Взгляды всей Европы были устремлены на мадридский двор, где жила и страдала молодая королева. Ее сердце уже не сопротивлялось тяге, которую она испытывала к герцогу де Асторга; Мария Луиза любила его, но это чувство было таким же благородным и чистым, как и любовь герцога к ней. Сознавая свой долг королевы и супруги, она следила за каждым своим взглядом, за каждым словом. Герцог, возможно, догадывался, что любим, но, разумеется, королева ни словом, ни жестом не давала ему повода увериться в этом.
Он занимал все ту же должность, и положение его не изменилось. Чрезвычайно тщательно выполняя свои обязанности, видя королеву каждый день и в любую минуту, он удовлетворялся этим счастьем и не позволял себе мечтать о другом. Ни уговоры родных, ни даже приказы короля не заставили его жениться. Его роду не суждено было увянуть, поскольку двоюродные братья де Асторга носили ту же фамилию, и никакого другого долга по отношению к будущему он не признавал за собой. Однажды даже сама королева, наверное с болью в душе, сказала ему:
- Герцог де Асторга, король желает, чтобы вы женились, и я тоже прошу вас об этом.
- Моя жизнь принадлежит вам, ваше величество, и вашему супругу-королю; но мое сердце, мое счастье - мне одному, и я ими распоряжаюсь сам. Соизвольте простить меня.
С тех пор она больше не заговаривала с ним о женитьбе и, вероятно, не очень хотела затрагивать эту тему.
В Мадриде есть церковь, знаменитая тем, что туда стекаются паломники; король и королева иногда посещают ее с большой торжественностью, чтобы или исполнить долг милосердия, или обратиться к Всевышнему с какой-нибудь мольбой, принеся торжественные обеты. Это церковь Богоматери Аточской.
Сейчас, когда мы вновь встречаемся с Марией Луизой, она готовится к одному из таких благочестивых визитов в обществе короля: его убедили, что девятидневное моление о ниспослании ему наследника короны произведет хорошее впечатление в народе. Он и не подумал отказываться. Его непросвещенная набожность согласовывалась со всеми подобными обрядами.
Королева присоединилась к королю, ни на что не надеясь; она не могла поверить в чудо, а, по ее убеждению, только чудо способно было избавить их союз от бесплодия. Мария Луиза пребывала в глубокой печали; ничто не могло развеселить ее; она жила однообразно, уныло; единственными радостными часами в ее жизни было то время одиночества, когда она думала о Франции и о человеке, заполнившем ее сердце, вопреки всем ее усилиям изгнать его оттуда.
Она молилась всей душой, просила Бога спасти ее от самой себя, не лишать Небесного покровительства и придать силы, ибо испытания, выпавшие на ее долю, велики и тяжелы.
В тот день, когда она отправилась в церковь Богоматери Аточской, герцогиня де Альбукерке, по-прежнему служившая у нее главной камеристкой, сказала, войдя к ней в комнату:
- Ваше величество, вы будете очень довольны! К нам приехала знаменитая француженка, которую вы, без сомнения, встречали при дворе: графиня Суасонская.
- О! - воскликнула королева. - Конечно, я ее знаю, хотя и очень мало: она совсем не бывала в Пале-Рояле, поскольку Мадам не любила ее. Мне кажется, однако, что она была одной из подруг моей матери. Мадам обвиняла ее в великих грехах и даже преступлениях; надеюсь, она ошибалась. Что же графиня собирается делать здесь?
- Она хочет повидать свою сестру, супругу коннетабля, покинувшую монастырь после смерти мужа и быстро утратившую религиозное призвание.
- Будет ли она принята при дворе? Ее изгнали из Франции в тот самый год, когда я прибыла сюда, из-за истории с ядами и процесса по делу Лавуазен.
- Графиню признали невиновной, и если она не возвращается во Францию, то причина этого - в успехах ее досточтимого сына, принца Евгения, ставшего смертельным врагом короля, вашего дяди, как это хорошо известно вашему величеству.
- Значит, мы увидим графиню Суасонскую. Не знаю почему, но я не расположена к ней; может быть, это несправедливое предубеждение, но я все время вспоминаю советы Мадам, которая, услышав, как произносят имя графини, повторяла, что следует всеми способами избегать ее.
Обряд богослужения длился долго и был очень красив; король, сложив руки, стоял на коленях более часа, шептал "Pater noster" note 7 и повторял на латыни слова молитвы, не понимая их. Королева молилась по-французски, от всего сердца. В ту минуту, когда Мария Луиза с большой торжественностью и, по обычаю, в сопровождении священнослужителей выходила из церкви, она прошла мимо довольно высокой женщины величественного вида: у нее были чудесные глаза, надменное выражение лица, почти седые волосы и великолепные зубы; одета она была в платье черного цвета, с большой вдовьей вуалью.
