Около этого холма Матье играл в кегли с двумя или тремя бездельниками, но мы должны заметить, что подобные бездельники встречались туг довольно редко. А дальше, в таинственной тени лесных деревьев, на зеленом ковре, покрытом мхом, который приглушал шаги, неясно виднелись фигуры гуляющих пар. Одновременно с голосами сидящих в кафе и гуляющих в лесу слышался звук играющих скрипок и кларнета. Музыка прерывалась очень редко, и лишь для того, чтобы кавалер мог отвести свою даму на место и пригласить другую.

    А теперь, когда занавес поднялся и действие, к которому даны все соответствующие пояснения, началось, проведем наших читателей в зеленую беседку, где матушка Теллье и Бабет обслуживали посетителей.

    Матушка Теллье в тот момент была занята тем, что подавала одному изнеженному аристократу омлет со свиным салом и стакан вина за двенадцать су, а в это время Бабет принесла Бобино и Лаженессу большой, словно кирпич, кусок сыра, который должен был помочь им закончить вторую бутылку вина.

    - Ну, - с важным видом говорил Лаженесс Бобино, который, откинувшись назад, слушал его с насмешкой, - если ты в этом сомневаешься, то можешь увидеть его своими собственными глазами. Когда я говорю "собственными", ты понимаешь, что это моя манера выражаться… Я говорю об этом новеньком, который недавно приехал. Он из Германии, с родины отца Катрин, и его зовут Милдет.

    - И где этот парень будет жить? - спросил Бобино со своим певучим провансальским акцентом, о котором мы уже упоминали.

    - На другом краю леса, в Монтегю, у него есть небольшой карабин, не больше этого, - с пятнадцатидюймовым стволом, 30-го калибра. Он берет подкову, прибивает ее к стене и с расстояния пятидесяти шагов может попасть в каждую из дырочек на этой подкове!

    - Разрази меня гром! - смеясь, произнес Бобино свое любимое проклятие. - Должно быть, стена вся уже в дырках! А почему этот парень не хочет сделаться кузнецом? Когда я увижу это сам, то я в это поверю, не так ли, Моликар?

    Эти слова были обращены к вновь вошедшему, который был поддавалой в игре в кегли с Матье. Он вошел, сопровождаемый проклятиями игроков, которые обещали, что они будут использовать его ноги вместо палок при игре.

    Услышав свое имя, ученик Бахуса, как называли в то время современного Каво ^{note 33}, Моликар обернулся и сквозь пелену, застилавшую его глаза, попытался разглядеть того, кто его позвал.

    - А! - прошептал он, вытаращив глаза и раскрыв рот. - Это ты, Бобино?

    - Да, это я.

    - Что ты говоришь? Повтори, пожалуйста, сделай любезность!

    - Да ничего, пустяки, просто этот весельчак Лаженесс говорит здесь мне разные глупости.

    - Но, - возразил Лаженесс, задетый в своем самолюбии рассказчика, - это вовсе не глупости, уверяю тебя!

    - Кстати, Моликар, - спросил Бобино, - чем закончилась твоя тяжба с соседом Лафаржем?

    - Моя тяжба? - переспросил Моликар, которому в том со стоянии, в котором он находился, было сложно быстро переключиться с одной мысли на другую.

    - Ну да, твоя тяжба!

    - С цирюльником Лафаржем?

    - Да.

    - Я ее проиграл. -

    - То есть как проиграл?

    - Я ее проиграл, потому что на меня наложили наказание.

    - Кто на тебя наложил наказание?

    - Мсье Бассино, мировой судья.

    - И к чему он тебя приговорил?

    - К штрафу в три франка.

    - А что же ты ему такого сделал, этому цирюльнику? - спросил Лаженесс со своей обычной серьезностью.

    - Что я ему сделал? - переспросил Моликар, ноги которого качались, подобно маятнику часов. - Я ему расквасил нос. Но без всякого умысла, честное слово! Ты ведь хорошо знаешь, какой нос у этого Лафаржа, не так ли, Бобино?

    - Во-первых, уточним, - сказал шутник, - что это не нос, а рукоятка! - Да, уж, он нашел верное выражение, этот сатана Бобино… То есть я хотел сказать, Бобино, у меня просто язык заплетается!

    - Ну и что же? - спросил Лаженесс.

    - Что? - не понял Моликар, мысли которого уже были далеко от темы разговора.

    - Он спрашивает о носе дядюшки Лафаржа!

