Комендант вернулся и принес нам извинения, не объяснив причины своего отсутствия. Я снова приняла как можно более любезный вид и пригласила г-на де Сен-Мара в Монако. Сославшись на то, что он нуждается в свежем воздухе, я сказала, что королевская служба не пострадает, если он ненадолго ее покинет. Тюремщик поблагодарил меня, но отказался наотрез:

    - Я уже давно не могу отсюда уезжать, если только не случится какого-нибудь непредвиденного происшествия. Я слуга его величества и должен оставаться при своем деле. Возможно, это тяжелая служба, но я сам ее выбрал и не изменю ей.

    Наконец, настал вечер! Мы разошлись по комнатам, нам предстояло уезжать на следующий день. Я задыхалась от досады и ярости. Моим мечтам суждено было разбиться, столкнувшись с этими неприступными стенами и волей этого еще более неприступного человека. Я молча позволила себя раздеть; Блондо понимала, что я не в духе, и не говорила со мной; она лишь сочла своим долгом сообщить мне о допущенной ею вольности.

    - Его высочество спросил, можно ли повидать госпожу, а я ответила, что госпожа никого не принимает, так как она очень устала и ее ужасно утомила вечерняя жара.

    - Хорошо, Блондо, как только я лягу, ты можешь вернуться к себе, девочка моя; сегодня ночью я не собираюсь бодрствовать или читать. Задвинь хорошенько все засовы и закрой дверь, а свою оставь открытой, так как мне здесь что-то не по себе.

    Горничная ушла; прошел, наверное, час, а я никак не могла уснуть; кругом стояла мертвая тишина, и лишь в моей голове клокотали мысли, словно волны в разбушевавшемся море. Внезапно мне почудился приглушенный звук голосов со стороны комнаты Блондо; я не испугалась - напротив, я ждала, что хитано вернется, как он обещал накануне; я села в постели и прислушалась. Ни одна дверь не открылась, ни один предмет не шелохнулся, однако до меня доносился шепот - в этом не было никаких сомнений. Моя верная служанка не задула свечу, следуя моим указаниям; я окликнула Блондо, и она почти сразу же прибежала на мой зов, совершенно растерянная:

    - Госпожа, это цыган!

    - Ах! Пусть он войдет! Пусть он войдет скорее!

    - Но, госпожа, он так напуган и дрожит, что я не узнаю его голоса. Он прошел через дверь в стене, когда я спала, и осторожно, чтобы я не вскрикнула, разбудил меня. Мне почему-то кажется, что это уже другой человек, и поэтому я дрожу еще сильнее, чем он.

    - Все равно! Пусть он войдет!

    Девушка сделала гостю знак, и он явился, закутанный в плащ, в надвинутой на лоб фетровой шляпе, которую он не стал снимать; он приказал Блондо выйти столь повелительным жестом, что я остолбенела от изумления. То был жест господина, в нем не было ничего от рабской угодливости цыгана. Горничная колебалась, не спеша подчиниться, но, поскольку мужчина вновь и более красноречиво взмахнул рукой, она повиновалась, однако предварительно зажгла свечи.

    Мы остались одни, шляпа и плащ упали, и передо мной предстал Филипп! Я вскрикнула и едва не упала в обморок.

    Он встал на колени возле моей кровати, взял мою руку, опустившуюся к его губам, и стал умолять меня тихим голосом, во имя моей и его жизней, успокоиться и не выдавать нас. Филипп был необычайно красив; его красота была ослепительной и божественной; его сходство с королем было как никогда заметным, но он походил на него так же, как ангел похож на человека: те же самые черты были исполнены неизъяснимого очарования, которое я не в силах ни объяснить, ни передать. Я смотрела на своего друга и молча слушала его - его слова были бальзамом для моей души, а его взор пылал огнем. Словом, стоит ли об этом говорить? Я уже призналась вам в том, какие странные чувства пробудил во мне Биариц; теперь те же чувства вспыхнули с новой силой - этот несчастный был таким трогательным, а его страдания столь безмерными!

    Лишь в ту минуту, когда мы с Филиппом расставались, я узнала о том, как он сюда попал; вначале я даже не успела его спросить об этом; он рассказал мне все гораздо позднее, и я сейчас передам вам его рассказ.

    Вот что произошло: мой цыган, как вам известно, был беззаветно предан Сен-Мару; во всяком случае, тот так считал. Басто, как правило, проводил с узником каждое утро, играя с ним по нескольку часов либо давая ему уроки музыки: он превосходно играл на лютне, так же как и на виоле. Позже его сменял комендант; он беседовал со своей жертвой, что не доставляло осужденному никакого удовольствия, или же они вместе читали книги, которые ему позволяли читать. Господин де Сен-Map и цыган обращались с Филиппом с величайшим почтением и садились в его присутствии, лишь получив на это разрешение, - он никогда им в этом не отказывал, хотя и держался с необычайным достоинством.

