- В котором часу это было, Броканта?

    - Было, должно быть, пять часов утра, господин Сальватор.

    - Ладно! Это все?

    - Да.

    - Поклянись Рождественской Розой!

    - Клянусь Рождественской Розой!

    - Почему ты просто не рассказала господину Жюстену все, как оно было?

    - Соблазнилась я, господин Сальватор: он всем станет рассказывать, что тут было, и у меня прибавится клиентов.

    - Вот тебе, Броканта, луидор за то, что сказала правду, - продолжал Сальватор. - Но на этот луидор ты купишь девочке три пары хлопчатых чулок и шевровые туфли.

    - Я хочу красные туфли, господин Сальватор, - вставила Рождественская Роза.

    - Получишь любого цвета, какой захочешь, дитя мое. Повернувшись к Броканте, он продолжал:

    - Ты все слышала! Если через неделю, день в день, час в час, я вас еще застану здесь, то заберу Рождественскую Розу.

    - Ах! - вздохнула старуха.

    - А тебя, Розочка, если я еще застану с голыми ногами, я прикажу одеть так, как ты была одета, когда я увидел тебя впервые пять лет назад.

    - Ой, господин Сальватор! - испугалась девочка. Еще раз приблизившись к старухе, он негромко сказал ей:

    - Не забудь, Броканта, что ты отвечаешь за девочку головой! Если ты ее заморозишь на своем чердаке, ты сгниешь в тюрьме от холода, голода и нищеты.

    После этой угрозы он склонился над девочкой, и та подставила ему лоб для поцелуя.

    Он направился к выходу и знаком приказал Жану Роберу следовать за ним. Жан Робер бросил последний взгляд на старуху и двоих детей и вышел вслед за Сальватором.

    - Кто эта странная девочка? - спросил он у Сальватора, когда они очутились на улице.

    - Одному Богу известно! - ответил тот.

    Продолжая спускаться по улице Копо, а затем по улице Муфтар, он рассказал поэту о том, что произошло вечером 20 августа и как девочка, которую поэт только что видел и чья дикая красота произвела на него такое сильное впечатление, попала в руки Броканты, - в навозной куче оказалась жемчужина.

    Рассказ много времени не занял: когда они вышли на Новый мост, Сальватор умолк.

    - Здесь! - сказал Сальватор, прислонившись к решетке, окружавшей статую Генриха IV.

    - Вы здесь решили остановиться? - уточнил Жан Робер.

    - Да.

    - Зачем?

    - Надо подождать.

    - Чего?

    - Карету.

    - Куда она нас повезет?

    - О, дорогой мой, вы слишком любопытны!

    - Тем не менее…

    - Будучи драматическим поэтом, вы должны знать, что это настоящее искусство - уметь поддерживать интерес.

    - Ну, как вам будет угодно. Подождем. Впрочем, ждать им пришлось недолго.

    Спустя десять минут карета, запряженная парой выносливых лошадей, свернула с набережной Орфевр и остановилась против статуи Генриха IV.

    Человек лет сорока отворил дверцу и проговорил:

    - Едем! Скорее! Молодые люди сели в карету.

    - Ты знаешь, куда ехать, - сказал человек кучеру.

    И лошади помчались галопом, проехали мост и свернули на Школьную набережную.

    Поведаем нашим читателям о том, во что г-н Сальватор не счел нужным посвящать Жана Робера.

    Расставшись с Жюстеном и Жаном Робером на улице Предместья Сен-Жак, Сальватор, как мы уже сказали, отправился в префектуру полиции.

    Он пришел в отвратительный тупик, носящий имя Иерусалимской улицы, тесную, темную, грязную клоаку, куда даже солнце никогда не заглядывает.

    Сальватор шагнул за порог префектуры проворно и свободно, как завсегдатай мрачного особняка.

    Было семь часов утра - иными словами, только что начало светать.

    Его остановил привратник.

    - Эй, сударь! - крикнул он. - Вы куда?.. Сударь! Эй!

    - В чем дело? - обернулся Сальватор.

    - Простите, господин Сальватор, я вас не узнал. И он со смехом прибавил:

    - Сами виноваты: одеты как важный господин.

    - Господин Жакаль уже у себя? - спросил Сальватор.

    - Еще у себя - он там и ночевал.

    Сальватор прошел через двор, потом в арку напротив двери, свернул налево, по небольшой лестнице поднялся двумя этажами выше, прошел коридор и спросил у пристава, где г-н Жакаль.