    - Действительно… - сказал Моликар, упорно пытаясь отогнать несуществующую муху, - прошло уже две недели с тех пор, как мы вместе вышли из кабачка!

    - Значит, вы были под хмельком?

    - Вовсе нет, - возразил Моликар.

    - А я тебе повторяю, что вы были под хмельком!

    - А я тебе говорю, что нет! Мы были пьяны! - и Моликар рассмеялся, радуясь, что он тоже нашел удачное выражение.

    - В добрый час! - сказал Бобино.

    - Ведь ты никогда не исправишься? - спросил Лаженесс.

    - В чем?

    - В том, что ты пьешь! - Исправляться! А зачем?

    - Этот человек удивительно умен, - сказал Бобино. - Стакан вина, Моликар.

    Моликар покачал головой.

    - Как, ты отказываешься? -

    - Да.

    - Ты отказываешься от вина?!!

    - Два, или ни одного!

    - Браво!

    - А почему именно два? - спросил Лаженесс, который обладал более математическим складом ума, чем Бобино, и считал, что у каждой загадки должно быть четкое объяснение.

    - Потому что если я выпью один стакан, - ответил Моликар, - то это будет тринадцатый стакан за этот вечер!

    - О, понятно! - сказал Бобино.

    - А тринадцатый стакан вина может принести мне несчастье!

    - Однако какой ты суеверный! Ну продолжай! Ты получишь свои два стакана!

    - Мы вышли из кабачка, - продолжал Моликар, усаживаясь за столик, принимая приглашение Бобино.

    - В котором часу это было?

    - О, очень рано!

    - И что же?

    - Было около часу ночи или половины второго, я точно не помню… Я хотел вернуться к себе, как и подобает честному человеку, у которого три жены и один ребенок!

    - Три жены!

    - Три жены и один ребенок!

    - Какой султан!

    - Да нет, одна жена и трое детей, какой глупец этот Бобино! Конечно, можно иметь трех жен, но если бы у меня было три жены, то я бы никогда не вернулся домой. Я иногда туда и так не прихожу, так что с меня и одной достаточно. Итак, я решил вернуться домой, но тут мне пришла в голову эта несчастная мысль сказать цирюльнику Лафаржу, который живет на площади, где фонтан, - а я, как известно, живу в конце улицы Ларги, - так вот, мне пришла в голову эта несчастная мысль сказать ему: "Сосед, проводим друг друга. Сначала я вас провожу, а потом вы меня проводите, затем опять вы, потом опять я, и всякий раз мы будем останавливаться у матушки Моро, чтобы вместе выпить по стаканчику".

    - А! - сказал Лаженесс. - Это прекрасная идея!

    - Да, - заметил Бобино, - в тот день, ты, видимо, выпил тринадцать стаканов, как сегодня, и ты боялся, что это принесет тебе несчастье!

    - Нет, в тот день я их, к сожалению, не считал, это мне пришло в голову позже. Итак, мы пошли, как добрые соседи, как настоящие друзья, и дошли до двери мадемуазель Шапюи, главной почтальонши, ты ее знаешь…

    - Да.

    - Там лежал громадный камень, но было так темно! У тебя ведь хорошее зрение, не так ли, Лаженесс? И у тебя тоже, Бобино?

    Но в ту ночь было так темно, что хоть глаз выколи! В ту ночь ты бы принял кошку за полицейского!

    - Никогда! - сказал Лаженесс.

    - Никогда? Ты говоришь никогда?

    - Да нет, он ничего не говорит!

    -  - Если он ничего не говорит, то это другое дело, и значит я ошибаюсь!

    - Да-да, ты ошибаешься, продолжай!

    - Итак, около двери мадемуазель Шапюи, которая работает почтальоншей, я нашел камень. Но - увы! - я его не заметил. Да и как я мог его заметить? Мой сосед Лафарж не видел собственного носа, который был гораздо ближе к нему, чем камень ко мне. Я споткнулся и, протянув руку в поисках опоры, наткнулся на первое, что попалось мне под руку. Конечно, это оказался нос соседа Лафаржа! Ну, вы же знаете, что, когда тонешь в воде, стараешься всплыть на поверхность, но когда в вине, то это уже хуже. Ну, в общем, в результате произошло то же самое, как если бы ты доставал твой охотничий нож из ножен, Бобино; сосед Лафарж выдернул свой нос у меня из рук, а кожа осталась. Вы прекрасно понимаете, что это не моя вина, я бы с удовольствием вернул ему его проклятую кожу. А в результате судья приговорил меня к трем франкам штрафа за нанесение тяжких телесных повреждений и к оплате последующего лечения!

