Граф Рапт вернулся на бульвар Инвалидов, очарованный своим визитом в Тюильри.

    Он сейчас же принялся обдумывать предвыборный циркуляр, который самый старый дипломатический эксперт вряд ли смог бы растолковать.

    Циркуляр получился донельзя неопределенный, двусмысленный, расплывчатый. Король, вероятно, был от него в восхищении, участники конгрегации довольны, а избиратели оппозиции приятно удивлены.

    Наши читатели оценят этот шедевр двусмысленности, если пожелают присутствовать во время различных сцен-, разыгранных этим великим актером перед некоторыми своими избирателями.

    Театр представляет собой рабочий кабинет г-на Рапта.

    В центре – стол, покрытый зеленым сукном и заваленный бумагами, за столом сидит полковник. Справа от входа, у окна, – другой стол, за которым сидит секретарь будущего депутата, г-н Бордье.

    Скажем несколько слов о г-не Бордье.

    Это тридцатипятилетний господин, худой, бледный, с запавшими глазами, как у Базиля, – так он выглядел внешне. В нравственном отношении он воплощал собой лицемерие, коварство, злобу – второй Тартюф.

    Господин Рапт долго искал, как Диоген, но не просто человека, а именно этого человека. Наконец он его нашел: есть такие люди, которым везет.

    Мы поднимаем занавес, когда часы показывают около трех пополудни. Один из этих двух персонажей хорошо знаком нашим читателям, а второму мы просим уделить внимания не больше, чем он того заслуживает.

    С самого утра г-н Рапт принимал избирателей: в 1848 году кандидат ходил в поисках избирателей, а вот двадцатью годами раньше они сами приходили к кандидату.

    По лицу г-на Рапта струился пот, он выглядел усталым, словно актер, отыгравший пятнадцать картин драмы.

    – В приемной еще много народу, господин Бордье? – отчаявшись, спросил он у секретаря.

    – Не знаю, ваше сиятельство, но это можно выяснить, – ответил тот.

    Он подошел к двери и приоткрыл ее.

    – По меньшей мере человек двадцать, – доложил секретарь, отчаиваясь не меньше хозяина.

    – Никогда у меня не хватит терпения выслушать все эти глупости! – вытирая лоб, сказал полковник. – С ума можно сойти! Клянусь честью, у меня одно желание: никого больше не принимать!

    – Мужайтесь, ваше сиятельство! – томно проговорил секретарь. – Поймите, что среди этих избирателей есть такие, что располагают двадцатью пятью, тридцатью и даже сорока голосами!

    – А вы уверены, Бордье, что среди них нет избирателейбандитов? Заметьте, ни один из этих типов не предложил свой голос просто так, каждый норовит приставить мне нож к горлу, иными словами – непременно просит что-нибудь для себя или своих людей!

    – Я полагаю, вы, ваше сиятельство, не сегодня научились ценить бескорыстие рода человеческого? – сказал Бордье тоном Лорана, отвечающего Тартюфу, или Базена – Арамису.

    – Вы знаете этих избирателей, Бордье? – делая над собой усилие, спросил граф.

    – Я знаком с большинством из них, ваше сиятельство. Во всяком случае, у меня есть сведения о каждом из них.

    – В таком случае продолжим. Позвоните Батисту.

    Бордье позвонил в колокольчик, лакей явился на зов.

    – Кто следующий, Батист? – спросил секретарь.

    – Господин Морен.

    – Подождите.

    Секретарь стал читать то, что ему удалось разузнать о г-не Морене.

    "Господин Морен, оптовый торговец сукном, имеет фабрику в Лувъе. Очень влиятелен, располагает лично двадцатью голосами.

    Слабохарактерный, мечется от красного знамени к трехцветному, от трехцветного – к белому. В поисках личной выгоды готов отражать все цвета призмы. Имеет сына, негодяя, невежу и лентяя, до времени транжирящего отцовское наследство. Несколько дней назад обратился к его сиятельству с просьбой пристроить этого сына".

    – Это все, Бордье?

    – Да, ваше сиятельство.

    – Какой из двух Моренов здесь, Батист?

    – Молодой человек лет тридцати.

    – Значит, это сын.

    – Пришел за ответом на письмо отца, – лукаво заметил Бордье.

    – Просите! – упав духом, приказал граф Рапт Батист отворил дверь и доложил о г-не Морене.

