Принимая имя Леона XII, Аннибал делла Дженга будто взял на себя обязанность поскорее умереть.

    Флорентиец Леон XI, избранный в 1605 году, правил всего двадцать семь дней.

    Тем не менее этот немощный человек с больными ногами будто получил на время меч Святой Церкви от самого святого Павла.

    Он объявил беспощадную войну грабежу, приказав похватать всех крестьян одной деревни и перевезти их в свое родное Сполете. Эти крестьяне обвинялись в связях с бандитами, да и сами пробавлялись грабежом. С этой минуты о них больше ничего не слышали, словно их перевезли в какой-нибудь Ботани-Бей.

    Кроме того, он показал себя ревностным исполнителем церковных правил и запретил театр и другие увеселительные зрелища в год своего пятидесятилетия.

    Рим превратился в безлюдную пустыню.

    Ведь римляне-горожане имели один доход: сдача жилья внаем, а римляне-горцы жили одним занятием: поддерживали связи с бандитами.

    В результате папа Леон XI разорил тех и других, и все проклинали его как могли.

    После его смерти двух жителей Остиги едва не задушили за одно-единственное прегрешение: они вздумали уважительно высказаться об усопшем.

    В молодости, когда он еще не имел отношения к Святой Церкви и звали его просто il marchesino – маленький маркиз, – один астролог предсказал ему, что однажды он станет папой.

    Вот после этого предсказания родные и заставили его вступить в орден.

    На чем было основано предсказание?

    Странная эта история свидетельствует лишь об одном: будущее дано предсказать человеку, по-настоящему обладающему даром провидения.

    Учащиеся коллежа в Сполете втайне от преподавателей организовали однажды шуточную процессию, неся на носилках статую Мадонны.

    Юный маркиз Дженга – его предки получили титул маркиза и земли из рук Леона X – был самым миловидным мальчиком, его и избрали на роль Мадонны.

    Неожиданно появился преподаватель. Ученики, которые держали носилки, пускаются в бегство, а Пресвятая Дева Мария падает вместе с носилками наземь. Колдун предсказывает, что мальчик, изображавший Мадонну и упавший с плеч товарищей, станет однажды папой. Спустя пятьдесят лет, когда колдуна уже нет в живых, его пророчество исполняется.

    Внешняя привлекательность, благодаря которой мальчика избрали на роль Пресвятой Девы, по слухам, едва не явилась причиной того, что юный маркиз был готов погубить душу.

    Поговаривали о двух великих страстях, очистивших его от грехов, если только не наоборот: во-первых, к благородной римлянке, во-вторых, к великосветской даме из Баварии.

    Когда папе доложили о визите посла Франции, он был занят охотой на мелких птиц в саду Ватикана.

    Охота была единственной слабостью – святой отец сам в этом признавался, – с которой ему так и не удалось справиться. Zelanti⁶ считали такое развлечение настоящим преступлением.

    Леон XII очень любил г-на де Шатобриана.

    Когда он услышал о его приходе, он поспешил передать в руки лакея одноствольное ружье и приказал незамедлительно проводить прославленного посетителя, а сам поспешил в кабинет.

    Посла и его подопечного повели темным коридором в личные апартаменты его святейшества. Когда они появились на пороге кабинета, папа уже сидел за столом и ждал. Он поднялся и пошел навстречу поэту.

    Поэт не стал нарушать церемониала и, словно позабыв о своем высоком назначении, опустился на одно колено. Но Леон XII поспешил его поднять, взял за руку и проводил к креслу.

    С Домиником папа обошелся иначе. Он не мешал ему встать на колени и поцеловать край его одеяния.

    Когда папа обернулся, он увидел, что г-н де Шатобриан опять стоит, и взмахом руки пригласил его сесть снова. Однако тот сказал:

    – Пресвятой отец! Я должен не только встать, но и удалиться. Я привел к вам молодого человека, который явился похлопотать за своего отца. Он оставил позади четыреста лье, столько же ему предстоит пройти на обратном пути. Он пришел с надеждой, и в зависимости от того, скажете ли вы ему "да" или "нет", он уйдет с радостью или в слезах.