    - И сосед Лафарж опустился до того, что взял твои три франка?

    - Да, но мы их только что разыграли в кегли. Я их снова выиграл, и мы их пропили. Мой четырнадцатый стакан, Бобино!

    - Послушайте, дядюшка Бобино, - спросил Матье, прерывая их разговор, - разве вы не знаете, что вас искал инспектор?

    - Нет, - ответил Бобино.

    - Я хотел предупредить вас о том, что он вас искал, чтобы вы не искали его!

    - А, ну тогда… - сказал Лаженесс, роясь в кармане.

    - Что ты делаешь? - спросил Бобино.

    - Я заплачу за нас обоих. Ты мне это вернешь как-нибудь потом, совершенно не нужно, чтобы господин инспектор видел нас в трактире, а то он может подумать, будто мы сюда часто ходим. С меня тридцать четыре су, не так ли, матушка Теллье?

    - Да, господа, - подтвердила хозяйка.

    - Получите, пожалуйста. До свидания!

    - Трусы! - сказал Моликар, снова усаживаясь за столик, который оставил, когда принял приглашение Бобино и Лаженесса, и рассматривая только что откупоренную бутылку на свет. - Трусы! Оставить поле боя, когда еще есть враги! - И, чокнувшись двумя наполненными до краев стаканами, он добавил:

    - За твое здоровье, Моликар!

    Между тем лесничие, которые спешно пытались исчезнуть, вдруг остановились, с удивлением посмотрев на человека, появившегося в дверях трактира, - бледного, с изменившимся лицом, с развязанным галстуком; по лбу у него струился пот.

    Это был Бернар.

    У Бернара был такой взволнованный вид, что, казалось, оба товарища не сразу его узнали. Наконец, Лаженесс решился:

    - Гляди-ка, это Бернар, - сказал он, - здравствуй, Бернар! -

    - Здравствуй, - раздраженно ответил молодой человек, явно недовольный этой встречей.

    -  - Ты… здесь? - в свою очередь осмелился спросить Бобино.

    - А почему бы и нет? Разве запрещено участвовать в празднике, если хочешь развлекаться?

    - Да нет, я вовсе этого не говорю, разрази меня гром! - возразил Бобино. - Но меня удивляет, что я вижу тебя в одиночестве! - В одиночестве?

    - Да.

    - Ас кем я должен прийти?

    - Мне кажется, что у тебя есть молодая и красивая невеста…

    - Не будем больше об этом говорить, - нахмурив брови, сказал Бернар и, ударив о стол прикладом своего ружья, крикнул: - Вина!

    - Тсс! - остановил его Лаженесс.

    - Почему?

    - Здесь господин инспектор!

    - Ну и что из этого?

    - Я тебя предупреждаю: будь осторожен! Здесь господин инспектор, вот и все.

    - Ну и мне какое дело до того, здесь он или нет? -

    - А-а, ну тогда другое дело!

    - Должно быть, он с кем-то поссорился дома, - сказал Бобино Лаженессу, беря его под руку.

    Лаженесс утвердительно кивнул и, повернувшись к Бернару, сказал:

    - Я это сказал вовсе не для того, чтобы командовать тобой или обидеть тебя, Бернар. Но ведь ты знаешь, что господин инспектор не любит заставать нас в трактире!

    - Но я хожу туда, куда хочу, и господин инспектор не может вмешиваться в мои дела! - возразил Бернар и, с яростью ударив по столу, повторил: - Вина!

    Лесничие поняли, что Бернар заупрямился не на шутку.

    - Ну что же, - сказал Бобино, - пусть бесится, если ему хочется. Пойдем, Лаженесс!

    - Да, здесь ничего не поделаешь, - согласился Лаженесс. - Прощай, Бернар!

    - Прощай! - резко и раздраженно ответил тот.

    Лесничие удалились в направлении, противоположном тому, откуда должен был появиться инспектор. Но тот был так занят каким-то важным разговором, что прошел мимо трактира, не заметив ни их, ни Бернара. - Да придут сюда или нет! - закричал Бернар, с такой силой ударив прикладом ружья по столу, словно хотел разбить его на мелкие кусочки.

    Матушка Теллье поспешила на его зов, неся две бутылки и недоумевая, кто этот нетерпеливый посетитель, требующий вина с такой яростью.

