Целый месяц прошел в празднествах, в прогулках, в балах и спектаклях, как вдруг это доброе согласие, которое по выражению одного из современных авторов, напоминало о золотом веке, расстроилось ревнивыми подозрениями молодой королевы. В один прекрасный день она бросилась в ноги Анне Австрийской, говоря с глубоким отчаянием, что король влюблен в ее королевское высочество. На такое же жаловался брат короля, но теперь дело было сложнее, поскольку Луи XIV - не Букингем и услать его за Ла-Манш было невозможно. Действительно, французский двор, всегда славившийся щегольством и волокитством, превзошел себя в этом со времени прибытия супруги его высочества. Король, как заметили молодая королева и герцог Орлеанский, чрезвычайно старался угодить Генриетте. Ее высочество и маленький ее двор, состоявший из фрейлин Креки, Шатийон, Тонней-Шарант, де ла Тремуйль и Лафайет, частенько прогуливались, что, по-видимому, делали для себя, и король своим участием в этих прогулках, казалось, желал не столько себе, сколько им доставить удовольствие. Например, в жаркое время герцогиня Орлеанская каждый день ездила купаться; по причине жары она отправлялась в карете, а возвращалась верхом в сопровождении всех своих дам, щегольски одетых, в сопровождении короля и придворной молодежи, а после ужина все садились в коляски и в сопровождении музыки прогуливались ночью по берегу.

    Фуке ломал голову над вопросом, откуда король берет деньги на свои расходы и все ждал, когда Луи XIV обратится к его кассе, после чего министр взял бы над ним власть. Но король владел миллионами Мазарини и на них тешил в Фонтенбло супругу своего брата. Жалоба, сделанная с двух сторон, обеспокоила Анну Австрийскую, тем более, что она уже знала о любви короля к ее высочеству и королева-мать обещала поговорить об этом с принцессой. Но Генриетта, почувствовавшая освобождение от продолжительной и строгой опеки своей матери, вовсе не хотела опеки со стороны свекрови и не приняла ее советов, а, зная ненависть королевы и королевы-матери к графине Суассонской, за которой король некогда ухаживал, свела с ней дружбу и вскоре сделала ее своей наперсницей.

    Разумеется, дела приняли неблагоприятный оборот, а оскорбительные намеки отравляли существование; неприязнь между королевой-матерью и принцессой Генриеттой день ото дня усиливалась и холодность мало-помалу вкрадывалась в отношения между королем и братом. Все это кончилось самым соблазнительным разрывом, когда королю и принцессе пришла мысль, поданная, как полагают, графиней Суассонской, прикрыть раздражающую любовь другой, которую можно было бы допустить; королю предложили для прикрытия преступной страсти представиться влюбленным в м-ль де Лавальер, камер-юнгфершу ее высочества, молодую особу, не заслуживавшую, впрочем, особого внимания.

    Луиза Франсуаза ла Бом ле Блан де Лавальер, дочь маркиза, родилась в Туре 6 августа 1644 года и в это время ей не было полных 17 лет. Блондинка с карими, выразительными глазами, с лицом, имевшим следы оспы, она не имела ни красивой груди, ни красивых плеч; руки у нее были тонки и некрасивы и она слегка прихрамывала после вывиха, случившегося на седьмом году и плохо выправленного. Впрочем, Луиза отличалась добротой и чистосердечием. При дворе у нее не было обожателей, кроме молодого де Гиша, который, однако, ни в чем не преуспел. Говорили также о виконте де Бражелоне, но и самые злые языки полагали эту любовь вполне детской. Такова была особа, которую предлагали заклать в жертву не то чтобы приличиям, но чувствам короля, королевы, его высочества и принцессы. Однако никто не знал того, что эта девушка, которую Луи XIV никогда не замечал, с давнего времени питала к королю тайную любовь, любовь, которая сделала ее нечувствительной к искательствам молодых придворных и даже блистательного графа де Гиша.

    Скажем еще несколько слов об этой бедной Луизе де Лавальер, единственной, которая любила короля, как говорит г-жа Моттвиль, "для него самого". Г-жа Лавальер, ее мать, вышла вторым браком за Сен-Реми, метрдотеля Гастона Орлеанского, исследовавшего однажды фармакологические свойства своего жезла. М-ль де Лавальер, не занимая никакой должности при дворе Гастона в Блуа, жила в нем. Здесь-то она и подружилась с м-ль де Моитале, которая затем сыграла большую роль в ее печальной судьбе. Однажды разнесся слух, что король, отправляясь встречать инфантину, заедет в Блуа, и понятно, проезд его стал событием для роя девушек, весьма скучавших при дворе герцога Орлеанского. Сколько из этикета, столько же из кокетства, молоденькие провинциалки нарядились в лучшие платья, и какова же была их досада, когда устаревший покрой и вышедшие из моды ткани возбудили насмешки разодетых надменных парижанок из свиты короля! Не смеялись лишь над м-ль де Лавальер, поскольку на ней было надето простое белое платье, зато она осталась попросту незамеченной. Однако молодой, красивый и богато одетый король произвел на Луизу впечатление и светлое воспоминание о нем осталось в ее памяти.

