Они приехали на улицу Сент-Оноре и на площади кардинальского дворца застали двенадцать вызванных ими мушкетеров, которые прогуливались, поджидая товарищей. Только теперь им объяснили, в чем дело.

    Д'Артаньян пользовался широкой известностью в славном полку королевских мушкетеров; все знали, что со временем ему предстояло занять там свое место, и на него заранее смотрели как на товарища. Поэтому каждый с готовностью согласился принять участие в деле, для которого был приглашен; к тому же речь шла о возможности досадить кардиналу и его людям, а эти достойные дворяне были всегда готовы на такого рода предприятие.

    Атос разбил их на три отряда, взял на себя командование одним из них, отдал второй в распоряжение Арамиса, третий - Портоса, затем каждый отряд засел поблизости от дворца, напротив одного из выходов. Что касается д'Артаньяна, то он храбро вошел в главную дверь.

    Несмотря на то что молодой человек чувствовал за собой сильную поддержку, он был не вполне спокоен, поднимаясь по ступенькам широкой лестницы. Его поступок с миледи очень походил на предательство, а он сильно подозревал о существовании каких-то отношений политического свойства, связывавших эту женщину с кардиналом; кроме того, де Вард, которого он отделал так жестоко, был одним из приверженцев его высокопреосвященства; а д'Артаньян знал, что если его высокопреосвященство был страшен для врагов, то он был горячо привязан к своим друзьям.

    "Если де Вард рассказал кардиналу о нашей стычке, что не подлежит сомнению, и если он узнал, кто я, что вполне возможно, то я должен считать себя почти что приговоренным, - думал д'Артаньян, качая головой. - Но почему же тогда кардинал ждал до нынешнего дня? Да очень просто - миледи пожаловалась ему на меня с тем лицемерно-грустным видом, который ей так идет, и это последнее преступление переполнило чашу. К счастью, - мысленно добавил д'Артаньян, - мои добрые друзья стоят внизу и не дадут увезти меня, не попытавшись отбить. Однако рота мушкетеров господина де Тревиля не может одна воевать с кардиналом, который располагает войсками всей Франции и перед которым королева бессильна, а король безволен. Д'Артаньян, друг мой, ты храбр, у тебя есть превосходные качества, но женщины погубят тебя!"

    Таков был печальный вывод, сделанный им, когда он вошел в переднюю и передал письмо служителю. Тот проводил его в приемный зал и исчез в глубине дворца.

    В приемном зале находилось пять или шесть гвардейцев кардинала: увидев д'Артаньяна, который, как им было известно, ранил Жюссака, они взглянули на него с какой-то странной улыбкой.

    Эта улыбка показалась д'Артаньяну дурным предзнаменованием; однако запугать нашего гасконца было не так-то легко или, вернее, благодаря огромному самолюбию, свойственному жителям его провинции, он не любил показывать людям то, что происходило в его душе, если то, что в ней происходило, напоминало страх; он с гордым видом прошел мимо господ гвардейцев и, подбоченясь, остановился в выжидательной позе, не лишенной величия.

    Служитель вернулся и знаком предложил д'Артаньяну следовать за ним. Молодому человеку показалось, что гвардейцы начали перешептываться за его спиной.

    Он миновал коридор, прошел через большой зал, вошел в библиотеку и очутился перед каким-то человеком, который сидел у письменного стола и писал.

    Служитель ввел его и удалился без единого слова. Д'Артаньян стоял и разглядывал этого человека.

    Сначала ему показалось, что перед ним судья, изучающий некое дело, но вскоре он заметил, что человек, сидевший за столом, писал или, вернее, исправлял строчки неравной длины, отсчитывая слоги по пальцам. Он понял, что перед ним поэт. Минуту спустя поэт закрыл свою рукопись, на обложке которой было написано "Мирам, трагедия в пяти актах", и поднял голову.

    Д'Артаньян узнал кардинала.

    Кардинал оперся локтем на рукопись, а щекой на руку и с минуту смотрел на молодого человека. Ни у кого не было такого проницательного, такого испытующего взгляда, как у кардинала Ришелье, и д'Артаньян почувствовал, как лихорадочный озноб пробежал по его телу. Однако он не показал виду и, держа шляпу в руке, ожидал без излишней гордости, но и без излишнего смирения, пока его высокопреосвященству угодно будет заговорить с ним.

    Д'Артаньян почувствовал, как лихорадочный озноб пробежал по его телу

    - Сударь, - сказал ему кардинал, - это вы д'Артаньян из Беарна?

    - Да, монсеньер, - отвечал молодой человек.

