- Я знаю вас, господа, - сказал кардинал, - я знаю вас. Мне известно, что вы не принадлежите к числу моих друзей, и это очень огорчает меня. Но я знаю также, что вы храбрые и честные дворяне и что вам можно довериться… Итак, господин Атос, окажите мне честь сопровождать меня вместе с вашими двумя спутниками, и тогда у меня будет такая охрана, которой сможет позавидовать даже его величество, в случае если мы встретим его.

    Каждый из мушкетеров склонил голову до самой шеи своей лошади.

    - Клянусь честью, ваше высокопреосвященство, - сказал Атос, - вы хорошо делаете, что берете нас с собой: мы встретили дорогой несколько опасных личностей и с четырьмя из них даже имели ссору в "Красной Голубятне".

    - Ссору? Из-за чего же это, господа? - спросил кардинал. - Вы знаете, я не люблю ссор!

    - Именно поэтому я и беру на себя смелость предупредить ваше высокопреосвященство о том, что произошло. Иначе вы могли бы узнать об этом от других лиц и счесть нас виновными вследствие неверного освещения событий.

    - А каковы были последствия этой ссоры? - спросил кардинал, нахмурив брови.

    - Да вот мой друг Арамис, который находится перед вами, получил легкий удар шпагой в руку, что не помешает ему завтра же пойти на приступ, если ваше высоко преосвященство отдаст приказ о штурме, и вы сами сможете убедиться в этом, ваше высокопреосвященство.

    - Однако же вы не такие люди, которые позволяют безнаказанно наносить себе удары шпагой, - возразил кардинал. - Послушайте, господа, будьте откровенны: некоторые из этих ударов вы, наверное, вернули обратно? Исповедуйтесь мне - ведь вам известно, что я имею право отпускать грехи.

    - Я, монсеньер, - сказал Атос, - даже и не прикоснулся к шпаге - я просто взял своего противника в охапку и вышвырнул его в окно… Кажется, при падении, - продолжал Атос с некоторым колебанием, - он сломал себе ногу.

    - Ага! - произнес кардинал. - А вы, господин Портос?

    - Я, монсеньер, знаю, что дуэли запрещены, поэтому я схватил скамью и нанес одному из этих разбойников удар, который, надо думать, разбил ему плечо.

    - Так… - сказал кардинал. - А вы, господин Арамис?

    - У меня, монсеньер, самый безобидный нрав, и к тому же я собираюсь постричься в монахи, что, быть может, неизвестно вашему высокопреосвященству. Поэтому я всячески удерживал моих товарищей, как вдруг один из этих негодяев нанес мне предательский удар шпагой в левую руку. Тут мое терпение истощилось, я тоже выхватил шпагу, и когда он снова бросился на меня, то мне показалось, что он наткнулся на острие всем телом. Не знаю точно, так ли это, но твердо помню, что он упал, и, кажется, его унесли вместе с двумя остальными.

    - Черт возьми, - произнес кардинал, - три человека выбыли из строя из-за трактирной ссоры!.. Да, господа, вы не любите шутить. А из-за чего возник спор?

    - Эти негодяи были пьяны, - сказал Атос. - Они узнали, что вечером в гостиницу прибыла какая-то женщина, и хотели вломиться к ней.

    - Вломиться к ней? - повторил кардинал. - С какой же целью?

    - По всей вероятности, с целью совершить над ней насилие, - ответил Атос. - Ведь я уже имел честь сообщить вашему высокопреосвященству, что эти негодяи были пьяны.

    - И эта женщина была молода и красива? - спросил кардинал с некоторым беспокойством.

    - Мы не видели ее, монсеньер, - ответил Атос.

    - Ах, вы не видели ее? Ну, прекрасно! - с живостью сказал кардинал. - Вы хорошо сделали, что вступились за честь женщины, и так как я сам еду сейчас в "Красную Голубятню", то узнаю, правда ли то, что вы мне сказали.

    - Монсеньер, - гордо проговорил Атос, - мы дворяне и не стали бы лгать даже ради спасения жизни!

    - Да я и не сомневаюсь в правдивости ваших слов, господин Атос, нисколько не сомневаюсь… Однако скажите, - добавил он, чтобы переменить разговор, - разве эта дама была одна?

    - Вместе с этой дамой в комнате был мужчина, - сказал Атос, - но так как, несмотря на шум, он не вышел, надо полагать, что он трус.

    - "Не судите опрометчиво", говорится в Евангелии, - возразил кардинал.

    Атос поклонился.

    - А теперь, господа, довольно, - продолжал кардинал. - Я узнал то, что хотел. Следуйте за мной.

    Три мушкетера пропустили кардинала вперед; он опять закрыл лицо капюшоном, тронул лошадь и поехал, держась на расстоянии девяти или десяти шагов впереди своих четырех спутников.