    Вскоре после этого герцог Орлеанский умер, а герцогиня объявила, что намерена оставить Блуа и переехать в Версаль. Сен-Реми лишился места, а Луиза потеряла своих подруг и надежду на будущие милости герцогини. Известно, что ничтожные обстоятельства оказывают порой решающее влияние на жизнь - отчаяние девушки было замечено г-жой Шуази и она обратилась к ней:

    - Что такое, моя милая? Неужели вам так скучно оставаться в Блуа? Луиза не в силах была ответить, и г-жа Шуази, пожав ей руку, сказала:

    - Ну, не стыдитесь высказать свои желания, дитя мое. Сочли бы вы за счастье ехать вслед за своей подругой Монтале и поступить вместе с ней ко двору принцессы Генриетты, который теперь создается?

    - Ах, сударыня! - вскричала Луиза. - Это было бы для меня величайшим счастьем!

    - В таком случае, - пообещала г-жа Шуази, - будьте спокойны! Штат дома принцессы еще не заполнен, и я поговорю о вас.

    Де Лавальер очень обрадовалась обещанию, но когда прошло две недели после отъезда г-жи Шуази, а потом еще две, она решила, что о ней забыли, как вдруг пришло известие, что просьба де Лавальер принята и молодой фрейлине дается восемь дней сроку для вступления в должность.

    Луиза приехала в Париж спустя несколько дней после бракосочетания принцессы Генриетты, а так как она не блистала ни внешностью, ни именем, ни состоянием, ее присоединение ко двору произвело мало действия, за исключением графа де Гиша, который отобрал свое сердце у м-ль Шале и предложил м-ль де Лавальер. Однако, как мы уже говорили, она думала о короле.

    Судьба уступила тайному желанию Луизы, и выбор принцессы Генриетты пал на нее. Как велика была радость девушки, когда она увидела внимание короля! С другой стороны, в этом юном, совершенно невинном сердце, неиспорченном уме было столько очарования, прелести и простоты, что притворная любовь короля перешла сначала в нежное сочувствие, а затем и в истинную любовь. Двое потеряли много от этой любви, которая вскоре перестала быть тайной - граф де Гиш и ее королевское высочество. Они скоро поняли друг друга, и между графом и принцессой родилась страсть, которая продолжалась всю их жизнь.

    Возвратимся к королю. Чувство, которое он питал к м-ль де Лавальер, стало настоящим, и Луи XIV рядом с Луизой был почтительнее, чем с королевой. Так, во время грозы, король, укрывшись вместе с Луизой под деревом, почти два часа, пока продолжалось ненастье, стоял со шляпой в руке. Особенные подозрения в отношении этой любви возбуждало то, что король соблюдал предосторожности - он, например, перестал видеться с Луизой во время дневных прогулок герцогини и только во время вечерних подходил к ее коляске.

    Чтобы выразить вполне свои чувства король начал писать стихи; стихи Карла IX остаются до сих пор образцами прелести и вкуса, и мы предоставляем читателю судить о творчестве Луи XIV.

    В одно прекрасное утро возлюбленная короля получила букет со следующим мадригалом:

    Allez voir eel objet si charmant et si doux,

    AHez, petites fleurs, mourir pour cotte belle;

    Mille amante voudraient bien en faire autant pour elle,

    Qui n'en auront jamais le plaisir comme yous.

    To есть:

    Цветочки милые, к красавице идите

    И на груди ее вы сладостно умрите;

    Как многие из нас пожертвовали ей,

    Когда б могли, как вы, всей жизнию своей.

    Эти первые пробы понравились Луи XIV. При своем могуществе он, видимо, решил, что стоит захотеть, он станет поэтом, и за первым мадригалом последовали другие. А уже на второй он получил ответ на том же языке поэзии:

    Je lessens un plaisir extreme

    De penser a vous nuit et jour;

    Je vis plus en vous, qu'en moi-meme,

    Mon seul soin est de vous faire ma cour;

    Les plaisirs, sans ce que Ion aime,

    Sont autant de larcins, que Ion fait a l'amour.

    To есть:

    Мое верховное блаженство составляет

    И день и ночь о вас единственно мечтать;

    Живу я не собой, меня одушевляет

    Одна забота - вам отраду доставлять;

    Те удовольствия, которые вкушают

    Без друга, у любви покражу составляют.