Эта женщина, оказавшаяся на пути королевы и, видимо, желавшая привлечь к себе ее внимание, низко поклонилась ей, но совершено не так, как это делали те придворные, что окружали ее. Королева заметила женщину, вздрогнула и не смогла побороть неприятное чувство, возникшее у нее, когда ее юбки случайно задели незнакомку. Ей показалось, что она уже видела ее, хотя и очень давно.
Дама поклонилась и королю, но с таким видом, будто имела право на благосклонное отношение к себе. Когда все расселись по каретам, герцогиня де Альбукерке спросила Марию Луизу, узнала ли она графиню Суасонскую.
- Так значит это была она?
- Да, ваше величество.
- Она сильно изменилась, мне кажется.
- На ее долю выпало много страданий, сударыня, невозможно пережить такие унижения, не почувствовав себя смертельно задетой.
- Она мне не нравится, - сказал король.
- Ваши величества примут ее? Она добивалась этой чести, и господин граф фон Мансфельд, посол Австрии, очень настаивает, чтобы ей не было отказано.
- Конечно, мы примем ее, ведь она мать принца Евгения; графиня обычно живет в Брюсселе, и я не слышал, чтобы там она причиняла кому-либо беспокойство. К тому же она благородная и достойная дама, но это не мешает мне сказать еще раз: она мне очень не нравится.
- Потому что она наполовину француженка, - заметил Нада. - Мне кажется, графиня уже искупила эту вину и даже принц Евгений готов ее простить.
- Что ж, мы примем эту даму, и королева будет очень рада этой встрече. Они поговорят на своей проклятой тарабарщине и вместе вспомнят об общих друзьях и прежних праздниках.
Королева уже давно перестала возражать на подобные речи, ограничиваясь тем, что выслушивала их.
На следующий день графиня Суасонская прислала узнать, каковы будут приказания их величеств и когда они соизволят допустить ее к целованию рук. Она собирается прибыть во дворец в сопровождении графа фон Мансфельда, который непременно желал сам представить их милостивым величествам одну из ближайших подруг своего повелителя.
Король ответил, что примет ее утром, а королева - до или после него, затем они вместе встретятся с ней.
- Госпожа графиня будет принята в наших покоях тогда, когда сама пожелает туда прийти, - добавил Карл II, - мы не можем оказать менее достойный прием женщине, являющейся подругой прославленного главы нашего рода.
Мария Луиза была одновременно и довольна, и рассержена: слишком уж редко удавалось ей поговорить о Франции так, как она того хотела! Однако графиня Суасонская была не той особой, которую она выбрала бы в собеседницы, чтобы вместе с ней вспоминать родину и близких. Даже супруга коннетабля, обладавшая большими достоинствами, не пробудила в ее душе доброжелательных чувств: королева боялась этих Манчини.
За час до назначенной графине аудиенции король вошел к королеве; он был довольно бледен, за ним шел Нада с искаженным лицом. Карлики живут мало, их физическая природа отличается от нашей, и они рано стареют. Ромулу и Наде, по всей видимости, не суждено было прожить обычный человеческий век. Они уже покрывались морщинами и быстро сгорали, особенно Ромул, выглядевший более старым и безобразным.
Встревоженное и побледневшее личико Нады поразило королеву, и она тут же спросила, что с ним.
- Глупая выходка Ромула, как обычно, - ответил за него король. - Но речь не об этом, моя королева. Я пришел предупредить тебя, что мы не станем принимать графиню Суасонскую.
- Но почему?
- Совет противится этому: иностранные принцы не обладают никакими привилегиями в Испании, а графиня попытается выдвинуть притязания, недопустимые для нас, из-за чего могут возникнуть осложнения. Лучше уж не принимать ее вовсе.
Королева использовала все свое влияние на умонастроение мужа, чтобы заставить его порвать с лигой, сложившейся против Франции; время от времени ей удавалось обуздать этот дух вражды, и она надеялась, что победит в борьбе со злонамеренными советчиками, главным из которых был граф фон Мансфельд; вот почему она не смогла скрыть своей радости, убедившись, что его влияние на короля пошатнулось и подопечной графа фон Мансфельда придется жить вдали от двора.
Однако причина такого решения, названная Карлом II, не имела ничего общего с истиной, это был всего лишь предлог.
