– Да-да, вместе. И, надеюсь, наказание не заставит себя ждать.

    – Вот тебе моя рука, Жервеза, обопрись на нее, – сказал Жак Обри.

    – Идемте, сударь!

    И оба не спеша, так же как обычно ходили гулять по воскресеньям в Пре-о-Клер или на Монмартр, отправились во дворец Правосудия.

    Однако по мере приближения к храму Фемиды,^[121] как высокопарно называл Жак здание парижского суда, Жервеза все больше замедляла шаг; добравшись туда, она еле взошла по лестнице, а у дверей судьи ноги вовсе отказались ей повиноваться, и девушка всей своей тяжестью повисла на руке школяра.

    – Ну что, крошка, струсила? – спросил Жак.

    – Ничуть, – ответила Жервеза. – Просто робею немного перед судьей.

    – А чего перед ним робеть? Такой же человек, как и все.

    – Да, но ведь придется ему все рассказывать…

    – Ну и расскажешь, велика важность!

    – И клятву придется давать.

    – Ну и дашь!

    – Жак, а ты вполне уверен, что обманул меня?

    – Черт возьми, разумеется! Не ты ли сама только что уверяла меня в этом?

    – Так-то оно так, но, знаешь, как ни странно, а вся эта история кажется мне сейчас совсем другой, чем дома.

    – Идем, идем! Я так и знал, что струсишь.

    – Жак, миленький, – взмолилась Жервеза, – пойдем лучше домой!

    – Эх, Жервеза, Жервеза, но ты же обещала!

    – Жак, дружочек, я больше никогда не буду тебя упрекать! Не буду ни о чем просить. Я полюбила тебя просто потому, что ты мне понравился, вот и все.

    – Идем, идем! – тащил ее Жак. – Недаром я боялся, что ты струсишь. Но теперь все равно поздно.

    – Почему?

    – Ты шла, чтобы пожаловаться на меня, вот и жалуйся.

    – Ни за что! Ни за что, Жак! Я хочу домой!

    – Э, нет! – ответил Жак, раздраженный как ее упорством, так и причиной отказа. – Нет, и еще раз нет!

    И он решительно постучал в дверь.

    – Что ты делаешь? – закричала Жервеза.

    – Сама видишь: стучу.

    – Войдите! – послышался гнусавый голос.

    – Я не хочу входить, не хочу! – твердила Жервеза, пытаясь вырваться из рук Жака.

    – Входите! – повторил тот же голос, на этот раз более внятно.

    – Жак, пусти, не то я закричу! – сказала Жервеза.

    – Да входите же! – в третий раз произнес голос, но теперь уже у самой двери, и в тот же миг она распахнулась. – Ну-с, что вам угодно? – спросил высокий, тощий человек, одетый в черное, при одном взгляде на которого Жервеза задрожала, как лист.

    – Вот эта девица, – сказал Жак Обри, – пришла к вам с жалобой на меня.

    И он втолкнул Жервезу в темную, отвратительную, грязную переднюю. Дверь тут же захлопнулась, словно западня.

    Жервеза слабо вскрикнула не то от страха, не то от неожиданности и скорей упала, чем села, на табурет у стены.

    А Жак Обри, боясь, как бы девушка не позвала его, не вернула насильно, пустился наутек по коридорам, о существовании которых знали только клерки, писцы да сутяги. Выбежав во двор церкви Сент-Шапель, он уже более спокойным шагом добрался до моста Святого Михаила, по которому Жервеза должна была непременно пройти по дороге домой.

    Через полчаса она и в самом деле появилась.

    – Ну, как дела? – спросил, подбегая к ней, Обри.

    – Ах, Жак, ты вынудил меня солгать! – отвечала девушка. – Но, я надеюсь, бог меня простит – ведь я сделала это с благой целью.

    – Я беру твой грех на себя, – успокоил ее Жак. – Рассказывай.

    – Я и сама ничего не знаю, – ответила Жервеза. – Мне до того было стыдно, что я даже не помню, о чем шел разговор. Господин судья задавал мне разные вопросы, а я отвечала "да" или "нет" и даже не вполне уверена, правильно ли я говорила.

    – О несчастная! – вскричал Жак. – Вот увидите, она, чего доброго, заявила судье, что не я ее обманул, а она меня!

    – Нет, – возразила Жервеза, – не думаю, чтобы до этого дошло.