    В тот день хитано, как всегда, направился к несчастному узнику, но на этот раз он рассказал ему о моем желании с ним встретиться, которое Басто разделял всей душой, что не вызывает сомнений; дворецкий также сообщил Филиппу о своем намерении помочь нам и о том, что он задумал сделать вечером.

    Басто, как и комендант, был посвящен во все секреты крепости; подобно Сен-Мару, он добирался до башни потайными ходами, проложенными внутри мощных стен. Один из таких ходов вел в мои покои - именно по нему хитано убежал накануне. Ужасное обстоятельство! Этот человек находился возле г-на де Сен-Мара главным образом с одной-единственной целью: ему было приказано при малейшем неповиновении, при малейшей попытке к бегству или умышленном действии, направленном против коменданта, явиться к заключенному и немедленно заколоть его кинжалом. Он был одновременно тюремщиком и палачом. К счастью, благодаря моей счастливой звезде цыган стал нашим союзником!

    Таким образом, он и Филипп условились, что Басто известит своего господина о том, что узнику якобы нездоровится - такое порой с ним случалось. В подобных случаях цыган оставался с больным; как и все его соплеменники, он отчасти был знахарем и лечил Филиппа по-своему, нередко проводя ночи возле его постели. Сен-Map никогда этому не противился, поскольку, следует признать, что, за исключением свободы и любви, он ни в чем не отказывал узнику. В таких случаях он редко заходил в камеру Филиппа, деликатно избавляя его от своего присутствия. Подобные дни были для несчастного юноши благословенными. Все прошло как обычно. Комендант покинул нас, чтобы навестить заключенного; он застал его в постели; больной с большим трудом говорил и испытывал неодолимое желание спать. Басто сказал г-нуде Сен-Мару шепотом, что дал Филиппу болеутоляющие капли, и его ни в коем случае нельзя беспокоить, пока лекарство не подействует.

    - Ухаживайте за ним как следует, Басто, - сказал дворянин, - я готов отдать двадцать лет жизни, лишь бы только он сейчас не умер.

    - Придется оставить беднягу одного, он будет спать до завтра, и я тоже покину его этой ночью, поскольку ему требуется полный покой. Если он проснется от малейшего шума, это сведет действие лекарства на нет. Вы знаете, что можете на меня положиться: ничего не бойтесь, я отвечаю за все, исправно выполняя то, что должно быть сделано.

    Сен-Map вернулся к нам; когда все легли спать, он снова пошел к Филиппу и нашел его в том же состоянии. Басто запер за комендантом дверь, не сомневаясь в том, что тот не появится здесь по крайней мере до следующего дня. Цыган тотчас же переодел узника в свой костюм, а сам закутался в постельное покрывало и для большей надежности спрятал лицо под маской (несчастный сам нередко поступал так, когда его охватывало отчаяние). Затем он объяснил Филиппу, каким путем ему идти, обозначив все повороты прохода, и занял место узника в его кровати. Славный Басто рисковал жизнью, что он делал впоследствии еще не раз и за что в конце концов поплатился головой. Таковы цыгане: они беспрекословно подчиняются тем, кто их защищает, но столь же безоговорочно ненавидят тех, кто их оскорбляет, - это страшные люди.

    О дальнейшем не стоит говорить, все и так ясно. Мы расстались на следующий день, на рассвете; Филипп чувствовал себя счастливее короля, на которого он так был похож: он впервые в жизни изведал наслаждение и уносил с собой вечную память о нем. На прощание он сказал: - Я снова вас увижу, или же они убьют меня.

    Не решусь описывать, что творилось в моей душе - мне самой это непонятно. С того дня передо мной открылась дотоле неведомая жизнь, и я без оглядки вступила на этот новый для меня путь; с тех пор я никогда не размышляла и не пыталась разобраться в своих чувствах, а лишь плыла по течению, сообразно времени и обстоятельствам. Мое сердце никогда не изменяло своей единственной любви - вот и все, что я могу утверждать.

    Мы покинули крепость в полдень; комендант устроил для нас завтрак, на который я не пошла; я попросила принести мне в комнату чашку бульона, опасаясь, что меня выдадут глаза. Сен-Map увидел меня уже в дорожной полумаске; я была печальной, опиралась на руку Блондо и жалобно вздыхала.

    - Приезжайте в Монако, - снова сказала я, садясь в носилки, - вас там встретят как друга, сударь, и окажут вам прием, достойный нашей признательности.

    Комендант обещал мне приехать, но он выглядел озабоченным. Неужели он что-то заподозрил?