В течение нескольких месяцев король получал послания без подписи, в которых неизменно сообщалось о том, что королеву хотят отравить. Он не придавал им значения, полагая, что подобные лживые и клеветнические домыслы придумывают с целью посеять рознь во дворце и бросить тень на невиновных. В то утро Нада, как обычно, вышел из дворца, собираясь обойти бедняков, которых королева взяла под свое покровительство, оказывая им через него ту или иную помощь, и повстречался со старой француженкой, явно подстерегавшей его: этой женщине ему неоднократно приходилось вручать вспомоществование. Старуха приблизилась так быстро, как позволяла ей ее немощь:
- Хвала Господу, что он посылает мне тебя, мой добрый малыш и покровитель! Сегодня я хочу отплатить добром тебе и твоей хозяйке за все, что вы сделали для меня. Вот письмо к королю Испании, передай его ему немедля, ты ведь можешь попасть к нему, когда захочешь, а время не ждет. Я не знаю, о чем это письмо. Оно было доверено мне незнакомкой; передавая его вместе с пистолем за услугу, она только и успела сказать:
"Жизнь королевы теперь в твоих руках, добрая женщина; нужно, чтобы король получил это письмо как можно скорее, я повторяю: немедленно; может, и сейчас уже слишком поздно".
Карлик не стал тратить время на расспросы - он знал, где найти старуху, и поэтому быстро поднялся в спальню короля; увидев, что, кроме его величества и главного королевского мажордома, в комнате никого нет, он рассказал о том, что произошло несколько минут назад. Король взял письмо, проявив больше нетерпения, чем осторожности, и прочел следующее:
"Государь!
Человек, который пишет эти строки, Ваш скромный друг и преданный слуга; в эту минуту он открывает Вам тайну, которая может стоить ему жизни, но он не может позволить, чтобы свершилось ужасное преступление, и намерен попытаться помешать этому.
Сегодня Ваше Величество собирается принять женщину, которая отравила своего мужа, отравила мать Ее Величества королевы и приехала в Испанию лишь с одной целью - сделать так, чтобы та же участь постигла и самое королеву. Если эта женщина переступит порог дворца, Ваша августейшая супруга обречена. Можете мне верить, я это знаю, ибо видел яд в руках тех, кто собирается им воспользоваться.
Да простит меня Ваше Величество, но прошу Вас не разыскивать меня, если Вы не хотите сотворить мне врагов, слишком могущественных для такого незаметного существа, как я, врагов, которые заставят меня искупать мою несдержанность и обрекут на смерть в застенках. Самое главное: это письмо не должны прочесть те, кто Вас окружает и служит Вам с виду особенно усердно. Верный карлик и герцог де Леторга - единственные преданные друзья несчастной принцессы, которая приговорена к смерти и которой суждено умереть, ведь я не всегда смогу оказаться рядом, чтобы предостеречь Вас".
Письмо не было подписано, но его стиль внушал доверие. Похождения г-жи де Суасон были известны всей Европе. Ее отъезд из Франции, способ изгнания, к которому прибег Людовик XIV, чтобы спасти ее от вполне вероятной смертной казни, не оставляли никакого сомнения в отношении вполне правдоподобного обвинения. Король, не колеблясь, принял решение: он любил королеву, и даже мысль о возможности ее потерять приводила его в отчаяние.
- Эта женщина не войдет сюда, - сказал он, - а что касается королевы, я сумею ее спасти, вопреки всем их замыслам, я попрошу ее не есть и не пить ничего, пока сам не попробую поданную ей еду; они ведь не хотят моей смерти и, когда узнают о такой предосторожности, задумаются не раз, прежде чем совершить злодеяние.
Предлог, чтобы не принимать г-жу де Суасон, был найден так быстро потому, что тем же утром вопрос о ее предстоящем визите обсуждали на совете. Король, не теряя времени, сообщил о своем решении графу фон Мансфельду, после чего, как мы уже видели, направился к королеве.
Карл II полагал, что с этим делом покончено и опасность миновала. На следующий день, в ту минуту, когда он после утренней мессы собирался вместе с королевой отправиться в монастырь урсулинок, пришел граф фон Мансфельд; несмотря на отказ короля принять его, он продолжал требовать встречи с таким упорством, что мягкий по натуре монарх не нашел в себе сил настоять на своем.
Войдя, граф спросил короля чуть ли не с угрозой, прорывавшейся сквозь бесконечные знаки уважения, какова причина оскорбления, которое было нанесено особе, рекомендованной его повелителем, и почему графиня Суасонская не удостоилась чести приветствовать их величества, как они обещали.