    Вскоре отряд подъехал к трактиру, который казался пустым и молчаливым: хозяин, видимо, знал, какой прославленный гость должен был приехать к нему, и заранее спровадил докучливых посетителей.

    Шагов за десять до двери кардинал знаком приказал своему спутнику и трем мушкетерам остановиться. Чья-то оседланная лошадь была привязана к ставню; кардинал постучал три раза условным стуком.

    Какой-то человек, закутанный в плащ, сейчас же вышел из дома, обменялся с кардиналом несколькими короткими фразами, сел на лошадь и поскакал по дороге к Сюржеру, которая вела также и в Париж.

    - Подъезжайте ближе, господа, - сказал кардинал. - Вы сказали мне правду, господа мушкетеры, - обратился он к трем приятелям, - и, поскольку это будет зависеть от меня, наша сегодняшняя встреча принесет вам пользу. А пока что следуйте за мной.

    Кардинал сошел с лошади, мушкетеры сделали то же? кардинал бросил поводья своему оруженосцу; три мушкетера привязали своих лошадей к ставням.

    Трактирщик стоял на пороге - для него кардинал был просто офицером, приехавшим повидаться с дамой.

    - Нет ли у вас внизу какой-нибудь комнаты, где бы эти господа могли подождать меня и погреться у камина? - спросил кардинал.

    Трактирщик отворил дверь большой комнаты, где совсем недавно вместо прежней дрянной печурки поставили прекрасный большой камин.

    - Вот эта, - сказал он.

    - Хорошо, - сказал кардинал. - Войдите сюда, господа, и потрудитесь подождать меня - я задержу вас не более получаса.

    И пока три мушкетера входили в комнату нижнего этажа, кардинал стал быстро подниматься по лестнице, не задавая больше никаких вопросов. Он, видимо, отлично знал дорогу.

    Было очевидно, что наши три друга, сами того не подозревая, движимые только рыцарскими побуждениями и отвагой, оказали услугу какой-то особе, которую кардинал удостаивал своим высоким покровительством.

    Но кто же была эта особа? Вот вопрос, который прежде всего задали себе три мушкетера. Затем, видя, что, сколько бы они ни высказывали предположений, ни одно из них не является удовлетворительным, Портос позвал хозяина и велел подать игральные кости.

    Портос и Арамис уселись за стол и стали играть. Атос в раздумье медленно расхаживал по комнате.

    Раздумывая и прогуливаясь, Атос ходил взад и вперед мимо трубы наполовину разобранной печки; другой конец этой трубы был выведен в комнату верхнего этажа. Проходя мимо, он каждый раз слышал чьи-то приглушенные голоса, которые наконец привлекли его внимание. Атос подошел ближе и разобрал несколько слов, которые показались ему настолько интересными, что он сделал знак своим товарищам замолчать, а сам замер на месте, согнувшись и приложив ухо к нижнему отверстию трубы.

    - Послушайте, миледи, - говорил кардинал, - дело это важное. Садитесь сюда, и давайте побеседуем.

    - Миледи! - прошептал Атос.

    - Я слушаю, ваше высокопреосвященство, с величайшим вниманием, - ответил женский голос, при звуке которого мушкетер вздрогнул.

    - Небольшое судно с английской командой, капитан которого мне предан, поджидает вас близ устья Шаранты, у форта Ла-Пуэнт. Оно снимется с якоря завтра утром.

    - Так, значит, мне нужно выехать туда сегодня вечером?

    - Сию же минуту, то есть сразу после того, как вы получите мои указания. Два человека, которых вы увидите у дверей, когда выйдете отсюда, будут охранять вас в пути. Я выйду первым. Вы подождите полчаса и затем выйдете тоже.

    - Хорошо, монсеньер. Но вернемся к тому поручению, которое вам угодно дать мне. Я хочу и впредь быть достойной доверия вашего высокопреосвященства, а потому благоволите ясно и точно изложить мне это поручение, чтобы я не совершила какой-нибудь оплошности.

    Между двумя собеседниками на минуту водворилось глубокое молчание; было очевидно, что кардинал заранее взвешивал свои выражения, а миледи старалась мысленно сосредоточиться, чтобы понять то, что он скажет, и запечатлеть все в памяти.

    Атос, воспользовавшись этой минутой, попросил своих товарищей запереть изнутри дверь, знаком подозвал их и предложил им послушать вместе с ним.

    Оба мушкетера, любившие удобства, принесли по стулу для себя и стул для Атоса. Все трое уселись, сблизив головы и насторожив слух.

    - Вы поедете в Лондон, - продолжал кардинал. - В Лондоне вы навестите Бекингэма…

    - Замечу вашему высокопреосвященству, - вставила миледи, - что после дела с алмазными подвесками, к которому герцог упорно считает меня причастной, его светлость питает ко мне недоверие.

    - Но на этот раз, - возразил кардинал, - речь идет вовсе не о том, чтобы вы снискали его доверие, а о том, чтобы вы открыто и честно явились к нему в качестве посредницы.