    - В Тарбе и его окрестностях существует несколько ветвей рода д'Артаньянов, - сказал кардинал. - К которой из них принадлежите вы?

    - Я сын того д'Артаньяна, который участвовал в войнах за веру вместе с великим королем Генрихом, отцом его величества короля.

    - Вот-вот! Значит, это вы семь или восемь месяцев назад покинули родину и уехали искать счастья в столицу?

    - Да, монсеньер.

    - Вы проехали через Менг, где с вами произошла какая-то история… не помню, что именно… словом, какая-то история.

    - Монсеньер, - сказал д'Артаньян, - со мной произошло…

    - Не нужно, не нужно, - прервал его кардинал с улыбкой, говорившей, что он знает эту историю не хуже того, кто собирался ее рассказывать. - У вас было рекомендательное письмо к господину де Тревилю, не так ли?

    - Да, монсеньер, но как раз во время этого несчастного приключения в Менге…

    - …письмо пропало, - продолжал кардинал. - Да, я знаю это. Однако господин де Тревиль - искусный физиономист, распознающий людей с первого взгляда, и он устроил вас в роту своего тестя Дезэссара, подав вам надежду, что со временем вы вступите в ряды мушкетеров.

    - Вы прекрасно осведомлены, монсеньер, - сказал д'Артаньян.

    - С тех пор у вас было много всяких приключений. Вы прогуливались за картезианским монастырем в такой день, когда вам бы следовало находиться в другом месте. Затем вы предприняли с друзьями путешествие на воды в Форж. Они задержались в пути; что же касается вас, то вы поехали дальше. Это вполне понятно - у вас были дела в Англии.

    - Монсеньер, - начал было ошеломленный д'Артаньян, - я ехал…

    - На охоту в Виндзор или куда-то в другое место - никому нет до этого дела. Если я знаю об этом, то лишь потому, что мое положение обязывает меня все знать. По возвращении оттуда вы были приняты одной августейшей особой, и мне приятно видеть, что вы сохранили ее подарок…

    Д'Артаньян схватился за перстень, подаренный ему королевой, и поспешно повернул его камнем внутрь, но было уже поздно.

    - На следующий день после этого события вас посетил Кавуа, - продолжал кардинал, - и просил явиться во дворец. Вы не нанесли этого визита и сделали ошибку.

    - Монсеньер, я боялся, что навлек на себя немилость вашего высокопреосвященства.

    - За что же, сударь? За то, что вы выполнили приказание своего начальства с большим искусством и большей храбростью, чем это сделал бы другой на вашем месте? Вы боялись немилости, в то время как заслужили только похвалу! Я наказываю тех, которые не повинуются, а вовсе не тех, которые, подобно вам, повинуются… слишком усердно… В доказательство припомните тот день, когда я послал за вами, и восстановите в памяти событие, которое произошло в тот самый вечер…

    Именно в этот вечер произошло похищение г-жи Бонасье.

    Д'Артаньян вздрогнул: он вспомнил, что полчаса назад бедная женщина проехала мимо него, увлекаемая, без сомнения, той же силой, которая заставила ее исчезнуть.

    - И вот, - продолжал кардинал, - так как в течение некоторого времени я ничего о вас не слышу, мне захотелось узнать, что вы поделываете. Между прочим, вы обязаны мне некоторой признательностью: должно быть, вы и сами заметили, как вас щадили при всех обстоятельствах.

    Д'Артаньян почтительно поклонился.

    - Причиной было не только вполне естественное чувство справедливости, - продолжал кардинал, - но также то, что я составил себе в отношении вас некоторый план…

    Удивление д'Артаньяна все возрастало.

    - Я хотел изложить вам этот план в тот день, когда вы получили мое первое приглашение, но вы не явились. К счастью, это опоздание ничему не помешало, и вы услышите его сегодня. Садитесь здесь, напротив меня, господин д'Артаньян! Вы дворянин слишком благородный, чтобы слушать меня стоя.

    И кардинал указал молодому человеку на стул. Однако д'Артаньян был так поражен всем происходившим, что его собеседнику пришлось повторить свое приглашение.

    - Вы храбры, господин д'Артаньян, - продолжал кардинал, - вы благоразумны, что еще важнее. Я люблю людей с умом и с сердцем. Не пугайтесь, - добавил он с улыбкой, - под людьми с сердцем я подразумеваю мужественных людей. Однако, несмотря на вашу молодость, несмотря на то, что вы только начали жить, у вас есть могущественные враги, и, если вы не будете осторожны, они погубят вас!

