- Теперь меня незачем больше жалеть, ибо я свободен и моя жизнь в моем распоряжении. С того времени как я впервые увидел вас в Венсене, я не переставал думать о вас, ведь с тех пор как я появился на свет, у меня не было ни матери, ни сестры, ни любовницы - я знал и любил только вас. Эта встреча показалась мне подарком судьбы, и я поклялся, что отныне никогда больше вас не потеряю. Мне удалось сбежать, как я уже вам сказал; я перебрался через стену, покрытую остриями, оставив там куски своей кожи, а затем побежал через поле и добрался до какой-то фермы, где за золото мне продали лошадь. Я разузнал дорогу до Авиньона и поехал по ней, срезая где возможно путь и мчась изо всех сил, загоняя одних лошадей и покупая других. Вчера вечером я приехал сюда, мне сообщили о торжественном шествии и о том, как оно проходит, я воспользовался этим - и вот я здесь.

    - Что же вы теперь собираетесь делать?

    - Я отправлюсь туда, где сражаются, а такое место всегда найдется; я возьму себе какое-нибудь имя, раз у меня его нет; я раздобуду сокровища, а затем вернусь сюда, привезу вам свою добычу и попрошу у вас награды.

    - У меня, Филипп?

    - У кого же еще? За исключением вас, кого мне любить на земле? И кто полюбит меня, в конце концов?

    - А если я вас не люблю, Филипп?! - спросила я с жестокостью девчонки, строящей из себя кокетку и притворщицу.

    - Вы?!

    Он посмотрел на меня с таким изумлением и простодушием, что я сжалилась бы над ним, будь я старше на десять лет; в ту пору я лишь пробовала свои силы, и эти первые победы опьяняли меня; кроме того, я любила Пюигийема и к тому же не привыкла ценить столь чистые, нежные и покорные сердца, каким было сердце Филиппа. Во мне пробуждалось безотчетное стремление женщин уступать дурным мужчинам и мучить хороших. Я приняла значительный вид, чтобы дать Филиппу достойный ответ и просветить его относительно того, что ему не было известно.

    - Я не такая, как вы, мой бедный Филипп: у меня есть мать и отец, и мой отец - маршал де Грамон. Если бы вы его знали, то вам все стало бы ясно.

    - А почему маршал де Грамон не позволит вам любить меня?

    - Потому что девицы такого знатного происхождения, как мое, имеют право выслушивать только очень богатых вельмож, а на остальных им возбраняется смотреть.

    - Но когда я вернусь из армии, я тоже буду вельможей и тоже стану богатым.

    - Мне ни за что не позволят так долго ждать.

    - Но вы же не согласитесь выйти за другого?

    - Это не в моей власти.

    - Что ж, я вижу, мне надо спешить.

    - Спешить изо всех сил; но едва ли это поможет!..

    - Скажите, мадемуазель, - продолжал Филипп после недолгого раздумья, - вы знаете, на кого я похож?

    - О! Конечно, знаю.

    - Скажите мне это! О, скажите, я вас умоляю!

    - Возможно, лучше было бы от вас это скрыть.

    - Нет, нет, напротив. Если я буду все знать, это мне очень поможет.

    - Да, совершать глупости!

    - Глупости? Это поможет мне приобрести состояние и жениться на вас!

    Я молча покачала головой; мне очень хотелось рассказать Филиппу о моей любви к Лозену лишь ради того, чтобы посмотреть, как он это воспримет. Но я не успела этого сделать, так как он снова принялся меня умолять:

    - Скажите же! Скажите! На кого же все-таки я похож? В комнате матушки висел прекрасный портрет короля, который прислал отец, а г-н Монако вручил ей от его имени: то была копия картины, которую маршал должен был отвезти в Испанию, чтобы просить для его величества руку инфанты. Король разрешил подарить этот портрет г-же де Грамон, что являлось в ту пору немалым знаком благоволения. Я встала, побежала в комнату матушки, взяла небольшую рамку с портретом и живо ее принесла.

    - Смотрите, - сказала я. Филипп издал изумленный возглас и бросился к зеркалу.

    - Это я! Это я! Да ведь это я, не так ли?

    - Нет, это не вы.

    - Кто же это?

    - Его величество Людовик Четырнадцатый, король Франции и Наварры.

    - Король!

    Филипп рухнул на стул, потрясенный этим известием, и несколько минут ничего не говорил. Затем он снова посмотрел на портрет, очевидно пребывая в состоянии глубокой задумчивости. - Колебаться нельзя, завтра же я отправляюсь в Париж, - заявил он.

    - В Париж! Что же вы собираетесь там делать?

