавая ей руку.

    Гости, подстрекаемые любопытством, уже разбрелись по всему дому, так как предполагали, что осмотр не ограничится одной только комнатой и что заодно можно будет увидеть и остальные части этих развалин, из которых Монте-Кристо сделал дворец. Поэтому все поспешили в открытые настежь двери. Монте-Кристо подождал двух отставших; потом, когда они, в свою очередь, вышли из столовой, он замкнул шествие, улыбаясь так, что, если бы гости поняли значение его улыбки, она привела бы их в гораздо больший ужас, чем та комната, куда они шли.

    Действительно, начали с осмотра всего помещения: жилых комнат, убранных по-восточному, где диваны и подушки заменяли кровати, а трубки и оружие – меблировку; гостиных, увешанных лучшими картинами старых мастеров; будуаров, обитых китайскими тканями изумительной работы, прихотливых оттенков и фантастических рисунков; наконец, достигли пресловутой комнаты.

    В ней не было ничего особенного, если не считать того, что, несмотря на сумерки, она не была освещена и что все в ней было ветхое, тогда как остальные комнаты были заново отделаны.

    – Да, здесь в самом деле жутко! – воскликнула г-жа де Вильфор.

    Госпожа Данглар пыталась что-то пробормотать, но ее слов никто не расслышал.

    Гости обменялись кое-какими замечаниями, сводившимися к тому, что в красной комнате действительно есть что-то зловещее.

    – Не правда ли? – сказал Монте-Кристо. – Взгляните только, как странно стоит эта кровать, какие мрачные, кровавые обои! А эти два портрета пастелью, потускневшие от сырости! Разве вам не кажется, что их бескровные губы и испуганные глаза говорят: "Мы видели!"

    Вильфор стал мертвенно-бледен, г-жа Данглар в изнеможении опустилась на кушетку возле камина.

    – Эрмина, – сказала, улыбаясь, г-жа де Вильфор, – как это у вас хватает духу сидеть на кушетке, на которой, быть может, и совершилось преступление?

    Госпожа Данглар поспешно поднялась.

    – И это не все, – сказал Монте-Кристо.

    – А что же еще? – спросил Дебрэ, от которого не ускользнуло волнение г-жи Данглар.

    – Да, что еще? – спросил Данглар. – Признаюсь, пока я не вижу ничего особенного; а вы, господин Кавальканти?

    – Ну, – сказал тот, – у нас в Пизе имеется башня Уголино, в Ферраре – темница Тассо, а в Римини – комната Франчески и Паоло.

    – Да, но у вас нет этой лесенки, – сказал Монте-Кристо, открывая дверь, скрытую в обоях, – взгляните на нее и скажите, что вы о ней думаете.

    – Какая зловещая винтовая лестница! – сказал, смеясь, Шато-Рено.

    – В самом деле, – сказал Дебрэ, – не знаю, может быть, это хиосское вино нагоняет такую тоску, но меня этот дом наводит на мрачные мысли.

    Что касается Морреля, то с той минуты, как упомянули о приданом Валентины, он был грустен и не произнес ни слова.

    – Представьте себе, – сказал Монте-Кристо, – какого-нибудь Отелло или аббата де Ганжа, в темную, бурную ночь спускающегося шаг за шагом по этой лестнице, с какой-нибудь зловещей ношей, которую он спешит укрыть от человеческих глаз, если не от божьего ока?

    Госпожа Данглар чуть не упала без чувств на руки Вильфора, который и сам был вынужден прислониться к стене.

    – Что с вами, баронесса? – воскликнул Дебрэ. – Как вы побледнели!

    – Очень понятно, что с ней, – сказала г-жа де Вильфор, – граф Монте-Кристо рассказывает ужасные вещи, очевидно, желая, чтобы все мы умерли со страху.

    – Это верно, – заявил Вильфор. – В самом деле, граф, вы пугаете дам.

    – Да что же с вами? – шепотом повторил Дебрэ г-же Данглар.

    – Ничего, ничего, – ответила она, делая над собой усилие, – мне просто душно, вот и все.

    – Не хотите ли спуститься в сад? – спросил Дебрэ, предлагая г-же Данглар руку и направляясь к потайной лестнице.

    – Нет, нет, – сказала она, – уж лучше я останусь здесь.

    – Но, сударыня, – сказал Монте-Кристо, – неужели вы в самом деле испугались?

    – Нет, граф, – отвечала г-жа Данглар, – но вы умеете так строить предположения, что фантазия начинает казаться реальностью.