    - Да, монсеньер, - ответил молодой человек, - и, к сожалению, им будет очень легко это сделать, потому что они сильны и имеют могущественную поддержку, в то время как я совершенно одинок.

    - Это правда, но, как вы ни одиноки, вы уже успели многое сделать и сделаете еще больше, я в этом не сомневаюсь. Однако, на мой взгляд, вы нуждаетесь в том, чтобы кто-то руководил вами на том полном случайностей пути, который вы избрали себе, ибо, если я не ошибаюсь, вы приехали в Париж с честолюбивым намерением сделать карьеру.

    - Мой возраст, монсеньер, - это возраст безумных надежд, - сказал д'Артаиьян.

    - Безумные надежды существуют для глупцов, сударь, а вы умный человек. Послушайте, что бы вы сказали о чине лейтенанта в моей гвардии и о командовании ротой после кампании?

    - О, ваше высокопреосвященство!

    - Вы принимаете, не так ли?

    - Монсеньер… - смущенно начал д'Артаньян.

    - Как, вы отказываетесь? - с удивлением воскликнул кардинал.

    - Я состою в гвардии его величества, монсеньер, и у меня нет никаких причин быть недовольным.

    - Но мне кажется, - возразил кардинал, - что мои гвардейцы - это в то же время и гвардейцы его величества и что в каких бы частях французской армии вы ни служили, вы одинаково служите королю.

    - Вы неверно поняли мои слова, монсеньер.

    - Вам нужен предлог, не так ли? Понимаю. Что ж, у вас есть этот предлог. Повышение, открывающаяся кампания, удобный случай, который я вам предлагаю, - это для всех остальных, для вас же - необходимость иметь надежную защиту, ибо вам небесполезно будет узнать, господин д'Артаньян, что мне поданы на вас серьезные жалобы: вы не все свои дни и ночи посвящаете королевской службе.

    Д'Артаньян покраснел.

    - Вот здесь, - продолжал кардинал, положив руку на кипу бумаг, - у меня лежит объемистое дело, касающееся вас, но, прежде чем прочитать его, я хотел побеседовать с вами. Я знаю, вы решительный человек, и служба, если ее должным образом направить, могла бы вместо вреда принести вам большую пользу. Итак, подумайте и решайтесь.

    - Ваша доброта смущает меня, монсеньер, - ответил д'Артаньян, - и перед душевным величием вашего высокопреосвященства я чувствую себя жалким червем, но если вы, монсеньер, позволите мне говорить с вами откровенно… - Д'Артаньян остановился.

    - Говорите.

    - Хорошо! В таком случае скажу вашему высоко преосвященству, что все мои друзья находятся среди мушкетеров и гвардейцев короля, а враги, по какой-то непонятной роковой случайности, служат вашему высокопреосвященству, так что меня дурно приняли бы здесь и на меня дурно посмотрели бы там, если бы я принял ваше предложение, монсеньер.

    - Уж не зашло ли ваше самомнение так далеко, что вы вообразили, будто я предлагаю вам меньше того, что вы стоите? - спросил кардинал с презрительной усмешкой.

    - Монсеньер, вы во сто крат добрее ко мне, чем я заслуживаю, и я считаю, напротив, что еще недостаточно сделал для того, чтобы быть достойным ваших милостей… Скоро начнется осада Ла-Рошели, монсеньер. Я буду служить на глазах у вашего высокопреосвященства, и, если я буду иметь счастье вести себя при этой осаде так, что заслужу ваше внимание, тогда… тогда, по крайней мере, за мной будет какой-нибудь подвиг, который сможет оправ дать ваше покровительство, если вам угодно будет оказать мне его. Всему свое время, монсеньер. Быть может, в будущем я приобрету право бескорыстно отдать вам себя, тогда как сейчас это будет иметь такой вид, будто я продался вам.

    - Другими словами, вы отказываетесь служить мне, сударь, - сказал кардинал с досадой, сквозь которую, однако, просвечивало нечто вроде уважения. - Хорошо, оставайтесь свободным и храните при себе вашу приязнь и вашу неприязнь.

    - Монсеньер…

    - Хватит, хватит! - сказал кардинал. - Я не сержусь на вас, но вы сами понимаете, что если мы защищаем и вознаграждаем наших друзей, то ничем не обязаны врагам. И все же я дам вам один совет: берегитесь, господин д'Артаньян, ибо с той минуты, как вы лишитесь моего покровительства, никто не даст за вашу жизнь и гроша!

    - Я постараюсь, монсеньер, - ответил д'Артаньян с благородной уверенностью.

    - Когда-нибудь впоследствии, если с вами случится несчастье, - многозначительно сказал Ришелье, - вспомните, что я сам посылал за вами и сделал все, что мог, чтобы предотвратить это несчастье.