    - Иду, иду! - сказала она. - У нас кончилось вино, и нужно было достать новую бочку!

    Узнав молодого человека, она удивленно воскликнула:

    - А, это вы, дорогой мсье Бернар! Боже мой, как вы бледны!

    - Вы находите, матушка? - спросил юноша. - Поэтому я и хочу выпить - говорят, что вино возвращает краски!

    - Но ведь вы больны, мсье Бернар! - настойчиво сказала матушка Теллье.

    Бернар пожал плечами.

    - Давайте сюда! - сказал он, вырывая бутылки у нее из рук.

    И, поднеся одну бутылку к губам, он залпом осушил ее.

    - Милосердный Боже! - вскричала добрая женщина, потрясенная столь необычным поведением Бернара. - Вы погубите себя, дитя мое!

    - Да… - сказал Бернар, ставя бутылку на стол, - но дайте мне допить все это! Кто знает, увидите ли вы еще меня у себя?

    Удивление матушки Теллье было столь велико, что она оставила других посетителей и всецело занялась молодым человеком.

    - Но что случилось, дорогой мсье Бернар? - с тревогой спросила она.

    - Ничего, но дайте мне, пожалуйста, перо, бумагу и чернила!

    - Перо, бумагу и чернила?

    - Да, и поскорее!

    Матушка Теллье поспешила исполнить его приказание.

    - Перо, бумагу и чернила? - повторил Моликар, который уже был совершенно пьян, так как заканчивал третью бутылку

    Бобино и Лаженесса. - Простите, господин нотариус! Разве в трактир ходят за перьями, бумагой и чернилами? В трактир ходят, чтобы пить вино! - И, словно подавая пример, закричал: - Эй, матушка Теллье! Вина!

    В это время матушка Теллье, предоставив Бабет обслужить Моликара, вернулась к Бернару и положила перед ним на стол все то, что он попросил. Бернар поднял глаза и, заметив, что она вся в черном, спросил:

    - Почему вы в трауре?

    Бедная женщина смертельно побледнела и воскликнула задыхающимся голосом:

    - О, Боже мой! Разве вы не помните об этом ужасном не счастье, которое со мной случилось?

    - Я ничего не помню, - сказал Бернар. - Ну, так почему вы в трауре?

    - О, вы прекрасно это знаете, дорогой мсье Бернар, ведь вы были на его похоронах! Я ношу траур по моему дорогому сыну Антуану, который умер в прошлом, месяце!

    - Ах! Бедная женщина!

    - У меня никого больше не было. Это был мой единственный сын, мсье Бернар! И, несмотря на это, Бог отнял его у меня! Когда мать видит своего сына двадцать лет, а затем он уходит, ей остается только плакать. Можно плакать, но это ничего не изменит, - что ушло, то уже не вернешь!

    И бедная женщина разразилась рыданиями. В этот момент Моликар затянул свою любимую песенку, что свидетельствовало о том, что он был абсолютно пьян. Он запел:

    Если б рос в моем саду

    Ну хоть кустик винограда…

    Эта песня, которая звучала как насмешка над горем матушки Теллье, внезапной болью отдалась в сердце Бернара, который, несмотря на кажущееся равнодушие, воспринял его близко к сердцу.

    - Замолчи! - закричал он.

    Но Моликар, не обращая никакого внимания на его слова, снова начал:

    Если б рос в моем саду…

    - Замолчи! - повторил молодой человек с угрозой в голосе.

    - А почему я должен замолчать? - спросил Моликар.

    - Ты разве не слышишь, что говорит эта женщина? Она оплакивает своего погибшего сына!

    - А, действительно, - сказал Моликар, - я буду петь тише! - И вполголоса он продолжал:

    Если б рос…

    - Ни тише, ни громче! - закричал Бернар. - Замолчи или убирайся отсюда!

    - О, - сказал Моликар, - в таком случае я ухожу. Я люблю те трактиры, где смеются, а не те, где плачут. Матушка Теллье, - позвал он, ударив ладонью по столу, - получите с меня!

    - Иди, - сказал Бернар, - я оплачу твой счет, оставь нас!

    - Прекрасно! - ответил Моликар и, шатаясь, встал из-за стола. - О большем я и не мечтаю! - И, натыкаясь на деревья, он пошел в лес, распевая все громче и громче по мере того, как удалялся:

    Если б рос в моем саду