    Обернувшись к молодому монаху, продолжавшему стоять на коленях, он прибавил:

    – Мужайтесь, отец мой! Оставляю вас с тем, кто выше всех королей земных настолько же, насколько сами они выше нищего, просившего у нас милостыню у входа в Ватикан.

    – Вы возвращаетесь в посольство? – спросил монах, ужаснувшись тому, что остается с папой наедине. – Неужели я вас больше не увижу?

    – Напротив! – с улыбкой возразил покровитель брата Доминика. – Я питаю к вам живейший интерес и не хочу оставлять вас. С разрешения его святейшества я подожду вас в Станцах.

    Пусть вас не беспокоит, если мне придется ждать: я позабуду о времени перед творениями того, кто его победил.

    Папа протянул ему руку и, несмотря на его возражения, посол припал к ней губами. Он вышел, оставив двух людей, занимавших: один – верхнюю, другой – нижнюю ступень иерархической лестницы Святой Церкви – папу и монаха.

    Моисей не был так бледен и робок, когда оказался на Синае, ослепленный лучами божественной славы, как брат Доминик, когда остался один на один с Леоном XII.

    Во все время его пути сердце его все больше переполняли тоска и сомнение, по мере того как становилась все ближе встреча с человеком, от которого зависела жизнь его отца.

    Папе оказалось достаточно одного взгляда на прекрасного монаха: он сейчас же понял, что молодой человек вот-вот лишится чувств.

    Он протянул ему руку и сказал:

    – Будьте мужественны, сын мой. Какой бы проступок, какой бы грех, какое бы преступление вы ни совершили, Божье милосердие превыше любой людской несправедливости.

    – Как всякий человек, я, разумеется, грешник, о, святой отец, – отвечал доминиканец, – но если я и не без греха, то уверен, что уж проступка, а тем более преступления я не совершал.

    – Да, мне показалось, что ваш прославленный покровитель упомянул о том, что вы пришли просить за отца.

    – Да, ваше святейшество, я в самом деле пришел за этим.

    – Где ваш отец?

    – Во Франции, в Париже.

    – Что он делает?

    – Осужден правосудием или, вернее, людской злобой и ожидает смерти.

    – Сын мой! Не будем обвинять судивших нас, Господь сделает и осудит их без обвинения.

    – А тем временем мой невиновный отец умрет.

    – Король Французский – религиозный и добрый монарх.

    Почему вы не обратились к нему, сын мой?

    – Як нему обращался, и он сделал для меня все, что мог.

    Он приостановил меч правосудия на три месяца, чтобы я успел сходить в Рим и вернуться обратно.

    – Зачем вы явились в Рим?

    – Припасть к вашим стопам, отец мой.

    – Не в моей власти земная жизнь подданных короля Карла Десятого. Моя власть распространяется лишь на духовную жизнь.

    – Я прошу не милости, но справедливости, святой отец.

    – В чем обвиняют вашего отца?

    – В краже и убийстве.

    – И вы утверждаете, что он непричастен к обоим преступлениям?

    – Я знаю, кто вор и убийца.

    – Почему же не открыть эту страшную тайну?

    – Она не моя и принадлежит Богу: она была открыта мне на исповеди.

    Доминик с рыданиями упал к ногам святого отца, стукнувшись лбом об пол.

    Леон XII посмотрел на молодого человека с чувством глубокого сострадания.

    – Вы пришли сказать мне, сын мой?..

    – Я пришел у вас спросить, о, святейший отец, епископ Римский, Христов викарий, Божий служитель: должен ли я позволить своему отцу умереть, когда вот здесь, у меня на груди, в моей руке, у ваших ног лежит доказательство его невиновности?

    Монах положил к ногам римского папы завернутую в бумагу и запечатанную рукопись г-на Жерара, собственноручно подписанную им.

    Продолжая стоять на коленях, он протянул руки к манускрипту и поднял умоляющий взгляд к папе; глаза его наполнились слезами, губы тряслись – он с нетерпением ждал ответа своего судьи.

    – Вы говорите, сын мой, – взволнованно проговорил Леон XII, – что в ваши руки попало доказательство?

    – Да, святой отец! От самого преступника!

    – С каким условием он вручил вам это признание?

    Монах простонал:

    – Предать гласности после его смерти.

    – Дождитесь, пока он умрет, сын мой.

    – А как же мой отец… Отец?..