    - Что бы ни случилось впредь, ваше высокопреосвященство, - ответил д'Артаньян, прижимая руку к сердцу и кланяясь, - я сохраню вечную признательность к вам за то, что вы делаете для меня в эту минуту.

    - Итак, господин д'Артаньян, как вы и сами сказали, увидимся после кампании. Я буду следить за вами… Потому что я тоже буду там, - добавил кардинал, указывая д'Артаньяну на великолепные доспехи, которые ему предстояло надеть, - и, когда мы вернемся, тогда… ну, тогда мы сведем с вами счеты!

    - О, монсеньер, - вскричал д'Артаньян, - снимите с меня гнев вашей немилости! Будьте беспристрастны, монсеньер, если вы убедитесь, что я веду себя, как подобает порядочному человеку.

    - Молодой человек, - произнес Ришелье, - если мне представится возможность сказать вам еще раз то, что я сказал сегодня, обещаю сказать вам это.

    Последние слова Ришелье выражали страшное сомнение; они ужаснули д'Артаньяна больше, чем его ужаснула бы прямая угроза, ибо это было предостережение. Итак, кардинал хотел уберечь его от какого-то нависшего над ним несчастья. Молодой человек открыл было рот для ответа, но надменный жест кардинала дал ему понять, что аудиенция окончена.

    Д'Артаньян вышел, но, когда он переступил порог, мужество едва не покинуло его; еще немного - и он вернулся бы обратно. Однако серьезное и суровое лицо Атоса внезапно предстало перед его мысленным взором: если бы он согласился на союз с кардиналом, Атос не подал бы ему руки, Атос отрекся бы от него.

    Только этот страх и удержал молодого человека - настолько велико влияние поистине благородного характера на все, что его окружает.

    Д'Артаньян спустился по той же лестнице, по которой пришел; у выхода он увидел Атоса и четырех мушкетеров, ожидавших его возвращения и уже начинавших тревожиться.

    Д'Артаньян поспешил успокоить их, и Планше побежал предупредить остальные посты, что сторожить более незачем, ибо его господин вышел из дворца кардинала целым и невредимым.

    Когда друзья вернулись в квартиру Атоса, Арамис и Портос спросили о причинах этого странного свидания, но д'Артаньян сказал им только, что Ришелье предложил ему вступить в его гвардию в чине лейтенанта и что он отказался.

    - И правильно сделали! - в один голос вскричали Портос и Арамис.

    Атос глубоко задумался и ничего не ответил. Однако, когда они остались вдвоем, он сказал другу:

    - Вы сделали то, что должны были сделать, д'Артаньян, но, быть может, вы совершили ошибку.

    Д'Артаньян вздохнул, ибо этот голос отвечал тайному голосу его сердца, говорившему, что его ждут большие несчастья.

    Следующий день прошел в приготовлениях к отъезду; д'Артаньян пошел проститься с г-ном де Тревилем. Тогда все думали еще, что разлука гвардейцев с мушкетерами будет очень недолгой, так как в этот день король заседал в парламенте и предполагал выехать на следующее утро. Поэтому г-н де Тревиль ограничился тем, что спросил у д'Артаньяна, не нуждается ли он в его помощи, но д'Артаньян гордо ответил, что у него есть все необходимое.

    Ночью солдаты гвардейской роты Дезэссара сошлись с солдатами из роты мушкетеров г-на де Тревиля, с которыми они успели подружиться. Они расставались в надежде свидеться вновь тогда, когда это будет угодно богу, и в том случае, если это будет ему угодно. Понятно поэтому, что ночь прошла как нельзя более бурно, ибо в подобных случаях крайнюю озабоченность можно побороть лишь крайней беспечностью.

    Наутро, при первом звуке труб, друзья расстались. Мушкетеры побежали к казармам г-на де Тревиля, гвардейцы - к казармам г-на Дезэссара, и оба капитана немедленно повели свои роты в Лувр, где король производил смотр войскам.

    Король был печален и казался больным, что несколько смягчало высокомерное выражение его лица. В самом деле, накануне, во время заседания парламента, у него сделался приступ лихорадки. Тем не менее он не изменил решения выехать в тот же вечер и, как его ни отговаривали, пожелал произвести смотр своим войскам, надеясь усилием воли побороть завладевавшую им болезнь.

    После смотра гвардейцы отправились в поход одни, так как мушкетеры должны были отправиться в путь лишь вместе с королем, и это дало Портосу возможность показаться в своих роскошных доспехах на Медвежьей улице.