После супа служанка подала вареную курицу - роскошь, при виде которой глаза у всех присутствующих чуть не вылезли на лоб.

    - Сразу видно, что вы любите ваших родственников, госпожа Кокнар, - сказал прокурор с трагической улыбкой. - Нет сомнения, что всем этим мы обязаны только вашему кузену.

    Бедная курица была худа и покрыта той толстой и щетинистой кожей, которую, несмотря на все усилия, не могут пробить никакие кости; должно быть, ее долго искали, пока, наконец, не нашли на насесте, где она спряталась, чтобы спокойно умереть от старости.

    "Черт возьми! - подумал Портос. - Как это грустно! Я уважаю старость, но не в вареном и не в жареном виде".

    И он осмотрелся по сторонам, желая убедиться, все ли разделяют его мнение. Совсем напротив - он увидел горящие глаза, заранее пожирающие эту великолепную курицу, ту самую курицу, к которой он отнесся с таким презрением.

    Г-жа Кокнар придвинула к себе блюдо, искусно отделила две большие черные ножки, которые положила на тарелку своего мужа, отрезала шейку, отложив ее вместе с головой в сторону, для себя, положила крылышко Портосу и отдала служанке курицу почти нетронутой, так что блюдо исчезло, прежде чем мушкетер успел уловить разнообразные изменения, которые разочарование производит на лицах в зависимости от характера и темперамента тех, кто его испытывает.

    Вместо курицы на столе появилось блюдо бобов, огромное блюдо, на котором виднелось несколько бараньих костей, на первый взгляд казавшихся покрытыми мясом.

    Однако писцы не поддались на этот обман, и мрачное выражение сменилось на их лицах выражением покорности судьбе.

    Г-жа Кокнар разделила это кушанье между молодыми людьми с умеренностью хорошей хозяйки.

    Дошла очередь и до вина. Мэтр Кокнар налил из очень маленькой фаянсовой бутылки по трети стакана каждому из молодых людей, почти такое же количество налил себе, и бутылка тотчас же перешла на сторону Портоса и г-жи Кокнар.

    Молодые люди долили стаканы водой, потом, выпив по полстакана, снова долили их, и так до конца обеда, когда цвет напитка, который они глотали, вместо рубина стал напоминать дымчатый топаз.

    Портос робко съел свое куриное крылышко и содрогнулся, почувствовав, что колено прокурорши коснулось под столом его колена. Он тоже выпил полстакана этого вина, которое здесь так берегли, и узнал в нем отвратительный монрейльский напиток, вызывающий ужас у людей с тонким вкусом.

    Мэтр Кокнар посмотрел, как он поглощает это неразбавленное вино, и вздохнул.

    - Покушайте этих бобов, кузен Портос, - сказала г-жа Кокнар таким тоном, который ясно говорил: "Поверьте мне, не ешьте их!"

    - Как бы не так, я даже не притронусь к этим бобам! - тихо проворчал Портос.

    И громко добавил:

    - Благодарю вас, кузина, я уже сыт.

    Наступило молчание. Портос не знал, что ему делать дальше. Прокурор повторил несколько раз:

    - Ах, госпожа Кокнар, благодарю вас, вы задали нам настоящий пир! Господи, как я наелся!

    За все время обеда мэтр Кокнар съел тарелку супа, две черные куриные ножки и единственную баранью кость, на которой было немного мяса.

    Портос решил, что это насмешка, и начал было крутить усы и хмурить брови, но колено г-жи Кокнар тихонько посоветовало ему вооружиться терпением.

    Это молчание и перерыв в еде, совершенно непонятные для Портоса, были, напротив, исполнены грозного смысла для писцов: повинуясь взгляду прокурора, сопровождаемому улыбкой г-жи Кокнар, они медленно встали из-за стола, еще медленнее сложили свои салфетки, поклонились и направились к выходу.

    - Идите, молодые люди, идите работать: работа полезна для пищеварения, - с важностью сказал им прокурор.

    Как только писцы ушли, г-жа Кокнар встала и вынула из буфета кусок сыра, варенье из айвы и миндальный пирог с медом, приготовленный ею собственноручно.

    Увидев столько яств, мэтр Кокнар нахмурился; увидев эти яства, Портос закусил губу, поняв, что остался без обеда.

    Он посмотрел, стоит ли еще на столе блюдо с бобами, но блюдо с бобами исчезло.

    - Да это и в самом деле пир! - вскричал мэтр Кокнар, ерзая на своем кресле. - Настоящий пир, epulae epuiarum. Лукулл обедает у Лукулла.