    Поднявшись с неподражаемым благородством и достоинством, Филипп заявил:

    - Мадемуазель де Грамон, я потребую от королевы Анны Австрийской отчета в этом сходстве, в том, почему она занималась моим воспитанием, когда я был ребенком, а также во всем том, о чем я не знаю, во всем том, что мне пришлось претерпеть и что мне уже известно!

    Я была поражена его словами и почувствовала уважение к этому юноше, который показался мне поистине великим человеком. Его голова была окружена неким сиянием, напоминавшим нимб или венец. Его взгляд пылал необычайным огнем, в нем читались несгибаемая воля и неукротимая отвага.

    - Сударь, - произнесла я, невольно охваченная волнением, - не ездите в Париж, вы оттуда не вернетесь.

    - Не все ли равно, если я навсегда обрету там честь и славу!

    - Бедный Филипп! - промолвила я. - Бедный Филипп!

    Между тем время летело, а мы этого не замечали. Блондо неотлучно стояла на часах и, видя, что некоторые слуги возвращаются из дворца вице-легата, спрашивала у них, продолжается ли еще там пир.

    - Наши господа уже в пути, - отвечали те, - мы ненамного их опередили.

    Горничная поспешила меня об этом предупредить. Филипп же, поглощенный своими мыслями, ничего не видел и не слышал. Я несколько раз обращалась к нему, но он никак не откликнулся на мои слова. Наконец я коснулась его руки, и он вздрогнул.

    - Матушка скоро будет здесь, нам пора расставаться, Филипп.

    - Почему?

    - Если она застанет вас здесь, мы пропали.

    - Пропали! Разве мое лицо не послужит нам защитой? Разве тот, кто так похож на Людовика Четырнадцатого и кого втайне воспитала королева-мать, не вправе повелевать? Я остаюсь здесь.

    - Господи! В моей комнате, в такой час! А я к тому же отказалась последовать за остальными - послушайте, все указывает на мою вину… О! Уходите! Уходите!

    - Оставьте мне этот портрет.

    - Это невозможно, он не принадлежит мне.

    - И все же я этого требую, я его не отдам, он мне необходим.

    Филипп, выросший в уединении, вдали от людей, не знал самых простых, самых обычных понятий; он не подозревал о том, что существуют светские законы, правила приличия; ему были неведомы условности, связанные с общественным положением и происхождением, он верил только собственному сердцу и сердцам других людей, не понимая, как можно препятствовать его желаниям, тем более что они никому не причиняют вреда.

    - Что вам стоит, - продолжал он, - отдать мне эту картину? Я буду обращаться с ней очень бережно.

    - Она мне не принадлежит, и матушка потребует ее вернуть.

    - Вы скажете ей, что картину взял я.

    Спор продолжался и становился все более оживленным; Блондо, чувствовавшая себя как на иголках, металась от окна к двери, чтобы не пропустить возвращения шествия. В этих южных городах все участвуют в шествиях! Внезапно горничная вскричала:

    - Мадемуазель! Мадемуазель! Поспешите! Я вижу факелы.

    - Уходите, уходите, ради Бога! Филипп, наденьте ваш капюшон, или я не знаю, что произойдет.

    - Но… я вас больше не увижу?

    - Да нет, конечно; однако, если вы сейчас же не уйдете, нас разлучат навеки.

    - Значит, до завтра…

    - Да, до завтра, но уходите же.

    - Вы мне это обещаете?

    - Обещаю.

    - В таком случае я повинуюсь.

    Он набросил на лоб свой клобук и уже завязывал на нем последний узел, как вдруг дверь распахнулась и в комнату ворвался Пюигийем в сопровождении Блондо, изо всех сил пытавшейся ему помешать.

    - Вы говорите, она уже спит? - спрашивал он горничную. - Что ж, по крайней мере, я в этом удостоверюсь.

    Кровь застыла в моих жилах. Я знала обоих этих людей; я знала, куда может завести моего кузена ревность; что касается Филиппа, с ним дело обстояло еще хуже. За исключением г-на де Сен-Мара, он не считался ни с кем. К счастью, кающийся грешник был в маске. Чувствуя, что дальнейшее зависит от моего присутствия духа, я быстро пришла в себя и спросила Лозена, зачем он явился ко мне в столь поздний час и столь бесцеремонно.

    - Что делает здесь этот преподобный отец, мадемуазель?

    - Этот благочестивый человек принес мне святые мощи. Несмотря на неотвратимую угрозу, я испытывала сильное желание рассмеяться, давая этот ответ.

    - Госпожа маршальша и госпожа де Баете будут не прочь на них взглянуть, и я полагаю, что этого следует подождать.