    – Записали они, по крайней мере, мой адрес, чтобы вызвать меня в суд? – спросил Жак.

    – Да, я дала им адрес, – пролепетала Жервеза.

    – Значит, все в порядке, – с облегчением вздохнул Жак. – Ну, а теперь что бог даст…

    Отведя Жервезу домой и утешив по мере сил в том, что ей пришлось дать ложные показания, Жак Обри отправился восвояси, полный веры в провидение.

    И действительно, вмешалось ли в дело провидение, или это было чистой случайностью, но на следующее утро Жак Обри получил вызов в суд. И такова сила правосудия, что Жак невольно содрогнулся, читая эту бумагу, получить которую было его заветной мечтой. Поспешим, однако, добавить, к чести школяра, что надежда увидеть Асканио и желание вызволить друга из беды, которую он же сам и навлек на него, помогли Жаку Обри тут же справиться с невольной слабостью.

    Явиться в суд предлагалось к двенадцати часам, а было всего только девять. Поэтому Жак помчался к Жервезе, которую застал не менее взволнованной, чем накануне.

    – Ну, как дела? – спросила она.

    – А вот, взгляни! – победоносно ответил Жак Обри, показывая ей исписанную иероглифами бумажку.

    – Когда вам надо явиться?

    – В полдень. А больше я ничего не разобрал.

    – Вы даже не знаете, в чем вас обвиняют?

    – Да, наверное, в том, что я тебя обманул, милая крошка!

    – А вы не забудете, сударь, что сами заставили меня дать такие показания?

    – Разумеется, не забуду; я готов присягнуть, что так оно и было, даже если бы тебе вздумалось все отрицать.

    – Так вы не станете на меня сердиться за то, что я вас послушалась?

    – Да нет же! Я всегда от души буду тебе благодарен!

    – Что бы ни случилось?

    – Что бы ни случилось.

    – Да я и сказала-то все это лишь потому, что вы заставили меня.

    – Ну разумеется.

    – А если у меня с перепугу ум за разум зашел и я сболтнула лишнее, вы простите?

    – Не только прощу, милая, славная моя Жервеза, но уже простил, прежде чем ты попросила об этом!

    Было уже без четверти двенадцать, когда Жак спохватился, что к двенадцати ему надо быть в суде. Он простился с Жервезой и опрометью выбежал на улицу – до здания суда было довольно далеко.

    Постучавшись в ту же дверь, что и накануне, он услышал, что часы бьют двенадцать.

    – Войдите! – прогнусавил тот же голос, что и вчера.

    Жак не заставил повторять приглашение и с широкой улыбкой, задрав нос и сдвинув шапку набекрень, вошел в приемную.

    – Ваше имя? – спросил уже знакомый нам человек в черном.

    – Жак Обри.

    – Ремесло?

    – Школяр.

    – Ах да! На вас вчера приходила жаловаться Жер… Жер…

    – Жервеза Попино.

    – Правильно. Садитесь и ждите своей очереди.

    Жак повиновался и стал ждать. В комнате уже сидели пять или шесть мужчин и женщин разного возраста и положения. Они, разумеется, были вызваны к судье первыми. Одни вышли оттуда без конвоя – это означало, что против них не оказалось достаточно улик; другие – в сопровождении полицейского офицера или двух стражников прево. На последних Жак поглядывал с завистью, потому что их вели в Шатле, куда ему так хотелось попасть.

    Наконец вызвали и Жака Обри.

    Жак вскочил с места и с такой довольной миной вбежал в кабинет судьи, будто речь шла о приятнейшем развлечении.

    В кабинете сидели двое. Первый – еще выше, еще черней, еще костлявей и суше, чем мрачный человек в приемной (каких-нибудь пять минут назад это показалось бы Жаку невозможным), – был секретарем; второй – маленький, толстый, почти круглый человечек с веселыми глазами, приятной улыбкой и жизнерадостным выражением лица – был судьей.

    Улыбающиеся взгляды Жака и судьи встретились, и школяр внезапно почувствовал такую симпатию к этому почтенному человеку, что чуть было не пожал ему руку.

    – Хе, хе, хе… Так это вы и есть тот самый молодой человек? – спросил судья, пристально глядя на вошедшего.

    – Признаться, да, мессер, – ответил Жак Обри.

    – Вы и впрямь как будто малый не промах, – продолжал судья. – А ну-ка, господин пострел, берите стул и садитесь.