    – Ну конечно, – сказал, улыбаясь, Монте-Кристо, – все это просто игра воображения; ведь почему не представить себе, что эта комната – мирная, честная спальня матери семейства; эта кровать с пурпурным пологом – ложе, осчастливленное посещением богини Люцины; а эта таинственная лестница – просто ход, по которому чуть слышно, чтобы не потревожить сна родильницы, спускается врач или кормилица, или сам отец, уносящий заснувшего младенца?..

    На сей раз г-жа Данглар, вместо того чтобы успокоиться при виде этой тихой картины, застонала и окончательно лишилась чувств.

    – Госпоже Данглар дурно, – запинаясь сказал Вильфор, – не перенести ли ее в экипаж?

    – Бог мой! – воскликнул Монте-Кристо. – А я не захватил своего флакона!

    – У меня есть свой, – сказала г-жа де Вильфор.

    И она передала Монте-Кристо флакон с красной жидкостью, подобной той, благотворное действие которой граф испытал на Эдуарде.

    – Вот как!.. – сказал Монте-Кристо, принимая его из рук г-жи де Вильфор.

    – Да, – прошептала она, – я последовала вашим указаниям.

    – И удачно?

    – Мне кажется, да.

    Госпожу Данглар тем временем перенесли в смежную комнату.

    Монте-Кристо смочил ее губы каплей красной жидкости, и она пришла в себя.

    – Какой ужасный сон! – промолвила она.

    Вильфор сильно сжал ей руку, чтобы дать ей понять, что это не был сон.

    Стали искать Данглара; но, мало склонный к поэтическим переживаниям, он уже давно сошел в сад и беседовал с Кавальканти-старшим о проекте железной дороги между Ливорно и Флоренцией.

    Монте-Кристо, казалось, был в отчаянии; он взял г-жу Данглар под руку и провел ее в сад, где они нашли Данглара сидящим за чашкой кофе между отцом и сыном Кавальканти.

    – Неужели я в самом деле так напугал вас, сударыня? – сказал Монте-Кристо.

    – Нет, граф, но вы сами знаете, мы поддаемся впечатлениям в зависимости от настроения.

    Вильфор пытался засмеяться.

    – И в таком случае, вы понимаете, – сказал он, – достаточно простого предположения, самого химерического…

    – Хотите верьте, хотите нет, – возразил Монте-Кристо, – но я убежден, что в этом доме совершилось преступление.

    – Будьте осторожны, – сказала г-жа де Вильфор, – здесь присутствует королевский прокурор.

    – Что ж, – ответил Монте-Кристо, – раз все так совпало, я воспользуюсь случаем, чтобы сделать заявление.

    – Заявление? – сказал Вильфор.

    – Да, при свидетелях.

    – Все это чрезвычайно интересно, – сказал Дебрэ, – и если действительно имеется преступление, оно послужит на пользу нашему пищеварению.

    – Преступление имеется, – сказал Монте-Кристо. – Прошу вас сюда, господин де Вильфор; чтобы мое заявление было законно, я должен его сделать при надлежащем представителе власти.

    Монте-Кристо взял Вильфора под руку и, прижимая к себе в то же время руку г-жи Данглар, повлек королевского прокурора к платану, туда, где тень была всего гуще.

    Остальные гости последовали за ними.

    – Посмотрите, – сказал Монте-Кристо, – вот здесь, на этом самом месте, – и он топнул ногой, – чтобы дать новые соки старым деревьям, я велел их окопать и засыпать чернозему; и вот мои рабочие, копая, наткнулись на ящичек, или, вернее, на железные части ящичка, среди которых лежал скелет новорожденного младенца. Это уже не фантасмагория, надеюсь?

    Монте-Кристо почувствовал, как напрягся локоть г-жи Данглар и как дрогнула рука Вильфора.

    – Новорожденного младенца? – повторил Дебрэ. – Черт возьми! Дело, по-моему, становится серьезным.

    – Вот видите! – сказал Шато-Рено. – Значит, я не ошибался, когда говорил, что и у домов, как у людей, есть своя душа и свое лицо, на котором отражается их внутренняя сущность. Этот дом был печален, потому что его мучила совесть, а совесть мучила его потому, что он таил преступление.

    – Но почему же именно преступление? – возразил Вильфор, делая над собой последнее усилие.

    – Как! Заживо похороненный в саду младенец – это, по-вашему, не преступление? – воскликнул Монте-Кристо. – Какое же вы даете название такому поступку, господин королевский прокурор?

    – А откуда известно, что его похоронили заживо?

    – Зачем же иначе его зарыли здесь? Этот сад никогда не служил кладбищем.

    – Как у вас во Франции поступают с детоубийцами? – наивно спросил майор Кавальканти.

    – Им попросту отрубают голову, – ответил Данглар.

    – Ах, отрубают голову! – повторил Кавальканти.

    – Кажется, так. Не правда ли, господин де Вильфор? – спросил Монте-Кристо.