    Папа римский промолчал.

    – Мой отец умрет, а ведь он ни в чем не повинен, – разрыдался монах.

    – Сын мой! – медленно, но твердо выговорил папа. – Скорее погибнут один, десять праведников, весь мир, чем догмат!

    Доминик поднялся. Его захлестнуло отчаяние, однако внешне он оставался невозмутим. Он презрительно усмехнулся и проглотил последние слезы.

    Глаза его высохли, словно перед его лицом пронесли раскаленное железо.

    – Хорошо, святой отец, – сказал он. – Я вижу, в этом мире мне остается надеяться только на себя.

    – Ошибаетесь, сын мой, – возразил папа. – Вы не нарушите тайны исповеди, однако ваш отец будет жить.

    – Уж не вернулись ли мы в те времена, когда были возможны чудеса? По-моему, только чудо способно теперь спасти моего отца.

    – Ошибаетесь, сын мой. Вы ничего мне не расскажете – тайна исповеди для меня так же священна, как для других, – однако я могу написать французскому королю, что ваш отец невиновен, что я это знаю. И если это ложь, я возьму грех на себя – надеюсь, Господь меня простит – и попрошу у него милости.

    – Милости! Неужели вы не нашли другого слова, святой отец; впрочем, иначе действительно не скажешь: именно "милость". Но милость оказывают преступникам, мой же отец невиновен, а для невиновных помилования быть не может. Значит, мой отец умрет.

    Монах почтительно поклонился представителю Христа.

    – Подождите! – вскричал Леон XII. – Не уходите, сын мой.

    Подумайте хорошенько.

    Доминик опустился на одно колено.

    – Прошу вас о единственной милости, святой отец: благословите меня!

    – С большим удовольствием, дитя мое! – воскликнул Леон XII.

    Он простер руки.

    – Благословите in articulo mortis⁷, – пробормотал монах.

    Папа римский заколебался.

    – Что вы собираетесь делать, дитя мое? – спросил он.

    – Это моя тайна, святой отец, еще более глубокая, священная и страшная, чем тайна исповеди.

    Леон XII уронил руки.

    – Я не могу благословить того, кто меня покидает с тайной, которую нельзя открыть викарию Иисуса Христа, – возразил он.

    – В таком случае прошу вас за меня помолиться, святой отец.

    – Ступайте, сын мой. Это я могу вам обещать.

    Монах вышел так же твердо, как робко вошел.

    Папе римскому изменили силы, и он рухнул в деревянное кресло, пробормотав:

    – Господи! Не отступись от этого юноши! Он из породы мучеников!

    Монах медленно вышел от папы.

    В передней он встретил привратника его святейшества. – Где его превосходительство виконт Шатобриан? – спросил монах.

    – Мне поручено проводить вас к нему, – доложил лакей.

    Он пошел вперед, монах последовал за ним.

    Поэт, как и обещал, ожидал в Станцах Рафаэля, сидя перед фреской "Освобождение апостола Петра из темницы".

    Едва услышав, как скрипнула сандалия, виконт обернулся:

    он догадался, что это возвращается монах. Перед ним действительно стоял Доминик. Он окинул его торопливым взглядом и подумал, что лицо монаха напоминает скорее мраморную маску, холодную и безжизненную.

    Будучи человеком эмоциональным, виконт сейчас же почувствовал, что от стоящего перед ним монаха веет холодом.

    – Ну что? – спросил поэт.

    – Теперь я знаю, что мне остается делать, – отозвался монах.

    – Неужели он отказал? – пролепетал г-н де Шатобриан.

    – Да, он не мог поступить иначе. Это я, безумец, поверил на мгновение, что для меня, бедного монаха, и моего отца, слуги Наполеона, папа римский сделает отступление от основного закона Церкви, от догмата, высказанного самим Иисусом Христом.

    – Значит, ваш отец умрет? – спросил поэт, заглядывая монаху в глаза.

    Тот промолчал.

    – Послушайте, – продолжал г-н де Шатобриан. – Не угодно ли вам будет подтвердить сейчас, что ваш отец невиновен?

    – Я вам уже подтвердил это однажды. Если бы мой отец был преступником, я бы уже солгал.

    – Верно, вы правы, простите меня. Вот что я хотел сказать.