    Портос взглянул на стоявшую возле него бутылку, надеясь, что как-нибудь пообедает вином, хлебом и сыром, но вина не оказалось - бутылка была пуста. Г-н и г-жа Кокнар сделали вид, что не замечают этого.

    "Отлично, - подумал про себя Портос. - Я, по крайней мере, предупрежден".

    Он съел ложечку варенья и завяз зубами в клейком тесте г-жи Кокнар.

    "Жертва принесена, - сказал он себе. - О, если бы я не питал надежды заглянуть вместе с госпожой Кокнар в шкаф ее мужа!"

    Г-н Кокнар, насладившись роскошной трапезой, которую он назвал кутежом, почувствовал потребность в отдыхе. Портос надеялся, что этот отдых состоится немедленно и тут же на месте, но проклятый прокурор и слышать не хотел об этом; пришлось отвезти его в кабинет, и он кричал до тех пор, пока не оказался возле своего шкафа, на край которого он, для пущей верности, поставил ноги.

    Прокурорша увела Портоса в соседнюю комнату, и здесь начались попытки создать почву для примирения.

    - Вы можете приходить обедать три раза в неделю, - сказала г-жа Кокнар.

    - Благодарю, - ответил Портос, - но я не люблю чем-либо злоупотреблять. К тому же я должен подумать об экипировке.

    - Ах да, - простонала прокурорша, - об этой несчастной экипировке!

    - К сожалению, это так, - подтвердил Портос, - об экипировке!

    - Из чего же состоит экипировка в вашем полку, господин Порос?

    - О, из многих вещей! - сказал Портос. - Как вам известно, мушкетеры - это отборное войско, и им требуется много таких предметов, которые не нужны ни гвардейцам, ни швейцарцам.

    - Но каких же именно? Перечислите их мне.

    - Ну, это может выразиться в сумме… - начал Портос, предпочитавший спорить о целом, а не о составных частях.

    Прокурорша с трепетом ждала продолжения.

    - В какой сумме? - спросила она. - Надеюсь, что не больше, чем…

    Она остановилась, у нее перехватило дыхание.

    - О нет, - сказал Портос, - понадобится не больше двух с половиной тысяч ливров. Думаю даже, что при известной экономии я уложусь в две тысячи ливров.

    - Боже праведный, две тысячи ливров! - вскричала она. - Да это целое состояние!

    Портос сделал весьма многозначительную гримасу, и г-жа Кокнар поняла ее.

    - Я потому спрашиваю, из чего состоит ваша экипировка, - пояснила она, - что у меня много родственников и клиентов в торговом мире, и я почти уверена, что могла бы приобрести нужные вам вещи вдвое дешевле, чем вы сами.

    - Ах, вот как! - сказал Портос- Это другое дело.

    - Ну конечно, милый господин Портос! Итак, в первую очередь вам требуется лошадь, не так ли?

    - Да, лошадь.

    - Прекрасно! У меня есть именно то, что вам нужно.

    - Вот как! - сияя, сказал Портос. - Значит, с лошадью дело улажено. Затем мне нужна еще полная упряжь, но она состоит из таких вещей, которые может купить только сам мушкетер. Впрочем, она обойдется не дороже трехсот ливров.

    - Трехсот ливров!.. Ну что же делать, пусть будет триста ливров, - сказала прокурорша со вздохом.

    Портос улыбнулся. Читатель помнит, что у него уже имелось седло, подаренное герцогом Бекингэмом, так что эти триста ливров он втайне рассчитывал попросту положить себе в карман.

    - Далее, - продолжал он, - идет лошадь для моего слуги, а для меня - чемодан. Что касается оружия, то вы можете о нем не беспокоиться - оно у меня есть.

    - Лошадь для слуги? - нерешительно повторила прокурорша. - Знаете, мой друг, это уж слишком роскошно!

    - Вот как, сударыня! - гордо сказал Портос. - Уж не принимаете ли вы меня за какого-нибудь нищего?

    - Что вы! Я только хотела сказать, что красивый мул выглядит иной pas не хуже лошади, и мне кажется, что если раздобыть для Мушкетона красивого мула…

    - Идет, пусть будет красивый мул, - сказал Портос. - Вы правы, я сам видел очень знатных испанских вельмож, у которых вся свита ездила на мулах. Но уж тогда, как вы и сами понимаете, госпожа Кокнар, этот мул должен быть украшен султаном и погремушками.

    - Будьте спокойны, - сказала прокурорша.