    Трудно сказать, чем бы закончилась эта поэтическая переписка, если бы не одно довольно любопытное обстоятельство. Луи XIV находил свои стихи превосходными и, по всей вероятности, м-ль де Лавальер была с ним одного мнения, но для самолюбия поэта этого было недостаточно. Однажды утром, сочинив новый мадригал, король остановил маршала Граммона и, уведя его к окну, сказал:

    - Маршал! Я хочу показать вам стихи.

    - Стихи? - очень удивился маршал. - Мне?

    - Да, вам. Я желаю знать ваше мнение.

    - Извольте, государь, - и маршал нахмурился, поскольку не слишком любил поэзию.

    Король или действительно не заметил настроения Граммона, или притворился, и прочитал следующее:

    Qui les saura, mes secretes amours?..

    Je me ris des soup ?ons, je me ris des discours.

    Quoique Ion parle, et que Ion cause,

    Nul ne saura mes secretes amours,

    Que celle qui les cause.

    To есть:

    Никто моей любви таинственной не знает;

    Догадки же меня смешат и потешают;

    Кто что ни говорит и кто что ни болтает,

    Никто моей любви таинственной не знает;

    Одна лишь знает та, кто мне ее внушает.

    - Ба! - выразил свое отношение маршал Граммон. - Однако кто мог написать подобные стихи?

    - Так вы, маршал, находите, что они нехороши? - Автор заволновался еще больше.

    - Очень нехороши, ваше величество! - отрезал по-военному Граммон.

    - Ну, маршал, - засмеялся Луи XIV, - стихи эти сочинил я, но будьте спокойны, ваша откровенность меня вылечила. Других стихов я уже не напишу!

    Маршал, смущенный, ушел. Король сдержал слово, но принялся за прозу, что является делом также нелегким. Поэтому, когда однажды ему срочно понадобилось написать Луизе и одновременно идти на Совет, он поручил г-ну Данжо написать вместо себя. По окончании Совета новый секретарь представил написанное им, и король признал, что сам не написал бы лучше. С этого дня Данжо служил королю секретарем в переписке с м-ль де Лавальер, и, пользуясь этим, мог теперь направлять к возлюбленной по два - три письма в день. Бедная Луиза стала затрудняться с ответами, но, к счастью, ей вдруг пришла светлая мысль поручить тому же г-ну Данжо писать королю вместо себя. Данжо согласился и на это, так что писал и отвечал самому себе, что продолжалось целый год, пока, наконец, Луиза в минуту откровенности, не призналась королю, что нежные письма, которые он приписывает ее сердцу и уму, написаны г-ном Данжо. Король расхохотался и в свою очередь признался, что его страстные послания принадлежат тому же автору. Луи XIV по достоинству оценил талант и скромность Данжо, столь редкую при дворе, и сочинитель составил себе счастье.

    В то время, когда фаворитка возвышалась наперекор всему и притом более своей любовью, нежели любовью короля, назревала великая катастрофа - падение Никола Фуке, о котором кардинал, рекомендуя его королю, будто бы одновременно и предостерегал. Никто не может достоверно сказать, давал ли такие советы королю Мазарини, но очевидно, что Фуке сам подготовил свое падение.

    Если мы хорошо обрисовали характер этого министра финансов, то читатель должен знать, сколько гордости, тщеславия и деспотизма было в Фуке, который надеялся деньгами подчинить себе короля, подобно тому, как он привлекал к себе этим средством писателей и женщин. Разнесся слух, что будто бы Фуке был также влюблен, а может быть и теперь, в м-ль де Лавальер и что после того, как король стал оказывать ей внимание, он вместо того, чтобы отступиться, как того требовало если не почтение, то благоразумие, предлагал ей через г-жу Дюплесси Бельевр 20 000 пистолей за любовную связь. Когда слух дошел до самого короля, он решил узнать истину от м-ль де Лавальер, которая уверяла, что это все не правда. Однако тяжелое чувство осталось в душе короля. Впрочем, не один король имел причины быть недовольным Фуке; к их числу относил себя и г-н Лег, который заключил тайный брак со старой нашей знакомой г-жой де Шеврез. Он убедил свою жену наговорить как можно более королеве-матери, и та пригласила Анну Австрийскую к себе в Дампьер, где присутствовали также Летелье и Кольбер. Было условлено, что Анна Австрийская выяснит мнение своего сына относительно министра финансов.

    С некоторого времени король отказывал матери почти во всем, о чем она просила, и принял ее довольно сурово, когда она явилась к нему с увещаниями насчет любви к принцессе Генриетте, супруге его брата. Уступая своим собственным настроениям, Луи XIV был рад уступить королеве-матери, и они решили арестовать министра, для чего назначалась поездка в Нант, где предполагалось произвести арест и одновременно намечалось овладеть замком Бель-Иль, который, как говорили, министр недавно купил и сильно укрепил.