    - Он сейчас очень занят! - отвечал пристав.

    - Скажите, что его спрашивает Сальватор, комиссионер с Железной улицы.

    Пристав исчез за дверью и почти тотчас вернулся.

    - Через две минуты господин Жакаль будет в вашем распоряжении.

    Действительно, дверь скоро снова распахнулась и, раньше чем показался хозяин кабинета, послышался его голос:

    - Ищите женщину, черт побери! Ищите женщину! Потом показался тот, чей голос они только что слышали. Попытаемся набросать портрет г-на Жакаля.

    Это был человек лет сорока, неимоверно длинный и тонкий, червеобразный, как говорят натуралисты, но с короткими жилистыми ногами.

    Тело говорило о гибкости, ноги - о проворстве.

    Голова его, казалось, принадлежала сразу всем семействам разряда пальцеходящих хищников: шевелюра, или грива, или масть - как угодно читателю, - была рыжевато-серая; уши, длинные, торчащие на голове, были заострены и покрыты шерстью, совсем как у барса; глаза, цвета желтого ириса вечером, зеленые днем, напоминали одновременно глаза рыси и волка; зрачок, вытянутый вертикально, как у кошки, сужался и расширялся в зависимости от силы света; нос и подбородок (мы чуть не сказали морда) были заострены, как у борзой.

    Голова лисицы и тело хорька.

    А ноги, о которых мы уже упомянули, были такие, что г-н Жакаль мог, по примеру куницы, проскользнуть повсюду и проскочить в самую узкую щель, лишь бы пролезла голова.

    Вся физиономия, как у лисицы, изобличала лукавство, хитрость и тонкость; как ночной хищник, охотящийся на кроликов и кур, г-н Жакаль выходил из своей норы на Иерусалимской улице и отправлялся на охоту лишь с наступлением темноты.

    Он прищурился и заметил в полумраке коридора того, о ком ему доложил пристав.

    - А-а, это вы, дорогой господин Сальватор! - поспешив навстречу гостю, воскликнул он. - Чему я обязан удовольствием видеть вас так рано?

    - Мне сказали, сударь, что вы очень заняты, - отвечал Сальватор, с трудом преодолевая отвращение к полицейскому.

    - Верно, дорогой господин Сальватор. Но вы отлично знаете, что нет такого дела, какое я сейчас же не оставил бы ради удовольствия побеседовать с вами.

    - Идемте к вам в кабинет, - пропуская комплимент г-на Жакаля мимо ушей, предложил Сальватор.

    - Невозможно, - возразил г-н Жакаль, - меня ждут двадцать человек.

    - Эти люди у вас надолго?

    - Минут на двадцать, по минуте на каждого. В девять я должен быть в Ба-Мёдоне.

    - В Ба-Мёдоне? - Да.

    - Какого черта вы там собираетесь делать?

    - Должен констатировать смерть от удушья.

    - Удушья?

    - Двое молодых людей покончили с собой, да… Старт тему всего двадцать четыре года, кажется.

    - Несчастные! - вздохнул Сальватор. Потом, переходя к делу Жюстена, он сказал:

    - Дьявольщина! Мне так нужно было поговорить с вами без помех! Я хотел сообщить вам нечто очень важное.

    - У меня идея…

    - Говорите!

    - Я еду в карете один. Поедемте со мной: в дороге вы мне обо всем расскажете. О чем речь, в двух словах?

    - О похищении.

    - Ищите женщину!

    - Черт подери! Ее-то мы и ищем.

    - Нет, не похищенную надо искать.

    - Кого же?

    - Ту, которая приказала ее похитить.

    - Вы полагаете, в этом деле замешана женщина?

    - Женщина замешана в любом деле, господин Сальватор, поэтому-то наша работа так трудна. Вчера мне сообщили, что один кровельщик упал с крыши…

    - И вы сказали: "Ищите женщину!"

    - Это первое, что я сказал.

    - И что же?

    - Они надо мной посмеялись и сказали, что у меня навязчивая идея. Но стали искать женщину и нашли!

    - Как же было дело?

    - Недотепа обернулся поглазеть на женщину, она одевалась в мансарде напротив, и так ему это понравилось, ей-Богу, что он забыл, где стоит: нога подвернулась и - трах-тарарах!

    - Убился?

    - Насмерть, дурачина! Ну что, договорились: вы едете со мной в Ба-Мёдон?