    Молчание монаха свидетельствовало о том, что он внимательно слушает.

    – Я лично знаком с Карлом Десятым. Он добр и благороден. Я чуть было не сказал "великодушен", но тоже не хочу лгать.

    Перед Богом, кстати, добрые люди выше великодушных.

    – Вы намерены предложить мне обратиться к королю с просьбой о помиловании моего отца? – перебил его брат Доминик.

    – Да.

    – Благодарю вас То же мне предлагал святой отец, но я отказался.

    – Чем же вы объяснили свой отказ?

    – Мой отец приговорен к смерти. Король может помиловать только преступника. Я знаю своего отца. Если он окажется помилован, он при первой же возможности пустит себе пулю в лоб.

    – Что же будет? – спросил виконт.

    – Это знает лишь Господь, Которому открыты будущее и мое сердце. Если мой план не понравится Богу, Всевышний, способный уничтожить меня одним пальцем, так и сделает, и я обращусь в прах. Если, напротив, Бог одобрит мой замысел, Он облегчит мой путь.

    – Позвольте мне, отец мой, также сделать все возможное, чтобы ваш путь был менее суров и утомителен, – предложил посол.

    – Оплатив мой проезд на каком-нибудь судне или в карете?

    – Вы принадлежите к бедному ордену, отец мой, и вас не должна оскорблять милостыня соотечественника.

    – При других обстоятельствах, – отвечал монах, – я принял бы милостыню от имени Франции или от вашего имени и облобызал бы руку дающего. Однако в том состоянии духа, в каком я оказался, усталость – спасение для меня.

    – Несомненно. Но на борту корабля или в дилижансе вы доедете скорее.

    – А куда мне торопиться? И зачем мне возвращаться?

    Будет вполне довольно, если я прибуду накануне казни моего отца. Король Карл Десятый дал слово, что казнь будет отложена на три месяца, я доверяю его слову. Даже если я вернусь на восемьдесят девятый день, я не опоздаю.

    – Раз вы не торопитесь, позвольте предложить вам погостить в посольском особняке.

    – Пусть ваше превосходительство извинит, что я отвечаю отказом на все его любезные предложения, но мне пора.

    – Когда вы отправляетесь?

    – Сегодня же.

    – В котором часу?

    – Немедленно.

    – Не помолившись апостолу Петру?

    – Я помолился. Кроме того, обычно я творю молитву на ходу.

    – Позвольте мне хотя бы проводить вас.

    – После того, что вы для меня сделали, я буду по-настоящему счастлив расстаться с вами как можно позднее.

    – Вы позволите мне переодеться?

    – Лично вашему превосходительству я ни в чем не мог бы отказать.

    – В таком случае сядем в карету и заедем в посольство.

    Монах кивнул в ответ.

    Коляска ждала их у входа. Монах и посол сели в экипаж.

    Во все время пути они не обменялись ни словом. Карета подъехала к посольскому особняку. Господин де Шатобриан поднялся с монахом в свой кабинет, успев сказать несколько слов лакею. Из кабинета он прошел в спальню. Едва за ним закрылась дверь, как в кабинет внесли стол с двумя кувертами.

    Господин де Шатобриан вернулся через десять минут; за это время он успел сменить мундир на обычное платье.

    Он пригласил брата Доминика за стол.

    – Уходя из Парижа, – сказал монах, – я дал обет есть только стоя и питаться лишь хлебом и водой до самого Парижа.

    – В таком случае, отец мой, – подхватил поэт, – я разделю ваш обет. Я тоже ем только хлеб и пью воду. Правда, она из фонтана Треви!

    Оба, не присаживаясь, съели по куску хлеба, запивая его водой.

    – Идемте, – предложил поэт.

    – Идемте, – повторил монах.

    Карета стояла у ворот.

    – В Торре-Вергата, – приказал посол.

    Он обернулся к монаху и пояснил:

    – Это моя обычная прогулка, я даже и в этом не иду ради вас ни на какую жертву.

    Экипаж выехал по улице del Corso на площадь Народа или, может быть, на Тополиную площадь (дело в том, что "народ"

    и "площадь" звучат по-итальянски одинаково), а затем покатил по дороге на Францию. Коляска проезжала мимо развалин, названных "Могилой Нерона".