    - Теперь дело за чемоданом, - продолжал Портос.

    - О, это тоже не должно вас беспокоить! - вскричала г-жа Кокнар. - У мужа есть пять или шесть чемоданов, выбирайте себе лучший. Один из них он особенно любил брать с собой, когда путешествовал: он такой большой, что в нем может уместиться все на свете.

    - Так, значит, этот чемодан пустой? - простодушно спросил Портос.

    - Ну конечно, пустой, - так же простодушно ответила прокурорша.

    - Дорогая моя, да ведь мне-то нужен чемодан со всем содержимым! - вскричал Портос.

    Г-жа Кокнар снова принялась вздыхать. Мольер еще не написал тогда своего "Скупого". Г-жа Кокнар оказалась, таким образом, предшественницей Гарпагона.

    Короче говоря, остальная часть экипировки была подвергнута такому же обсуждению, и в результате совещания прокурорша взяла на себя обязательство выдать восемьсот ливров деньгами и доставить лошадь и мула, которым предстояла честь нести на себе Портоса и Мушкетона по пути к славе.

    Выработав эти условия, Портос простился с г-жой Кокнар. Последняя, правда, пыталась задержать его, делая ему глазки, но Портос сослался на служебные дела, и прокурорше пришлось уступить его королю.

    Мушкетер пришел домой голодный и в прескверном расположении духа.

    Между тем, как мы уже говорили выше, д'Артаиьян, невзирая на угрызения совести и на мудрые советы Атоса, с каждым часом все больше и больше влюблялся в миледи. Поэтому, ежедневно бывая у нее, отважный гасконец продолжал свои ухаживания, уверенный в том, что рано или поздно она не преминет ответить на них.

    Однажды вечером, явившись в отличнейшем расположении духа, с видом человека, для которого нет ничего недостижимого, он встретился в воротах с субреткой; однако на этот раз хорошенькая Кэтти не ограничилась тем, что мимоходом задела его, - она нежно взяла его за руку.

    "Отлично! - подумал д'Артаньян. - Должно быть, она хочет передать мне какое-нибудь поручение от своей госпожи. Сейчас она пригласит меня на свидание, о котором миледи не решилась сказать сама".

    И он посмотрел на красивую девушку с самым победоносным видом.

    - Сударь, мне хотелось бы сказать вам кое-что… - пролепетала субретка.

    - Говори, дитя мое, говори, - сказал д'Артаньян. - Я слушаю.

    - Нет, только не здесь: то, что мне надо вам сообщить, чересчур длинно, а главное - чересчур секретно.

    - Так что же нам делать?

    - Если бы господин кавалер согласился пойти со мной… - робко сказала Кэтти.

    - Куда угодно, красотка.

    - В таком случае идемте.

    И, не выпуская руки д'Артаньяна, Кэтти повела его по темной винтовой лесенке; затем, поднявшись ступенек на пятнадцать, отворила какую-то дверь.

    - Войдите, сударь, - сказала она. - Здесь мы будем одни и сможем поговорить.

    - А чья же это комната, красотка? - спросил д'Артаньян.

    - Моя, сударь. Через эту вот дверь она сообщается со спальней моей госпожи. Но будьте спокойны: миледи не сможет нас услышать - она никогда не ложится спать раньше полуночи.

    Д'Артаньян осмотрелся. Маленькая уютная комнатка была убрана со вкусом и блестела чистотой, но, помимо воли, он не мог оторвать глаз от той двери, которая, по словам Кэтти, вела в спальню миледи. Кэтти догадалась о том, что происходило в душе молодого человека.

    - Так вы очень любите мою госпожу, сударь? - спросила она.

    - О да, Кэтти, больше, чем это можно высказать словами! Безумно!

    Кэтти снова вздохнула.

    - Это очень печально, сударь! - сказала она.

    - Почему же, черт возьми, это так уж плохо? - спросил он.

    - Потому, сударь, - ответила Кэтти, - что моя госпожа нисколько вас не любит.

    - Гм… - произнес д'Артаньян. - Ты говоришь это по ее поручению?

    - О нет, сударь, нет! Я сама, из сочувствия к вам, решилась сказать это.

    - Благодарю тебя, милая Кэтти, но только за доброе намерение, так как ты, наверное, прекрасно понимаешь, что твое сообщение не слишком приятно.

    - Другими словами, вы не верите тому, что я сказала, не так ли?

    - Всегда бывает трудно верить таким вещам, хотя бы из самолюбия, моя красотка.

    - Итак, вы не верите мне?