    Между тем Фуке, посмеиваясь над скудными фонтенблоскими увеселениями, решил показать Луи XIV пример роскошной жизни, и пригласил двор в замок Ле-Во, который стоил 15 000 000. 17 августа 1661 года король прибыл в замок в сопровождении отряда мушкетеров под командой д'Артаньяна; присутствовали знатнейшие лица Франции и государственные сановники. Этот праздник, в продолжение которого предполагалось поставить пролог "Пелиссона" и комедию Мольера, был описан Лафонтеном и воспет Бенсерадом. Надо сказать, что Фуке ранее Луи XIV открыл публике талант Лафонтена и Мольера.

    Король был встречен у ворот замка гордым его владельцем и в одно мгновение великолепные аллеи, лужайки, лестницы заполнились кавалерами и дамами высшего общества. На великолепной сцене залитых солнцем деревьев, каскадов, цветов, среди любовных сцен между женщинами в роскошных платьях и кавалерами, одетыми не менее роскошно, шутливых разговоров, клятв и сумасбродств великая ненависть замышляла великое мщение.

    Если бы падение Фуке не было уже решено, оно было бы решено в замке Ле-Во. Тот, кто избрал своим девизом "Nee pluribus impar", не мог вынести, чтобы кто-то так блистал - никто во всем королевстве не должен никогда сравняться с королем в роскоши, славе и любви! Но никто из присутствующих не мог проникнуть в сердце короля, уже вынесшего приговор подданному, который принимал своего монарха так, как тот не смог бы принять своего подданного.

    В замке было множество фонтанов, поскольку Фуке купил и срыл пять деревень, чтобы провести воду за пять лье в свои мраморные водоемы. Эти чудеса, изобретенные в Италии, были почти неизвестны тогда во Франции, где знали только отдельные гидравлические опыты, сделанные Анри IV. Гости переходили от удивления к изумлению, от изумления к восторгу, а ненависть короля усиливалась.

    Наконец, наступил вечер, и при появлении на небе первой звезды раздался звон колокола, после чего все фонтаны затихли, а с ними дельфины, божества, нимфы, животные и чудовища, созданные воображением, прекратили свое шумное и влажное дыхание. Последние капли водометов, падая, возмущали в последний раз поверхность прудов и малу-помалу все пришло в спокойствие, которое должно было продолжиться, по воле короля, вечно.

    Однако, очарование следовало за очарованием, столы опускались с потолков, раздавалась неизвестно откуда музыка, а десерт явился в виде движущейся горы конфет, которая сама собой остановилась среди пирующих.

    Во время обеда Луи XIV разговорился с Мольером о содержании комедии "Les Facheux", и автор пересказал ее сюжет. После обеда Луи XIV позвал Мольера и велел ему спрятаться, а потом пригласил де Сойекура, самого искусного охотника, первого при дворе шута и краснобая. Король поговорил с ним минут десять и отпустил, после чего появился Мольер со словами: "Государь, я понял".

    Луи XIV в сопровождении Фуке отправился осматривать комнаты замка. Ничего подобного он еще не видел: картины гениального живописца, которого король не знал, великолепную архитектуру, сочиненную неизвестным, прекрасные сады, устроенные кем-то. Министр старался обратить внимание короля на все, полагая поразить его воображение, но возбуждал при этом более зависть.

    - Как зовут вашего архитектора? - спросил король. - Лево, - ваше величество. - А вашего живописца? - Лебрен. - А вашего садовника? - Ленотр, ваше величество.

    Луи XIV твердо запомнил эти три имени и пошел далее, уже думая о будущем Версале. Идя по галерее, король поднял голову и увидел герб Фуке, изображенный на всех четырех углах и поражавший его не раз наглостью - векша с девизом "Куда я не заберусь?" Король призвал д’Артаньяна, но об этом узнали королева и м-ль де Лавальер, сообразившие, что сейчас последует арест гостеприимного хозяина. Они немедленно пошли к Луи XIV и, живо изобразив неприличие неблагодарности, уговорили его подождать еще несколько дней.

    Двор собрался в театре, устроенном в конце аллеи, усаженной прекрасными елями. Король остался очень доволен комедией, особенно тем восхищением, которое вызвала у всех сцена с охотником, тем более, что уже разнесся слух, что сам король придумал сцену и показал автору образец. После представления был блистательный фейерверк и начался бал, на котором король протанцевал несколько туров куранты с де Лавальер, еще более прелестной от мысли, что не допустила короля, своего обожателя, совершить низкий поступок.