- О нет, за каких-нибудь сорок лье. Мы проводили господина Атоса на воды в Форж, где друзья мои и остались.

    - Ну, а вы, вы-то, разумеется, вернулись, - продолжал г-н Бонасье, придав своей физиономии самое лукавое выражение. - Таким красавцам, как вы, любовницы не дают длительных отпусков, и вас с нетерпением ждали в Париже, не так ли?

    - Право, милейший господин Бонасье, - сказал молодой человек со смехом, - должен признаться вам в этом, тем более что от вас, как видно, ничего не скроешь. Да, меня ждали, и, могу вас уверить, с нетерпением.

    Легкая тень омрачила чело Бонасье, настолько легкая, что д'Артаньян ничего не заметил.

    - И мы будем вознаграждены за нашу поспешность? - продолжал галантерейщик слегка изменившимся голосом, чего д'Артаньян опять не заметил, как только что не заметил мгновенной тучки, омрачившей лицо достойного человека.

    - О, только бы ваше предсказание сбылось! - смеясь, сказал д’Артаньян.

    - Я говорю все это, - отвечал галантерейщик, - единственно для того, чтобы узнать, поздно ли вы придете.

    - Что означает этот вопрос, милейший хозяин? - спросил д’Артаньян. - Уж не собираетесь ли вы дожидаться меня?

    - Нет, но со времени моего ареста и случившейся у меня покражи я пугаюсь всякий раз, как открывается дверь, особенно ночью. Что поделаешь, я ведь не солдат.

    - Ну так не пугайтесь, если я вернусь в час, в два или в три часа ночи. Не пугайтесь даже в том случае, если я не вернусь вовсе.

    На этот раз Бонасье побледнел так сильно, что д'Артаньян не мог этого не заметить и спросил, что с ним.

    - Ничего, - ответил Бонасье, - ничего. Со времени моих несчастий я подвержен приступам слабости, которые находят на меня как-то внезапно, и вот только что я почувствовал, как по мне пробежал озноб. Не обращайте на меня внимания, у вас ведь есть другое занятие - предаваться своему счастью.

    - В таком случае, я очень занят, так как я действительно счастлив.

    - Пока еще нет, подождите - вы ведь сказали, что это будет вечером.

    - Что ж, благодарение богу, этот вечер придет! И, быть может, вы ждете его так же нетерпеливо, как я. Быть может, госпожа Бонасье посетит сегодня вечером супружеский кров.

    - Сегодня вечером госпожа Бонасье занята! - с важностью возразил муж. - Ее обязанности задерживают ее в Лувре.

    - Тем хуже для вас, любезный хозяин, тем хуже для вас! Когда я счастлив, мне хочется, чтобы были счастливы все кругом, но, по-видимому, это невозможно.

    И молодой человек ушел, хохоча во все горло над шуткой, которая, как ему казалось, была понятна ему одному.

    - Желаю вам повеселиться! - отвечал Бонасье замогильным голосом.

    Но д'Артаньян был уже слишком далеко, чтобы- услышать эти слова, да если бы он и услыхал, то, верно, не обратил бы на них внимания, находясь в том расположении духа, в каком он был.

    Он направился к дому г-на де Тревиля; его вчерашний визит был, как мы помним, чрезвычайно коротким, и он ни о чем не успел рассказать толком.

    Г-на де Тревиля он застал преисполненным радости. Король и королева были с ним на балу необычайно любезны. Зато кардинал был крайне неприветлив.

    В час ночи он удалился под предлогом нездоровья. Что же касается их величеств, то они возвратились в Лувр лишь в шесть часов утра.

    - А теперь… - сказал г-н де Тревиль, понижая голос и тщательно осматривая все углы комнаты, чтобы убедиться, что они действительно одни, - теперь, мой юный друг, поговорим о вас, ибо совершенно очевидно, что ваше счастливое возвращение имеет какую-то связь с радостью короля, с торжеством королевы и с унижением его высокопреосвященства. Теперь вам надо быть начеку.

    - Чего мне опасаться до тех пор, пока я буду иметь счастье пользоваться благосклонностью их величеств? - спросил д'Артаньян.

    - Всего, поверьте мне. Кардинал не такой человек, чтобы забыть о злой шутке, не сведя счетов с шутником, а я сильно подозреваю, что шутник этот - некий знакомый мне гасконец.

    - Разве вы думаете, что кардинал так же хорошо осведомлен, как вы, и знает, что это именно я ездил в Лондон?