    Жак уселся, положив ногу на ногу, и с довольным видом выпятил грудь.

    – Так! – потирая руки, произнес судья. – А ну-ка, господин секретарь, прочтите нам показания истицы.

    Секретарь встал и, изогнувшись над столом, без труда дотянулся благодаря своему непомерному росту до его противоположного конца, где и достал из груды папок дело Жака Обри.

    – Вот это дело, – произнес он.

    – Как имя истицы?

    – Жервеза-Пьеретта Попино, – прочел секретарь.

    – Она самая, – сказал Обри, утвердительно кивнув.

    – Несовершеннолетняя, – продолжал секретарь, – девятнадцати лет от роду.

    – Ну и ну! Несовершеннолетняя! – воскликнул Жак Обри.

    – Так записано с ее слов.

    – Бедняжка Жервеза! – пробормотал школяр. – Верно она сказала, что от смущения плела всякую чушь. Ведь сама же призналась мне, что ей двадцать два. И вот нате вам, девятнадцать!

    – Значит, ветрогон вы этакий, – сказал судья, – вас обвиняют в том, что вы обманули девушку… Вы признаете обвинение? – спросил судья.

    – Признаю, сударь, – решительно ответил Жак. – И это и любое другое. Я преступник, господин судья, и, пожалуйста, не церемоньтесь со мной.

    – Вот плут, вот бездельник! – проворчал судья добродушным тоном комедийного дядюшки.

    И, опустив на грудь свою большую круглую голову, он погрузился в глубокое раздумье.

    – Пишите, – проговорил он, встрепенувшись и подняв указательный палец. – Пишите, господин секретарь. "Принимая во внимание, что обвиняемый Жак Обри сознался в том, что лживыми обещаниями и заверениями в любви обманул девицу Жервезу-Пьеретту Попино, приговорить упомянутого Жака Обри к штрафу в двадцать парижских су и к уплате судебных издержек".

    – А тюрьма? – спросил Жак.

    – Какая тюрьма? – ответил вопросом на вопрос судья.

    – Обыкновенная! Разве меня не посадят в тюрьму?

    – Нет.

    – И я не попаду, как Асканио, в Шатле?

    – А кто такой Асканио?

    – Ученик мастера Бенвенуто Челлини.

    – И что натворил этот ученик?

    – Обманул девушку.

    – Кого же именно?

    – Дочь парижского прево, мадемуазель Коломбу д'Эстурвиль.

    – Ну так что же?

    – Как – что? Я считаю приговор несправедливым. Мы оба совершили одно и то же преступление, так почему же его засадили в Шатле, а меня приговорили только к штрафу в двадцать парижских су? Да существует ли справедливость на этом свете?

    – Конечно, молодой человек, справедливость существует. Вот почему мы и вынесли этот приговор.

    – Ничего не понимаю…

    – Дело в том, бездельник, что честное имя благородной девицы стоит тюремного заключения, а честное имя простой девушки – не больше двадцати парижских су.

    – Но это чудовищно! Отвратительно! – воскликнул Жак Обри.

    – А ну-ка, дружок, платите штраф и убирайтесь подобру-поздорову! – сказал судья.

    – Никакого штрафа я платить не буду и никуда отсюда не уйду!

    – Тогда придется позвать стражников и отправить вас в тюрьму, где вы будете сидеть, пока не уплатите штраф.

    – Только этого мне и надо!

    Судья вызвал стражников:

    – Отведите этого бездельника в тюрьму Отцов-кармелитов.

    – Отцов-кармелитов?! – воскликнул Жак. – А почему не в Шатле?

    – Потому что Шатле не долговая тюрьма, а королевская крепость. Поняли, дружок? И, чтобы туда попасть, надо совершить что-нибудь поважнее. Вам угодно в Шатле? Как бы не так!

    – Постойте, постойте… – запротестовал Жак. – Да постойте же, говорят вам!

    – В чем дело?

    – Если меня отправят не в Шатле, я согласен уплатить штраф.

    – Ну вот и хорошо; значит, не о чем больше толковать, – сказал судья и, обращаясь к стражникам, добавил: – Можете идти, молодой человек согласен уплатить.

    Стражники ушли, а Жак вынул из кошелька и положил перед судьей двадцать парижских су.

    – Сосчитайте, – велел судья секретарю.