    - Признаюсь, что пока ты не соблаговолишь представить мне какое-нибудь доказательство своих слов…

    - А что вы скажете на это?

    И Кэтти вынула из-за корсажа маленькую записочку.

    - Это мне? - спросил д'Артаньян, хватая письмо.

    - Нет, другому.

    - Другому?

    - Да.

    - Его имя, имя! - вскричал д'Артаньян.

    - Взгляните на адрес.

    - Графу де Варду!

    Воспоминание о происшествии в Сен-Жермене тотчас же пронеслось в уме самонадеянного гасконца. Быстрым, как молния, движением он распечатал письмо, не обращая внимания на крик, который испустила Кэтти, видя, что он собирается сделать или, вернее, что он уже сделал.

    - О боже, что вы делаете, сударь! - воскликнула она.

    - Ничего особенного! - ответил д'Артаньян и прочитал:

    "Вы не ответили на мою первую записку. Что с вами - больны вы или уже забыли о том, какими глазами смотрели на меня на балу у г-жи де Гиз? Вот вам удобный случай, граф! Не упустите его".

    Д'Артаньян побледнел. Самолюбие его было оскорблено; он решил, что оскорблена любовь.

    - Бедный, милый господин д'Артаньян! - произнесла Кэтти полным сострадания голосом, снова пожимая руку молодого человека.

    - Тебе жаль меня, добрая малютка? - спросил д'Артаньян.

    - О да, от всего сердца! Ведь я-то знаю, что такое любовь!

    - Ты знаешь, что такое любовь? - спросил д'Артаньян, впервые взглянув на нее с некоторым вниманием.

    - К несчастью, да!

    - В таком случае, вместо того чтобы жалеть меня, ты бы лучше помогла мне отомстить твоей госпоже.

    - А каким образом вы хотели бы отомстить ей?

    - Я хотел бы доказать ей, что я сильнее ее, и занять место моего соперника.

    - Нет, сударь, я никогда не стану помогать вам в этом! - с живостью возразила Кэтти.

    - Почему же? - спросил д'Артаньян.

    - По двум причинам.

    - А именно?

    - Во-первых, потому, что моя госпожа никогда не полюбит вас…

    - Как ты можешь знать это?

    - Вы смертельно обидели ее.

    - Я? Чем мог я обидеть ее, когда с той минуты, как мы познакомились, я живу у ее ног как покорный раб? Скажи же мне, прошу тебя!

    - Я открою это лишь человеку… человеку, который заглянет в мою душу.

    Д'Артаньян еще раз взглянул на Кэтти. Девушка была так свежа и так хороша собой, что многие герцогини отдали бы за эту красоту и свежесть свою корону.

    - Кэтти, - сказал он, - я загляну в твою душу, когда тебе будет угодно, за этим дело не станет, моя дорогая малютка.

    И он поцеловал ее, отчего бедняжка покраснела, как вишня.

    - Нет! - вскричала Кэтти. - Вы не любите меня! Вы любите мою госпожу, вы только что сами сказали мне об этом.

    - И это мешает тебе открыть вторую причину?

    - Вторая причина, сударь… - сказала Кэтти, расхрабрившись после поцелуя, а также ободренная выражением глаз молодого человека, - вторая причина та, что в любви каждый старается для себя.

    Тут только д'Артаньян припомнил томные взгляды Кэтти, встречи в прихожей, на лестнице, в коридоре, прикосновение ее руки всякий раз, когда он встречался с ней, и ее затаенные вздохи. Поглощенный желанием нравиться знатной даме, он пренебрегал субреткой: тот, кто охотится за орлом, не обращает внимания на воробья.

    Однако на этот раз наш гасконец быстро сообразил, какую выгоду он мог извлечь из любви Кэтти, высказанной ею так наивно или же так бесстыдно: перехватывание писем, адресованных графу де Варду, наблюдение за миледи, возможность в любое время входить в комнату Кэтти, сообщающуюся со спальней ее госпожи. Как мы видим, вероломный юноша уже мысленно жертвовал бедной девушкой, чтобы добиться обладания миледи, будь то добровольно или насильно.

    - Так, значит, милая Кэтти, - сказал он девушке, - ты сомневаешься в моей любви и хочешь, чтобы я доказал ее?

    - О какой любви вы говорите? - спросила Кэтти.

    - О той любви, которую я готов почувствовать к тебе.

    - Как же вы докажете ее?

    - Хочешь, я проведу сегодня с тобой те часы, которые обычно провожу с твоей госпожой?