    Оказавшись за занавесками кареты, прежде чем мы двинулись в путь, я обратила свой взгляд на башню, где томился столь сильно любивший меня человек, и не отрывала от нее глаз до тех пор, пока она не скрылась из вида.

    Очень скоро мы прибыли в Монако. Я была довольна оказанным мне приемом и почестями - там я была государыней. Простолюдины выказали большую радость по поводу моего приезда. В мою честь возводили триумфальные арки, произносили торжественные речи и осыпали меня подарками. Я охотно все это принимала. Монако - дивный край, где можно наслаждаться изумительными пейзажами; несмотря на терзавшую меня тоску, которую я привезла с собой, я была поражена красотой этой страны. Замок, расположенный на берегу моря, окружен апельсиновой рощей. Он не особенно стар, прекрасно обставлен и весьма поражает вышколенными слугами и роскошной посудой. Город отнюдь не велик, это княжеская игрушка, однако Гримальди им гордятся. В их распоряжении - три судна, которые они называют флотом, четыре солдата, которых они именуют армией, и десять придворных, которых они называют двором.

    Родственники г-на де Валантинуа были самыми важными людьми Италии, и многие из них собрались, чтобы образовать мой кортеж. У всех Гримальди были очень богатые, но нелепые наряды. Они восторгались нашими туалетами, в то же время порицая их, в особенности множество лент и шнурков с металлическими наконечниками, которые мы носили. Мне отвели необычайно просторную и необычайно мрачную спальню, с кроватными занавесями, привезенными из Константинополя одним из предков Гримальди. На свете нет более величественных и унылых покоев.

    Господин де Валантинуа сиял от радости, он был здесь главным и больше не опасался насмешек вышестоящих. Он с гордостью показывал мне фамильные портреты, желая, чтобы я их похвалила, и подробно останавливался на памятных датах и подвигах каждого из своих предков, как будто разговаривал с женой какого-нибудь сборщика податей.

    - Сударь, - сказала я, - я бы простила вам такие манеры, если бы вы не побывали в Бидаше; вы должны понимать, что я знаю толк в древности, и Ронсевальская битва, в которой сражался один из моих предков, происходила, насколько мне известно, не вчера.

    Я полагала, что теперь, наконец, заживу спокойно, но не тут-то было. Судьба распорядилась иначе, как вскоре будет видно; разумеется, я отнюдь не ожидала этого, но романы будут сопутствовать мне всегда.

    Монако, как я уже говорила, это прелестная страна; она включает в себя несколько городов, придающих ей весьма привлекательный вид, в первую очередь Ментону - большой и красивый город. Здесь мне устроили блистательный прием, и господа Монако возили меня по городу не без гордости, ибо все, что связано с французским двором, повсюду считается лучшим по своим достоинствам; дочь маршала де Грамона, внучатая племянница кардинала де Ришелье, которого так боялись и уважали во всей Европе, не может быть незначительной дамой.

    В день моего приезда в Ментону мне поневоле пришлось увидеть множество смотревших на меня черных глаз, и мне показалось, что в толпе неизвестных мне людей промелькнули несколько знакомых лиц моих телохранителей-цыган. Я удивилась тому, что раньше, когда я была при дворе, где меня окружали родные, цыгане не давали о себе знать, а теперь находили меня, когда я была одна, вдали от всех своих близких. Меня поразило тогда еще одно обстоятельство. При моем появлении все обнажали головы, кричали и подбрасывали вверх шляпы, открывая рты, подобно птенцам, требующим корма. Лишь один мужчина, закутанный в коричневый плащ и прятавшийся за спинами остальных, не снимал своей темной фетровой шляпы. Это возбудило мое любопытство, ибо неизвестный мерещился мне повсюду, и я видела его двойников на всех перекрестках.

    Ночью я не могла сомкнуть глаз из-за жары и изнурявшей меня беременности; я села у окна, чтобы немного подышать воздухом, насыщенным ароматом апельсиновых деревьев, и увидела своего незнакомца в плаще и фетровой шляпе; он прохаживался взад и вперед, держась на достаточном расстоянии от часовых, чтобы не привлекать к себе внимание. Я указала на него Блондо, поскольку теперь, когда я видела этого человека более отчетливо, мне показалось, что я его узнала, какой бы безумной ни была эта мысль. Вскоре она изгладилась из моей памяти, я родила в Монако сына и перестала думать о незнакомце.

    Дело не в том, что я обожаю маленьких детей - на мой взгляд, это бестолковые существа, но у моего мужа появился наследник, который носил его имя, и теперь я стала более влиятельной, а мое положение в семье Гримальди упрочилось. Я превосходно играла роль королевы и держалась со своими придворными величественно, чтобы они поняли, как я могла бы вести себя на какой-нибудь другой сцене; никогда еще в княжестве так не веселились, как в ту пору: танцы устраивали повсюду.