    - Черт возьми! Так вы были в Лондоне? Уж не из Лондона ли вы привезли прекрасный алмаз, который сверкает у вас на пальце? Берегитесь, любезный д'Артаньян! Подарок врага - нехорошая вещь. На этот счет есть один латинский стих… Постойте…

    - Да-да, конечно, - отвечал д'Артаньян, который ни когда не мог вбить себе в голову даже начатков латыни и своим невежеством приводил в отчаяние учителя. - Да-да, конечно, должен быть какой-то стих…

    - И разумеется, он существует, - сказал г-н де Тревиль, имевший склонность к литературе. - Недавно господин де Бенсерад читал мне его… Постойте… Ага, вспомнил!

    Это означает: опасайтесь врага, приносящего вам дары.

    - Этот алмаз, сударь, подарен мне не врагом, - отвечал д'Артаньян, - он подарен мне королевой.

    - Королевой! Ого! - произнес г-н де Тревиль. - Да это поистине королевский подарок! Этот перстень стоит не менее тысячи пистолей. Через кого же королева передала вам его?

    - Она дала мне его сама.

    - Где это?

    - В кабинете, смежном с комнатой, где она переодевалась.

    - Каким образом?

    - Протянув мне руку для поцелуя.

    - Вы целовали руку королевы! - вскричал г-н де Тревиль, изумленно глядя на д Артаньяна.

    - Ее величество удостоила меня этой чести.

    - И это было в присутствии свидетелей? О, неосторожная, трижды неосторожная!

    - Нет, сударь, успокойтесь, этого никто не видел, - ответил д'Артаньян.

    И он рассказал г-ну де Тревилю, как все произошло.

    - О женщины, женщины! - вскричал старый солдат. - Узнаю их по романтическому воображению. Все, что окрашено тайной, чарует их… Итак, вы видели руку, и это все. Вы встретите королеву - и не узнаете ее; она встретит вас - и не будет знать, кто вы.

    - Да, но по этому алмазу… - возразил молодой человек.

    - Послушайте, - сказал г-н де Тревиль, - дать вам совет, добрый совет, совет друга?

    - Вы окажете мне этим честь, сударь, - ответил д'Артаньян.

    - Так вот, ступайте к первому попавшемуся золотых дел мастеру и продайте этот алмаз за любую цену, которую он вам предложит. Каким бы скрягой он ни оказался, вы все-таки получите за него не менее восьмисот пистолей. У пистолей, молодой человек, нет имени, а у этого перстня есть имя, страшное имя, которое может погубить того, кто носит его на пальце.

    - Продать этот перстень! Перстень, подаренный мне моей государыней! Никогда! - вскричал д'Артаньян.

    - Тогда поверните его камнем внутрь, несчастный безумец, потому что все знают, что бедный гасконский дворянин не находит подобных драгоценностей в шкатулке своей матери!

    - Так вы думаете, что меня ждет какая-то опасность? - спросил д'Артаньян.

    - Говорю вам, молодой человек, что тот, кто засыпает на мине с зажженным фитилем, может считать себя в полной безопасности по сравнению с вами.

    - Черт возьми! - произнес д'Артаньян, которого начинал беспокоить уверенный тон де Тревиля. - Черт возьми, что же мне делать?

    - Быть настороже везде и всюду. У кардинала отличная память и длинная рука. Поверьте мне, он еще сыграет с вами какую-нибудь шутку.

    - Но какую же?

    - Ба! Разве я знаю это? Разве не все хитрости дьявола находятся в его арсенале? Самое меньшее, что может с вами случиться, - это что вас арестуют.

    - Как! Неужели кто-нибудь осмелится арестовать солдата, находящегося на службе у его величества?

    - Черт возьми! А разве они постеснялись арестовать Атоса? Одним словом, мой юный друг, поверьте человеку, который уже тридцать лет находится при дворе: не будьте чересчур спокойны, не то вы погибли. Напротив - и это говорю вам я, - вы должны повсюду видеть врагов. Если кто-нибудь затеет с вами ссору - постарайтесь уклониться от нее, будь зачинщик хоть десятилетним ребенком. Если на вас нападут, днем или ночью, - отступайте и не стыдитесь. Если вы будете переходить через мост - хорошенько ощупайте доски, потому что одна из них может провалиться у вас под ногами. Если вам случится проходить мимо строящегося дома - посмотрите наверх, потому что вам на голову может свалиться камень. Если вам придется поздно возвращаться домой - пусть за вами следует ваш слуга и пусть ваш слуга будет вооружен, конечно, в том случае, если вы вполне уверены в нем. Опасайтесь всех: друга, брата, любовницы… особенно любовницы.