    Филипп не шелохнулся, но я видела, что его глаза мечут молнии сквозь прорези маски. - Он что, немой?

    - Господин де Пюигийем, когда матушка и гувернантка вернутся, мне придется им ответить; перед вами же я не обязана отчитываться. Извольте немедленно выйти отсюда.

    Филиппу эта сцена была не вполне понятна, однако чутье рыцаря подсказывало ему, что ссора в моем присутствии неуместна. Он прошел мимо меня, поклонившись, затем приблизился к Лозену, загородившему выход, и, оттолкнув его с силой молодого дикаря, выбежал в коридор.

    - Черт побери! Я ему покажу! - вскричал Пюигийем. Они оба бросились бежать. Блондо мчалась за ними, а я за Блондо; мы миновали большую галерею, где спали лакеи; шум погони разбудил их, и они чрезвычайно удивились. Вскоре Филипп обернулся - подобное трусливое бегство было не в его духе. Я догнала их в одном из проходов в тот миг, когда Лозен обнажил шпагу, а Филипп распахнул на себе одежду.

    - Ради Бога! Не поднимайте шума, не устраивайте скандала, хотя бы ради меня, сделайте это ради меня!

    Мужчины меня не слушали, и я не знаю, к чему бы все это привело, но внезапно внизу началась страшная суматоха и до нас донесся голос Кадрусса, отдающего распоряжения:

    - Заприте двери, охраняйте все выходы, чтобы никто не выходил из дома без моего приказа. Никто, вы слышите? Кто бы это ни был. Вы хотите именно этого, сударь?

    - Да, сударь, благодарю вас.

    Заслышав этот голос, Филипп попятился к стене и стал искать выход, выказывая признаки сильнейшего страха.

    - Это он! Это он! - повторял молодой человек. - Спрячьте меня ради спасения вашей души!

    - А-а! - завопил Лозен, прежде чем я успела вставить хотя бы одно слово. - Вы прячете ваше лицо, красавчик, а мы сейчас его увидим, вам придется показать, кто вы такой. Сюда! Сюда! - закричал он. - Поспешите!

    Тотчас же прибежали лакеи.

    - Держите этого человека, не отпускайте его, а я схожу за господином герцогом де Кадруссом и вернусь.

    - Ах, кузен, - вмешалась я. - Вы не понимаете, что делаете!

    - Я понимаю, черт побери! Я слишком хорошо это понимаю. Позвольте мне пройти.

    Блондо умоляла меня отойти в сторону и дать мужчинам возможность сразиться, но я не стала этого делать. Мне не пришлось долго ждать. Пришедшие показались в конце узкого темного прохода, где мы находились (он вел в парадный зал с тыла). Филипп сначала отбивался, но, когда появились приближавшиеся люди, он оцепенел, а я стала дрожать всем телом. Я взглянула на тех, кто шел впереди и все поняла, узнав г-на де Сен-Мара, шагавшего между матушкой и г-ном де Кадруссом.

    - Это тот самый человек, которого вы искали, сударь? - спросил герцог, указывая на Филиппа.

    - Я не могу ручаться, сударь, но, очевидно, это так, если верить этому пареньку.

    - Трудно убедиться в этом здесь, поскольку клобук кающегося грешника в Авиньоне считается неприкосновенным.

    - Я лишь хочу забрать этого человека у вас, господин герцог, ибо, если это он, я запрещаю ему под страхом смерти показывать свое лицо. Я иду за ним по следу, который весьма легко было обнаружить, после того как он сбежал из моего дома; мне известно, на каком постоялом дворе он ночевал сегодня в Авиньоне, я знаю, что утром он вышел оттуда в голубой сутане кающегося грешника - грешников всех цветов можно найти сегодня вечером у вас либо в замке. Вы видели, какие предписания я получил. Господин вице-легат обещал мне разыскать моего питомца - все делается, как положено, и я прошу вас позволить мне увести этого человека.

    - Весьма охотно, сударь, но все же мне хотелось бы быть уверенным, что я поступаю правильно. Я не могу допустить, чтобы житель Авиньона подвергся притеснению в моем доме. Поэтому попытайтесь опознать этого человека, после чего он будет в вашей власти.

    Я пристально посмотрела на Филиппа, и мне показалось, что его руки движутся под рясой, как если бы он пытался развязать тесемки капюшона. У г-на де Сен-Мара было за поясом два пистолета, и я нисколько не сомневалась, что он выстрелит Филиппу в голову при малейшем его движении. Я была объята мучительной тревогой. Вокруг нас собралась толпа, и она все увеличивалась; я стояла рядом с пленником - нас разделял только один из державших его лакеев. Я тихо прошептала Филиппу: - Не снимайте капюшона, и мы вас спасем.