    Секретарь опять изогнулся дугой, как мрачная, черная радуга, над заваленным бумагами столом и, не сходя с места, достал лежащие на нем деньги; казалось, он обладает способностью безгранично вытягиваться в длину.

    – Сумма верна, – сказал он, пересчитав.

    – В таком случае, отправляйтесь домой, бездельник, и освободите место для других: правосудие не может заниматься только вами. Идите, идите!

    Жак Обри и сам видел, что ему нечего больше здесь делать, и удалился в полном отчаянии.

    "А любопытно знать… – размышлял школяр, выйдя из дворца Правосудия и машинально направляясь по Мельничному мосту в Шатле, – любопытно знать, как отнесется Жервеза к тому, что ее честь оценена в двадцать парижских су? Она скажет, что я разоткровенничался, сболтнул лишнее, и выцарапает мне глаза".

    – Ба! Кого я вижу!

    Последний возглас относился к пажу того самого учтивого вельможи, которому Жак Обри поверял, как лучшему другу, свои сокровенные тайны. Мальчик стоял, прислонясь к парапету набережной, и забавлялся, подбрасывая в воздух камешки.

    – Вот так удача, черт возьми! – воскликнул школяр. – Мой безымянный друг пользуется, насколько я понимаю, достаточным влиянием при дворе, чтобы отправить меня в тюрьму. Само провидение посылает мне его пажа; мальчик скажет, где я могу отыскать своего друга. Ведь ни имени его, ни адреса я не знаю!

    И, желая поскорей воспользоваться тем, что он рассматривал как особую милость провидения, Жак Обри направился к пажу.

    Мальчик тоже узнал его; он сразу поймал все три камешка, заложил ногу за ногу и стал ждать Жака Обри с насмешливым видом, присущим всем членам корпорации, к которой он имел честь принадлежать.

    – Здравствуйте, господин паж! – еще издали крикнул Жак Обри.

    – Здравствуйте, господин школяр, – ответил мальчик. – Что поделываете в этих местах?

    – Как вам сказать… Я кое-что искал и, кажется, нашел, ибо встретил вас. Видите ли, мне нужен адрес моего превосходного друга, графа… нет, барона… то бишь виконта… одним словом, адрес вашего господина.

    – Вы желали бы с ним повидаться? – спросил паж.

    – Да, и как можно скорей.

    – Ну, вам повезло: он сейчас у прево.

    – В Шатле?

    – Да, и с минуты на минуту должен оттуда выйти.

    – Счастливчик, он может входить в Шатле, когда ему вздумается! Наверное, мессер Робер д'Эстурвиль связан с моим достойным другом, виконтом… графом… нет, кажется, бароном…

    – Виконтом, – поправил паж.

    – С моим другом виконтом… Да подскажите же мне! – продолжал Обри, желая воспользоваться представившимся случаем, чтобы узнать наконец имя своего друга. – Виконтом де…

    – Виконтом де Мар… – начал было паж. Но Жак не дал ему докончить.

    – А-а, дорогой виконт! Вот я и нашел вас! – воскликнул он, увидев показавшегося в дверях Марманя. – Вы мне так нужны! Я повсюду искал вас.

    – Здравствуйте, здравствуйте, милейший, – отвечал Мармань, явно раздосадованный этой встречей. – Я с удовольствием поболтал бы с вами, но, к сожалению, очень спешу. А посему прощайте!

    – Постойте, постойте! – закричал Жак Обри, хватая собеседника за руку. – Не собираетесь же вы уйти, черт возьми! Я хочу попросить вас об одной огромной услуге.

    – Вы?

    – Да. Вы же знаете: святая обязанность друзей – во всем помогать друг другу.

    – Друзей?

    – Разумеется. Разве мы с вами не друзья? В конце концов, что такое дружба? Это полное доверие друг другу. А я всегда доверял вам и потому рассказывал не только свои, но даже чужие тайны.

    – И никогда не раскаивались в этом?

    – Никогда! По крайней мере, в отношении вас; к сожалению, не могу сказать того же обо всех своих друзьях: есть в Париже один человек, которого я напрасно разыскиваю, но когда-нибудь, с божьей помощью, мы с ним встретимся на узенькой дорожке…

    – Слушайте, милейший, повторяю вам: я очень спешу, – прервал его Мармань, прекрасно понимавший, кого именно ищет Жак Обри.

    – Но подождите хоть немного – я же сказал: вы можете оказать мне услугу…