    Д'Артаньян покраснел.

    - Любовницы?.. - машинально повторил он. - А почему, собственно, я должен опасаться любовницы больше, чем кого-либо другого?

    - Потому что любовница - одно из любимейших средств кардинала, наиболее быстро действующее из всех: женщина продаст вас за десять пистолей. Вспомните Далилу… Вы знаете священное писание?

    Д'Артаньян вспомнил о свидании, которое ему назначила г-жа Бонасье на этот самый вечер, но, к чести нашего героя, мы должны сказать, что дурное мнение г-на де Тре-виля о женщинах вообще не внушило ему ни малейших подозрений по адресу его хорошенькой хозяйки.

    - Кстати, - продолжал г-н де Тревиль, - куда девались ваши три спутника?

    - Я как раз собирался спросить, не получали ли вы каких-либо сведений о них.

    - Никаких.

    - Ну, а я оставил их в пути: Портоса - в Шантильи с дуэлью на носу, Арамиса - в Кревкере с пулей в плече и Атоса - в Амьене с нависшим над ним обвинением в сбыте фальшивых денег.

    - Вот что! - произнес г-н де Тревиль. - Ну, а как же ускользнули вы сами?

    - Чудом, сударь! Должен сознаться, что чудом, получив удар шпаги в грудь и пригвоздив графа де Варда к дороге, ведущей в Кале, словно бабочку к обоям.

    - Этого еще не хватало! Де Варда, приверженца кардинала, родственника Рошфора!.. Послушайте, милый друг, мне пришла в голову одна мысль.

    - Какая, сударь?

    - На вашем месте я сделал бы одну вещь.

    - А именно?

    - Пока его высокопреосвященство стал бы искать меня в Париже, я снова отправился бы в Пикардию, потихоньку, без огласки, и разузнал бы, что сталось с моими тремя спутниками. Право, они заслужили этот небольшой знак внимания с вашей стороны.

    - Совет хорош, сударь, и завтра я поеду.

    - Завтра! А почему не сегодня же вечером?

    - Сегодня меня задерживает в Париже неотложное дело.

    - Ах, юноша, юноша! Какое-нибудь мимолетное увлечение? Повторяю вам, берегитесь: женщина погубила всех нас в прошлом, погубит и в будущем. Послушайтесь меня, поезжайте сегодня же вечером.

    - Сударь, это невозможно.

    - Вы, стало быть, дали слово?

    - Да, сударь.

    - Ну, это другое дело. Но обещайте мне, что если сегодня ночью вас не убьют, то завтра вы уедете.

    - Обещаю.

    - Не нужно ли вам денег?

    - У меня еще есть пятьдесят пистолей. Полагаю, что этого мне хватит.

    - А у ваших спутников?

    - Думаю, что у них должны быть деньги. Когда мы выехали из Парижа, у каждого из нас было в кармане по семидесяти пяти пистолей.

    - Увижу ли я вас до вашего отъезда?

    - Думаю, что нет, сударь, разве только будет что-нибудь новое.

    - В таком случае, счастливого пути!

    - Благодарю вас, сударь.

    И д'Артаньян простился с г-ном де Тревилем, более чем когда-либо растроганный его отеческой заботой о мушкетерах.

    Он по очереди обошел квартиры Атоса, Портоса и Арамиса. Ни один из них не возвратился. Их слуги также отсутствовали, и ни о тех, ни о других не было никаких известий.

    Д'Артаньян осведомился бы о молодых людях у их любовниц, но он не знал ни любовницы Портоса, ни любовницы Арамиса, а что касается Атоса, то у него не было любовницы.

    Проходя мимо гвардейских казарм, он заглянул в конюшню: три лошади из четырех были уже доставлены. Повергнутый в изумление, Планше как раз чистил их скребницей, и две из них были уже готовы.

    - Ах, сударь, - сказал Планше, увидев д'Артаньяна, - как я рад, что вас вижу!

    - А что такое, Планше? - спросил молодой человек.

    - Доверяете вы господину Бонасье, нашему хозяину?

    - Я? Ничуть не бывало.

    - Вот это хорошо, сударь.

    - Но почему ты спрашиваешь об этом?

    - Потому что, когда вы разговаривали с ним, я наблюдал за вами, хотя и не слышал ваших слов, и знаете что, сударь: он два или три раза менялся в лице.