    Каким образом? Я и понятия не имела, но я в этом не сомневалась. Филипп словно окаменел. Господин де Сен-Мар подошел к нему и взял его за руку, в то время как вооруженные слуги продолжали держать его за локти; я видела, как дрожь пробежала по телу несчастного юноши. - Это вы, Филипп? - спросил г-н де Сен-Мар. Тот ничего не ответил.

    - Если вы не тот, кого я ищу, скажите мне, кто вы такой. Клянусь честью, вам ничего не сделают: даже если вы преступник, я возьму вас под свою защиту. Снова молчание.

    - Берегитесь! Я облечен самыми широкими полномочиями; если вы не станете мне отвечать, двери папских застенков будут немедленно для вас открыты. Ни слова в ответ.

    - Говорите же!

    Никакого действия.

    - Вы будете говорить?

    Он начал вытаскивать из-за пояса пистолет - мы все заметили это движение. Дрожащая Блондо стояла позади меня.

    - Ваша жизнь в моей власти, - продолжал дворянин, - и я сейчас вас лишу ее, вы сами этого хотели.

    При этих словах бедная Блондо без всякого злого умысла, лишь опасаясь за жизнь столь красивого юноши, бросилась как безумная между мужчинами с криком:

    - Не убивайте его, сударь, это он!

    Господин де Сен-Мар поспешно отдернул руку и схватил своего воспитанника за край сутаны. Молодой человек продолжал неподвижно стоять на месте.

    - Пойдемте, сударь! - произнес г-н де Сен-Мар повелительным тоном, которому Филипп никогда не противился - этот тон неизменно приводил его в трепет.

    И тут произошло нечто, что потрясло всех сильнее, чем слова, споры или угрозы: из-под бесстрастного капюшона послышался невыразимо жалобный стон и бедный юноша рухнул как подкошенный к ногам своего мучителя.

    Мы решили, что он умер. Все устремились к упавшему, и я в первую очередь; г-н де Сен-Мар загородил его тело и, достав из кармана пергамент, скрепленный королевской печатью, произнес:

    - Именем короля: никто не должен приближаться; речь идет о государственной измене.

    Представьте себе, как все тут же разбежались, невзирая на свое любопытство! Лишь Блондо, Пюигийем и я остались наедине с этим грозным и таинственным стражем, который наклонился к своей жертве, жестом приказывая нам следовать за остальными.

    - Пришлите моих слуг, они внизу! - крикнул он Лозену. - А вы, девушка, отвечайте, кто это вас так хорошо просветил?

    - Однако, сударь, - спросила я, трепеща от страха, - не умер ли этот несчастный? Посмотрите прежде, не умер ли он?

    - Я сейчас это узнаю, но пусть сначала девушка мне ответит.

    - Сударь, это чудовищно: он еще может оправиться, он нуждается в уходе, помогите ему. Это просто убийство.

    Лозен вернулся вместе с лакеями, прислуживавшими нам в замке г-на де Сен-Мара; хозяин сделал им знак унести несчастного и прибавил несколько указаний шепотом; затем, прежде чем последовать за слугами, он повернулся к Пюигийему и сказал:

    - Сударь, мне кажется, что вы ревностно исполняете волю короля, поэтому я поручаю вам присматривать за этой девушкой; я тотчас же вернусь, чтобы ее допросить. Не дайте ей скрыться.

    Господин де Сен-Map спустился вниз вместе со слугами. Я хотела вернуться в свою комнату, но заметила г-жу де Баете, стоявшую в галерее подобно часовому; надо было пройти мимо нее, и я оказалась между двух огней, так как Пюигийем не посчитал нужным проводить г-на де Сен-Мара - он не мог простить ему то, что тот назвал его пареньком.

    Тем не менее я двинулась вперед, готовая ко всему; между тем гувернантка сгорала от любопытства. Госпожа де Баете атаковала меня, как сокол (из-за своего крючковатого носа и бубенчиков, висевших у нее на манжетах, она немного напоминала эту птицу):

    - Так вот какая страшная болезнь удерживала вас дома, мадемуазель! Вы водите знакомство с бродягами, которых преследует королевское правосудие. На сей раз вам не будет прощения: об этом известят господина маршала. - Я сама ему это скажу, сударыня.

    - А пока извольте все объяснить вашей досточтимой матушке, которая собирается потребовать от вас отчета. - Я отчитаюсь перед ней, сударыня. Я прошла мимо гувернантки с гордо поднятой головой.