    - Да, но я с другом.

    - У меня четырехместная карета. Фаржо, - обратился г-н Жакаль к приставу, - прикажите запрягать.

    - Сначала мне надо зайти на улицу Трипре, - предупредил Сальватор.

    - Даю вам полчаса.

    - Где мы встретимся?

    - У статуи Генриха Четвертого. Я прикажу остановить карету, вы сядете и - вперед, кучер!

    Господин Жакаль возвратился к себе в кабинет, Сальватор отправился за Жаном Робером на улицу Трипре.

    Все произошло так, как они условились: молодые люди сели в карету к г-ну Жакалю и втроем они покатили в Ба-Мёдон.

    Мы попытались описать внешность г-на Жакаля; теперь два слова о его характере.

    Господин Жакаль начинал с должности комиссара полиции, но благодаря выдающимся способностям постепенно поднялся до самой вершины - должности начальника уголовной полиции.

    Он знал наперечет всех парижских воров, мошенников, цыган, освобожденных каторжников, беглых каторжников, матерых воров, начинающих воров, искусных воров, отошедших от дел воров - все они кишмя кишели под его всеохватывающим взглядом, в грязном пандемониуме старой Лютеции, и не могли ни в кромешной темноте, ни в глубоком подземелье, ни в бесчисленных кабаках укрыться от начальника полиции. Он отлично знал все меблированные комнаты, притоны, дома терпимости, западни, как Филидор - клетки своей шахматной доски. Стоило ему лишь взглянуть на сорванный ставень, на разбитое окно, на ножевую рану, как он говорил: "Ого! Это мне знакомо! Так работает такой-то!"

    И почти не ошибался.

    У г-на Жакаля словно не было природных потребностей.

    Если ему было некогда позавтракать - он не завтракал, если было некогда пообедать - он не обедал, если было некогда поужинать - он не ужинал; если у него не было времени поспать - не спал вовсе!

    Господин Жакаль с одинаковым удовольствием и успехом переодевался в любой костюм: рантье из Маре, генерала Империи, члена общества "Каво", швейцара богатого дома, портье небольшого дома, бакалейщика, торговца целебными снадобьями, бродячего акробата, пэра Франции, циркача из Гента - одним словом, он мог превратиться в кого угодно и посрамить самого ловкого комедианта.

    Протей рядом с ним был бы всего-навсего кривлякой из Тиволи или с бульвара Тампль.

    У г-на Жакаля не было ни отца, ни матери, ни жены, ни сестры, ни брата, ни сына, ни дочери; он был один в целом свете, и казалось, что само Провидение позаботилось о том, чтобы освободить его от свидетелей его таинственной жизни и дать возможность свободно идти своей дорогой.

    На четырех полках книжного шкафа у г-на Жакаля стояло по собранию сочинений Вольтера! В те времена, когда все, особенно полицейские, были иезуитами в рясах или без оных, он один выражался открыто, цитировал по любому случаю "Философский словарь" и знал "Девственницу" назубок. Четыре разных издания сочинений автора "Кандида" стояли в шагреневых переплетах с серебряным обрезом - мрачный символ навсегда похороненных надежд их владельца.

    Господин Жакаль не верил в добро: зло, по его мнению, господствовало над всем сущим. Обуздать зло было единственной целью всей его жизни; он не понимал, как может существовать в мире какая-то иная цель.

    Он был Михаилом-архангелом бедных кварталов. Последнее слово всегда было за ним, и он пользовался полученными от общества полномочиями, как карающий ангел - пылающим мечом.

    Люди представлялись ему большим собранием марионеток и паяцев, исполняющих самые разные обязанности; по его мнению, за веревочки этих марионеток и паяцев дергали женщины. Вот чем объяснялась его навязчивая идея; мы с вами видели, как, едва выйдя из кабинета, он заговорил о женщине. Но именно благодаря своей навязчивой идее он почти непременно раскрывал любое преступление.

    Всякий раз как ему докладывали о заговоре, убийстве, краже, похищении, покушении на собственность, кощунстве или самоубийстве, у него на все был один ответ: "Ищите женщину!"

    Отправлялись на поиски женщины, и, когда ее находили, можно было ни о чем не беспокоиться: остальное отыскивалось само собой.

    Он и сам это доказал, когда привел пример с кровельщиком, упавшим с крыши на мостовую.