    Еще не успело отзвучать имя посетителя, как в кабинет с независимым видом вошел тридцатилетний господин.

    – Сударь! – начал молодой человек, не дожидаясь, пока с ним заговорят г-н Рапт или его секретарь. – Я сын господина Морена, торговца полотном, избирателя и подлежащего избранию в вашем округе Мой отец обратился к вам недавно с письменной просьбой…

    Господин Рапт не хотел показаться забывчивым и перебил его:

    – Да, сударь, я получил письмо вашего уважаемого отца.

    Он обратился ко мне с просьбой найти вам место. Он мне обещает, что, если я буду иметь счастье оказаться вам полезным, я могу рассчитывать на его голос, а также голоса его друзей.

    – Мой отец, сударь, самый влиятельный человек в квартале. Весь округ считает его самым горячим защитником трона и алтаря… да, хотя он редко ходит к обедне: он очень занят.

    Однако, как вы знаете, внешние приличия, кривляния!.. Не так ли?

    Не считая этого, он – воплощение порядка. Он готов умереть за своего избранника. И раз он выбрал вас, ваше сиятельство, он будет настойчиво бороться с вашими противниками.

    – Я счастлив узнать, сударь, что ваш уважаемый отец составил обо мне столь лестное мнение, и от всей души желаю оправдать его ожидания. Но вернемся к вам: какое место вы желали бы получить?

    – Откровенно говоря, ваше сиятельство, – проговорил молодой человек, с вызывающим видом похлопывая себя тросточкой по ноге, – я затрудняюсь ответить на этот вопрос.

    – Что вы умеете делать?

    – Не много.

    – Вы учились праву?

    – Нет, я ненавижу адвокатов.

    – Вы изучали медицину?

    – Нет, мой отец терпеть не может врачей.

    – Вы, может быть, занимаетесь искусством?

    – В детстве я учился играть на флажолете и рисовать пейзаж, да бросил. Отец оставит мне после себя тридцать тысяч ливров ренты, сударь.

    – Вы хотя бы получили образование, как все?

    – Несколько меньше, чем все, сударь.

    – Вы посещали коллеж?

    – У всех этих торговцев похлебкой так неуютно! А у меня слабое здоровье, и отец забрал меня из коллежа.

    – Чем же вы занимаетесь в настоящее время?

    – Я?

    – Да, сударь, вы.

    – Абсолютно ничем… Вот почему дорогой папочка хочет, чтобы я занялся чем-нибудь.

    – Вы, стало быть, продолжаете учебу? – усмехнулся г-н Рапт.

    – Ах, прелестно сказано! – воскликнул г-н Морен-младший, откинувшись назад, чтобы вволю посмеяться. – Да, я продолжаю учебу. Ну, ваше сиятельство, я повторю вашу шутку нынче же вечером в Кружке.

    Господин Рапт окинул молодого человека презрительным взглядом и задумался.

    – Вы любите путешествовать? – спросил он наконец.

    – Страстно!

    – Значит, вы уже путешествовали?

    – Никогда, иначе мне бы уже опротивели путешествия.

    – В таком случае я отправлю вас с поручением в Тибет.

    – И должность мне какую-нибудь определите?

    – Черт возьми! Что же за место без должности?

    – Так я и думал. И что вы из меня сделаете? Ну-ка! – смущенно проговорил г-н Морен-младший.

    – Вы получите назначение главного инспектора за метеорологическими явлениями на Тибете. Вы знаете, что Тибет знаменит своими феноменами?

    – Нет. Я знаю только о существовании тибетских коз, из шерсти которых делают кашемир. Но я даже никогда не дал себе труда посмотреть на них в Зоологическом саду.

    – Ничего! Вы увидите их в естественных условиях, что гораздо интереснее.

    – Несомненно! Прежде всего потому, что так можно увидеть много больше. Однако вам придется кого-нибудь сместить ради меня?

    – Не волнуйтесь, этого места пока не существует.

    – Если так, сударь, – вскричал молодой человек, полагая, что его мистифицировали, как же я смогу занять это место?

    – Его создадут нарочно для вас, – ответил граф Рапт, поднимаясь и тем давая понять г-ну Морену, что аудиенция закончена.

    Граф произнес последние слова так серьезно, что молодой человек успокоился.

    – Будьте уверены, сударь, – сказал он, прижав руку к груди, – в моей личной признательности, а также, что гораздо важнее, в благодарности моего отца.