    - Да ну?

    - Вы этого не заметили, сударь, потому что были заняты мыслями о полученном письме. Я же, напротив, был встревожен странным способом, каким это письмо попало к нам в дом, и ни на минуту не спускал глаз с его физиономии.

    - И какой же она тебе показалась?

    - Физиономией предателя.

    - Неужели?

    - К тому же, как только вы, сударь, простились с ним и скрылись за углом, Бонасье схватил шляпу, запер дверь и побежал по улице в противоположную сторону.

    - В самом деле, Планше, ты прав: все это кажется мне весьма подозрительным. Но будь спокоен: мы не заплатим ему за квартиру до тех пор, пока все не объяснится самым решительным образом.

    - Вы все шутите, сударь, но погодите - и увидите сами.

    - Что делать, Планше, чему быть, того не миновать!

    - Так вы не отменяете своей вечерней прогулки, сударь?

    - Напротив, Планше, чем больше я буду сердиться на Бонасье, тем охотнее пойду на свидание, назначенное мне в том письме, которое так тебя беспокоит.

    - Ну, сударь, если ваше решение…

    - …непоколебимо, друг мой. Итак, в девять часов будь наготове здесь, в казарме. Я зайду за тобой.

    Видя, что никакой надежды убедить хозяина отказаться от задуманного предприятия больше нет, Планше глубоко вздохнул и принялся чистить третью лошадь.

    Что касается д'Артаньяна - в сущности говоря, весьма осторожного молодого человека, - то он, вместо того чтобы воротиться домой, отправился обедать к тому самому гасконскому священнику, который в трудную для четверых друзей минуту угостил их завтраком с шоколадом.

    В девять часов д'Артаньян был у гвардейских казарм и нашел Планше в полной готовности. Четвертая лошадь уже прибыла.

    Планше был вооружен своим мушкетом и пистолетом.

    У д'Артаньяна была шпага и за поясом два пистолета. Они сели на лошадей и бесшумно отъехали. Было совершенно темно, и их отъезд остался незамеченным. Планше ехал сзади, на расстоянии десяти шагов от своего господина.

    Д'Артаньян миновал набережные, выехал через ворота Конферанс и направился по дороге, ведущей в Сен-Клу, которая в те времена была гораздо красивее, чем теперь.

    Пока они находились в городе, Планше почтительно соблюдал дистанцию, которую он сам для себя установил, но, по мере того как дорога делалась все более безлюдной и более темной, он постепенно приближался к своему господину, так что при въезде в Булонский лес он естественным образом оказался рядом с молодым человеком. Мы не станем скрывать, что покачивание высоких деревьев и отблеск луны в темной чаще вызывали у Планше живейшую тревогу. Д'Артаньян заметил, что с его слугой творится что-то неладное.

    - Ну-с, господин Планше, что это с вами? - спросил он.

    - Не находите ли вы, сударь, что леса похожи на церкви?

    - Чем же это, Планше?

    - Да тем, что и тут и там не смеешь говорить громко.

    - Почему же ты не смеешь говорить громко, Планше? Потому что боишься?

    - Да, сударь, боюсь, что кто-нибудь нас услышит.

    - Что кто-нибудь нас услышит! Но ведь в нашем разговоре нет ничего безнравственного, милейший Планше, и никто не нашел бы в нем ничего предосудительного.

    - Ах, сударь! - продолжал Планше, возвращаясь к главной своей мысли. - Знаете, у этого Бонасье есть в бровях что-то такое хитрое, и он так противно шевелит губами!

    - Какого дьявола ты вспомнил сейчас о Бонасье?..

    - Сударь, человек вспоминает о том, о чем может, а не о том, о чем хочет.

    - Это оттого, что ты трус, Планше.

    - Не надо смешивать осторожность с трусостью, сударь. Осторожность - это добродетель.

    - И ты добродетелен - так ведь, Планше?

    - Что это, сударь, блестит там? Похоже на дуло мушкета. Не нагнуть ли нам голову на всякий случай?

    - В самом деле… - пробормотал д'Артаньян, которому пришли на память наставления де Тревиля, - в самом деле, в конце концов эта скотина нагонит страх и на меня.

    И он пустил лошадь рысью.

    Планше повторил движения своего господина с такой точностью, словно был его тенью, и сейчас же оказался с ним рядом.

    - Что, сударь, мы проездим всю ночь? - спросил он.

    - Нет, Планше, потому что ты уже приехал.

    - Как это - я приехал? А вы, сударь?