    Невозможно вообразить, сколько войн довелось пережить жителям Монако и нашей Геркулесовой гавани во времена гвельфов и гибеллинов, когда господа Спинола и Гримальди сражались друг с другом за право обладания этой скалой, которая в итоге осталась в руках последних. В Монако можно увидеть множество старых картин и изображений, увековечивших эти деяния. Они составляют большую половину дворцовой галереи, где все же имеются несколько ценных полотен. На одном из них изображен Франческо Гримальди в облачении монаха, как и все его сообщники, изгоняющий гибеллинов, сторонников семейства Спинола, из города, предварительно перерезав три четверти его жителей, как это было тогда принято. Эти ряженые изображены на гербе господ Гримальди: два монаха со шпагой в руке, поддерживающие другой рукой свой родовой щит.

    Среди всех этих уместных в княжеском доме картин меня заинтересовала одна, сюжет которой оставался мне непонятным. В центре ее был изображен некий сарацин в роскошном наряде; он стоял на коленях в церкви, напротив очень красивой женщины, также преклонившей колени. Сложив руки, они страстно молились. Вокруг, в небольших медальонах, виднелись другие сцены: густые леса, пейзажи, корабли, сражения; женщина, занесшая кинжал над другой женщиной; та же преступница с разметавшимися волосами и привязанная к дереву; другие женщины - жертвы похищения; пожары и всевозможные шалости в том же духе; и на первом плане везде был все тот же сарацин, с саблей в руках коловший, рубивший и сжигавший все на своем пути, - все это сопровождалось неразборчивыми латинскими и итальянскими надписями, относившимися к X веку.

    (Кстати, я забыла упомянуть о том, что мои подданные обращались ко мне по-итальянски, и, поскольку мне было в тягость отвечать им на том же языке, я стала изъясняться по-французски с присущей мне уверенностью. Никогда еще мне не доводилось видеть более изумленных лиц.)

    Я спросила г-на де Валантинуа, кто этот столь храбрый и красивый турок; он ответил, что это Харун из долины Каштанов; больше он ничего не знал - я думаю, это все, что рассказала ему кормилица.

    Эту долину Каштанов превозносили повсюду как одно из прекраснейших мест на свете; я попросила, чтобы меня туда отвезли. Сразу же после родов было решено, что я туда отправлюсь, и все стали хлопотать, чтобы устроить для меня праздник. Каждый уверял, что мне предстоит увидеть чудо; я желала узнать историю этого места, но никто об этом ничего не знал - жители Монако вообще чрезвычайно невежественны. Они знали только, что Харун был знаменитым пиратом и что впоследствии он обратился в христианскую веру. Говорили также, что его душа блуждает среди деревьев, которые он посадил (странное занятие для пирата - сажать деревья!), и что каждый век, в определенный год, он во плоти и кости возвращается на землю и продолжает творить свои бесчинства, будучи обреченным на это до всеобщего отпущения грехов. Приближалось время явления Харуна. Это отнюдь не вызывало у меня досаду - я была не прочь встретиться с этим корсаром с того света и узнать от него о том, что там творится, - это помогло бы правильно вести себя в этом мире.

    Один довольно образованный монах-францисканец обещал познакомить меня с полной историей Харуна и в самом деле сдержал свое слово. Вскоре я вам ее расскажу. Сначала же я должна объяснить, почему мне так и не удалось тогда попасть в долину Castagni ^{note 10} - мне помешали это сделать два события.

    В то время, когда все готовились к празднику и ученые мужи Монако слагали стихи в мою честь, а женщины плели венки и гирлянды из цветов, правящий князь Онорато II заболел. Должно быть, я где-то говорила, что он был дед моего мужа и брат архиепископа Арля. Его досточтимая супруга, Ипполита Тривульцио Мельцо, уже давно умерла, а сын последовал в мир иной за матерью. Таким образом, г-ну де Валантинуа предстояло занять место на престоле, если Богу будет угодно забрать его деда. Лепестки роз оборвали, стихи убрали в ящик, и все отправились в церковь молиться за продление жизни Онорато II, чрезвычайно любимого своими подданными и действительно весьма достойного государя.

    Князь был стар, его дни были сочтены, и он скончался у меня на руках, успев благословить своего правнука и велев слугам впредь повиноваться нам так же, как ему. Этот добрый старец тронул мое сердце в час своей кончины; я полюбила его, когда Бог призвал его к себе, и это облегчило мою скорбь - во всяком случае, я оплакивала его не дольше, чем длилась моя любовь к нему.