    – Буду рад новой встрече, сударь, – кивнул граф Рапт, в то время как Бордье позвонил.

    Вошел лакей. В дверях он почти столкнулся с г-ном Мореном-младшим, который выходил, восклицая:

    – Какой великий человек!

    – Какой идиот! – заметил граф Раит. – И такой человек, как я, вынужден обхаживать подобных людей!

    – Кто следующий, Батист? – спросил секретарь.

    – Господин Луи Рено, аптекарь.

    Наши читатели, несомненно, помнят славного фармацевта из пригорода Сен-Жак, старательно помогавшего Сальватору и Жану Роберу, когда они пускали кровь Бартелеми Лелонгу (ему угрожал апоплексический удар, после того как Сальватор спустил его с лестницы в ночь с последнего вторника масленицы на первый день поста).

    Именно из его двора двое молодых людей услышали нежные аккорды виолончели, которые привели их к нашему другу Жюстену. Мы рано или поздно встретимся с ним в укромном месте, где он прячется вместе с Миной.

    – Кто такой господин Луи Рено? – спросил граф Рапт, в то время как слуга пошел за аптекарем.

    Секретарь взял досье на г-на Луи Рено и прочел:

    "Господин Луи Рено, фармацевт, пригород Сен-Жак, владелец нескольких домов, один из которых расположен по улице Ванно, где он провел личные выборы и где проживают двенадцать подчиняющихся ему избирателей, потомственный буржуа, бывший жирондист, ненавидит самое имя Наполеона, которого зовет не иначе как г-ном де Буонапарте, и не может видеть священников, которых называет собирательным именем „попы“, человек опасный, классический вольтерьянец, подписывающийся на все либеральные публикации, на Вольтера в издании Туке, держит табак в табакерке с Хартией".

    – Какого черта этому-то здесь понадобилось? – спросил граф Рапт.

    – Узнать не удалось, – отвечал Бордье, – однако.

    – Тсс! Вот он! – шепнул граф.

    Аптекарь появился в дверях.

    – Входите, входите, господин Рено, – любезно пригласил депутат, видя, что аптекарь робко остановился на пороге.

    Господин Рапт подошел к нему, взял его за руку и почти силой заставил войти.

    Притянув аптекаря к себе, граф Рапт с чувством пожал ему руку.

    – Слишком много чести, сударь, – смущенно пробормотал фармацевт. – Правда, много чести!

    – Как это – слишком много чести?! Такие порядочные люди, как вы, большая редкость, господин Рено. Очень приятно при встрече пожать им руку. Разве не сказал великий поэт:

    Все смертные равны, и вовсе не рожденьем, А добродетелью должны гордиться люди.

    Вы знаете этого великого поэта, не правда ли господин Луи Рено?

    – Да, ваше сиятельство, это бессмертный Аруэ де Вольтер.

    Но в том, что я восхищаюсь господином Аруэ де Вольтером, нет ничего странного. Меня удивляет, откуда меня знаете вы.

    – Знаю ли я вас, дорогой господин Рено! – произнес граф Рапт тем же тоном, каким Дон-Жуан говорит: "Дорогой господин Диманш, знаю ли я вас! Еще бы! И давно!" – Я был очень рад, когда узнал, что вы покидаете улицу Сен-Жак, чтобы быть поближе к нам. Ведь, если не ошибаюсь, вы теперь живете на улице Ванно?

    – Да, сударь, – все больше изумляясь, молвил фармацевт.

    – Какому обстоятельству я обязан счастьем видеть вас, дорогой господин Рено?

    – Я видел ваш циркуляр, ваше сиятельство.

    Граф поклонился.

    – Да, я его прочел, потом перечитал, – подчеркнул аптекарь последние слова, – и фраза, в которой вы говорите о несправедливостях, совершающихся под покровом религии, вынудила меня, несмотря на мое отвращение, выйти из моей сферы – ведь я философ, ваше сиятельство, – прийти к вам с визитом и представить некоторые факты в поддержку вашего заявления.

    – Говорите, дорогой господин Рено, и поверьте, что я буду вам как нельзя более признателен за сведения, которые вы хотите мне сообщить. Ах, дорогой господин Рено, мы живем в печальное время!

    – Время лицемерия и ханжества, сударь, – тихо проговорил аптекарь, – когда властвуют попы! Вы знаете, что недавно произошло в Сент-Ахеле?