    Господин Жакаль и в этом деле разглядел женщину, а ведь другой сказал бы, что кровельщик просто оступился и потерял равновесие.

    Опыт показывал, что у г-на Жакаля был острый глаз.

    Итак, г-н Жакаль был верен своему принципу, когда сказал Сальватору по поводу похищения Мины: "Ищите женщину!"

    Вот что представлял собой - наше описание получилось далеко не столь полным, как нам бы хотелось, - г-н Жакаль, то есть тот, в чьей карете Сальватор и Жан Робер ехали вдоль набережной Тюильри.

    Ах да, мы забыли сказать еще об одной характерной черте г-на Жакаля: он носил зеленые очки, но не для того, чтобы лучше видеть, а затем, чтоб его меньше замечали.

    Когда он хотел что-то рассмотреть, он резким движением поднимал очки на лоб и его глаза, отливавшие всеми цветами радуги, в любое мгновение готовы были метнуть молнию из-под полуприкрытых век. Потом он опускал очки, но не рукой, а движением височных мускулов, и очки садились на место в канавку, проложенную стальной дужкой на его переносице.

    Ему почти всегда оказывалось довольно первого осмотра: такой быстрый, пытливый, верный взгляд был у него!

    Этот взгляд был похож на бесшумные летние молнии, вспыхивающие меж двух грозовых туч в теплые августовские вечера.

    Когда молодые люди сели в карету, г-н Жакаль начал с того, что поднял очки и бросил на Жана Робера один из тех проницательных взглядов, которые позволяли ему сразу оценить внешность и моральные качества человека.

    Через мгновение его очки упали на переносицу - то ли потому, что он узнал Жана Робера, поэта, который, как мы говорили, прошел уже первый круг популярности, то ли потому, что, едва взглянув на благородные черты его лица, г-н Жакаль понял, с кем имеет дело.

    - Итак, - сказал полицейский, прочно устроившись в мягком углу кареты, который он хотел было уступить Сальватору, но тот наотрез отказался, - итак, вы говорите, что речь идет о похищении?

    Господин Жакаль взялся за табакерку - прелестную изящную бонбоньерку, хранившую, должно быть, когда-то пастилки для маркизы Помпадур или графини Дюбарри, - и с наслаждением засунул в нос огромную понюшку.

    - Ну, рассказывайте.

    У каждого человека есть свое слабое место, своя уязвимая пята, не омытая водами Стикса.

    Было уязвимое место и у г-на Жакаля; и мы были бы недобросовестными историками, если бы забыли о нем упомянуть.

    Господин Жакаль мог не есть, не пить, не спать, но не мог обойтись без нюхательного табаку. Табакерка и табак были его неизменными спутниками. Похоже, в табакерке он и черпал свои нескончаемые хитроумные идеи, внезапностью и изобилием которых изумлял современников.

    Итак, он поднес к носу табак со словами: "Ну, рассказывайте!"

    Господин Жакаль уже слышал историю Жюстена в двух словах, но на бегу, когда его голова была занята другими мыслями.

    Ему необходимо было послушать еще раз.

    Впрочем, повторение рассказа не изменило первого его впечатления, хотя теперь Сальватор излагал дело со всевозможными подробностями, услышанными из уст Броканты.

    - И вы не искали женщину? - спросил полицейский.

    - У нас не было времени: мы узнали о происшествии лишь в семь часов утра.

    - Дьявольщина! Они, должно быть, перевернули всю комнату и затоптали весь сад.

    - Кто?

    - Эти идиотки.

    "Этими идиотками" были хозяйка пансиона, воспитательницы и ученицы.

    - Нет, - возразил Сальватор. - Опасаться нечего.

    - Почему?

    - Жюстен во весь опор помчался верхом на лошади этого господина, - Сальватор указал на Жана Робера, - и будет охранять дверь в комнату…

    - …если доедет!

    - То есть как?

    - Разве школьный учитель умеет садиться на лошадь? Надо было мне сказать, я бы дал вам Гусара.

    Гусаром называли одного из подчиненных г-на Жакаля; это изысканное и выразительное прозвище дано было за ловкость в обращении с лошадьми.

    - Я тоже ему об этом говорил, - ответил Сальватор, - но Жюстен мне сказал, что он сын фермера и с детства знает лошадей.

    - Ну, теперь, если найдем женщину, все пойдет хорошо.

    - Я не вижу рядом с ней женщины, которую можно было бы подозревать, - позволил себе заметить Сальватор.