В свое оправдание король привел вышеупомянутый довод; граф не перебивал его, но затем ответил, что при всем желании не может поверить в подобную сказку. Это была такая неслыханная дерзость, что Карл II сначала даже не понял посла. Он воспринял слово "сказка" как простое отрицание, а не уличение во лжи. Граф не успокаивался, заявив, что знает, каковы истинные причины отказа, и что на этом дело не кончится, он расценивает знак неуважения со стороны короля как разрыв отношений между государствами.
- Так мне приказано сообщить вам, - добавил граф.
- Что ж, сударь, будем воевать! - заявил король с решительностью, какой за ним никогда еще не наблюдалось. - Объявленная война чаще всего менее опасна, чем . предательство.
- Что это значит, государь? - воскликнул порывистый немец, чья национальная и дипломатическая невозмутимость сменилась неудержимой заносчивостью. - Следует ли понимать ваши слова буквально?
- Господин посол, в своем доме повелеваю все же я и поэтому буду принимать в нем того, кого захочу; я не потерплю, чтобы кто-то устанавливал здесь свои порядки. Клянусь в этом и прошу вас запомнить мои слова.
Граф не верил своим ушам, он не догадывался, в чем причина такой смелости, и все еще искал ответа на этот вопрос, тогда как король продолжал:
- Госпожа графиня Суасонская может остаться в Мадриде или поселиться в Испании там, где ей угодно, я нисколько не возражаю; но принимать ее я не стану, и главное - она не увидит королеву. О причинах, заставивших меня так поступить, я дам отчет непосредственно императору. А теперь, сударь, оставьте меня и не врывайтесь больше в дверь моего кабинета по таким поводам.
Послу пришлось уйти, но в какой ярости! И разумеется, именно королева оказалась виновной в том, о чем она даже не подозревала! Нареканий на нее становилось все больше. В отличие от посла, г-жа де Суасон не поддавалась унынию.
- Не беспокойтесь, - сказала она графу, - я беру все на себя и через неделю стану распоряжаться при мадридском дворе не хуже короля.
- Но каким образом?..
- Это моя тайна, только не мешайте, господин граф. Положитесь на меня.
Госпожа де Суасон была искушена в интригах, и граф фон Мансфельд позволил ей делать то, что она задумала.
На следующий день королева получила письмо такого содержания:
"Ваше высочество!
В человеческой жизни наступает возраст, когда живешь только прошлым, особенно если это прошлое было прекрасным, а настоящее уныло. Я покинула Францию, став жертвой клеветы, потеряла всех своих друзей, с которыми могла бы вспоминать о прошлом. Я приехала в Испанию только для того, чтобы увидеть Вас, Ваше Величество, дочь великой принцессы, рядом с которой прошла моя молодость: она удостоила меня своей дружбы, и я, увы. видела, как она умирает! Незадолго до своей смерти Ваша матушка вручила мне одну вещь на хранение; эта вещь и теперь у меня, но передать ее я могу только Вам. Мне известна дочерняя преданность Вашего Величества, и я убеждена, что Ваше сердце, столь напоминающее сердце Вашей достославной матушки, с радостью примет это последнее свидетельство ее материнской заботы.
Умоляю Ваше Величество не воздвигать между нами преграду пустого этикета; я не притязаю ни на какие почести, мне они не нужны, и не хочу появляться при дворе; малая лестница для горничных - лучшая дорожка к дружбе, если Ваше Величество позволит употребить это слово. Моя семья обязана всем Вашему славному роду, мои дядя был самым преданным его слугой; признательность и верность диктуют мне необходимость броситься к Вашим ногам. Жду Ваших приказаний и сочту одним из прекраснейших в моей жизни тот миг, когда мне будет позволено предстать перед Вами, чтобы выразить Вам мое величайшее почтение.
Графиня Суасонская".
Прочитав письмо, Мария Луиза почувствовала, что все ее предубеждения рассеялись. К ней обращались от имени ее матери, к тому же графиня была несчастна и, возможно, оклеветана. Подозрений Мадам при французском дворе не избежал никто, она ведь не любила французов. В том, кто не был немцем, она не видела никаких достоинств. С особой неприязнью Мадам относилась к женщинам, уличенным в кокетстве, и главное - в кокетстве с королем. Графиня Суасонская была из их числа. Королева считала, что к людям надо проявлять снисходительность, и прежде всего к тем из них, кто страдал. Вместе с тем у нее будет возможность - а она так долго была лишена ее! - поговорить о Франции, о придворной жизни с женщиной, игравшей в ней немалую роль.