    – Да, сударь, да.

    – Должностные лица, маршалы у всех на виду участвовали в процессиях со свечами.

    – Это прискорбно. Но я полагаю, что вы хотели со мной поговорить не о Сент-Ахеле.

    – Нет, сударь, нет.

    – Ну что же, поговорим о наших делах. Ведь у нас с вами дела общие, дорогой сосед. Да вы садитесь.

    – Никогда, сударь.

    – Как это – никогда?

    – Просите у меня все, что хотите, ваше сиятельство, только не садиться в вашем присутствии. Я слишком хорошо знаю, чем вам обязан.

    – Не стану возражать. Скажите, чему я обязан вашим визитом, но как товарищу, как другу.

    – Сударь! Я домовладелец и фармацевт и достойно совмещаю оба эти занятия, о чем вы, похоже, догадываетесь.

    – Да, сударь, знаю.

    – Я служу аптекарем вот уже тридцать лет.

    – Да, понимаю: вы начали с одного, а оно постепенно привело вас к другому.

    – От вас ничего не скроешь, сударь. Осмелюсь сказать, что вот уже тридцать лет, хотя мы пережили консулат и империю господина Буонапарте, я не видел ничего подобного.

    – Что вы имеете в виду? Вы меня пугаете, дорогой господин Рено!

    – Торговля не идет. Я едва зарабатываю на жизнь, сударь.

    – Чем объясняется подобный застой, особенно в вашем деле, дорогой господин Рено?

    – Это больше не мое дело, ваше сиятельство, и именно это должно вам доказать, насколько я бескорыстен в данном вопросе. Это дело моего племянника: вот уже три месяца, как я передал ему свое предприятие.

    – И на хороших условиях, по-родственному?

    – Вот именно по-родственному: в рассрочку. И вот, ваше сиятельство, дело моего племянника на время приостановилось. Когда я говорю "на время", я выражаю скорее надежду, нежели уверенность. Вообразите, сударь, что все стоит на месте.

    – Дьявольщина! – смущенно пробормотал будущий депутат – Кто же может препятствовать торговле вашего уважаемого племянника, спрошу я вас, дорогой господин Рено? Его политические воззрения или ваши, может быть, слишком, так сказать, передовые?

    – Нисколько, сударь, нисколько. Политические воззрения здесь ни при чем.

    – Ах! – воскликнул граф с лукавым видом, придав в то же время своим словам и интонации простонародный характер, что было, надо заметить, не в его привычках; но теперь он счел своим долгом это сделать, чтобы быть ближе к своему клиенту. – Вот ведь есть у нас фармацевты-кадеты…

    – Да, господин Кадет-Тассикур, фармацевт так называемого императора, господина де Буонапарте! Знаете, я всегда зову его именно Буонапарте.

    – Его величество Людовик Восемнадцатый тоже признавал за ним исключительно это имя.

    – А я и не знал: король-философ, которому мы обязаны Хартией. Но вернемся к торговле моего племянника…

    – Я не смел вам это предложить, дорогой господин Рено Однако, раз уж вы сами это предлагаете, мне это только доставит удовольствие.

    – Итак, я говорил, что, кем бы ни был человек: жирондистом или якобинцем, роялистом или сторонником империи, а именно так я определяю наполеонистов, сударь…

    – Определение кажется мне весьма живописным.

    – …я говорил, что, каковы бы ни были мнения, они не мешали ни катарам, ни насморкам.

    – Тогда, позвольте вам заметить, дорогой господин Рено, я не понимаю, что может остановить расход медикаментов, предназначенных для простудившихся людей.

    – Тем не менее, – в задумчивости пробормотал себе под нос фармацевт, – я прочел ваш циркуляр; мне кажется, я понял его тайный смысл и с тех пор убежден, что мы поймем друг друга с полуслова.

    – Объясните, пожалуйста, вашу мысль, дорогой господин Рено, – попросил граф Рапт, начиная терять терпение, – сказать по правде, я не очень хорошо понимаю, какое отношение мой циркуляр имеет к застою в делах вашего уважаемого племянника.

    – Неужели не понимаете? – удивился фармацевт.

    – По правде говоря, нет, – довольно сухо проговорил в ответ будущий депутат.

    – Да вы же довольно прозрачно намекнули на гнусности попов, не правда ли? Именно так я называю всех священников.