    - Открыто и честно… - повторила миледи с едва уловимым оттенком двусмысленности.

    - Да, открыто и честно, - подтвердил кардинал прежним тоном. - Все эти переговоры должны вестись в открытую.

    - Я в точности исполню указания вашего высоко преосвященства и с готовностью ожидаю их.

    - Вы явитесь к Бекингэму от моего имени и скажете ему, что мне известны все его приготовления, но что они меня мало тревожат: как только он отважится сделать первый шаг, я погублю королеву.

    - Поверит ли он, что ваше высокопреосвященство в состоянии осуществить свою угрозу?

    - Да, ибо у меня есть доказательства.

    - Надо, чтобы я могла представить ему эти доказательства и он по достоинству оценил их.

    - Конечно. Вы скажете ему, что я опубликую донесение Буа-Робера и маркиза де Ботрю о свидании герцога с королевой у супруги коннетабля в тот вечер, когда супруга коннетабля давала бал-маскарад. А чтобы у него не оставалось никаких сомнений, вы скажете ему, что он приехал туда в костюме Великого Могола, в котором собирался быть там кавалер де Гиз и который он купил у де Гиза за три тысячи пистолей…

    - Хорошо, монсеньер.

    - Мне известно до мельчайших подробностей, как он вошел и затем вышел ночью из дворца, куда он проник переодетый итальянцем-предсказателем. Вы скажете ему, для того чтобы он окончательно убедился в достоверности моих сведений, что под плащом на нем было надето широкое белое платье, усеянное черными блестками, черепами и скрещенными костями, так как в случае какой-либо неожиданности он хотел выдать себя за привидение Белой Дамы, которое, как всем известно, всегда появляется в Лувре перед каким-нибудь важным событием…

    - Это все, монсеньер?

    - Скажите ему, что я знаю также все подробности похождения в Амьене, что я велю изложить их в виде небольшого занимательного романа с планом сада и с портретами главных действующих лиц этой ночной сцены.

    - Я скажу ему это.

    - Передайте ему еще, что Монтегю в моих руках, что Монтегю в Бастилии, и хотя у него не перехватили, правда, никакого письма, но пытка может вынудить его сказать то, что он знает, и… даже то, чего не знает.

    - Превосходно.

    - И, наконец, прибавьте, что герцог, спеша уехать с острова Рэ, забыл в своей квартире некое письмо госпожи де Шеврез, которое сильно порочит королеву, ибо оно доказывает не только то, что ее величество может любить врагов короля, но и го, что она состоит в заговоре с врагами Франции. Вы хорошо запомнили все, что я вам сказал, не так ли?

    - Судите сами, ваше высокопреосвященство: бал у супруги коннетабля, ночь в Лувре, вечер в Амьене, арест Монтегю, письмо госпожи де Шеврез.

    - Верно, совершенно верно. У вас прекрасная память, миледи.

    - Но если, несмотря на все эти доводы, - возразила та, к кому относился лестный комплимент кардинала, - герцог не уступит и будет по-прежнему угрожать Франции?

    - Герцог влюблен, как безумец или, вернее, как глупец, - с глубокой горечью ответил Ришелье. - Подобно паладинам старого времени, он затеял эту войну только для того, чтобы заслужить благосклонный взгляд своей дамы. Если он узнает, что война будет стоить чести, а быть может, и свободы владычице его помыслов, как он выражается, ручаюсь вам - он призадумается, прежде чем вести дальше эту войну.

    - Но что, если… - продолжала миледи с настойчивостью, доказывавшей, что она хотела до конца выяснить возлагаемое на нее поручение, - если он все-таки будет упорствовать?

    - Если он будет упорствовать? - повторил кардинал. - Это маловероятно.

    - Это возможно.

    - Если он будет упорствовать… - Кардинал сделал паузу, потом снова заговорил: - Если он будет упорствовать, тогда я буду надеяться на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства.

    - Если бы вы, ваше высокопреосвященство, потрудились привести мне исторические примеры таких событий, - сказала миледи, - я, возможно, разделила бы вашу уверенность.

    - Да вот вам пример, - ответил Ришелье. - В 1610 году, когда славной памяти король Генрих Четвертый, руководствуясь примерно такими же побуждениями, какие заставляют действовать герцога, собирался одновременно вторгнуться во Фландрию и в Италию, чтобы сразу с двух сторон ударить на Австрию, - разве не произошло тогда событие, которое спасло Австрию? Почему бы королю Франции не посчастливилось так же, как императору?

    - Ваше высокопреосвященство изволит говорить об ударе кинжалом на улице Медников?

    - Совершенно правильно.

    - Ваше высокопреосвященство не опасается, что казнь Равальяка^[33] держит в страхе тех, кому на миг пришла бы мысль последовать его примеру?

    - Во все времена и во всех государствах, в особенности если эти государства раздирает религиозная вражда, находятся фанатики, которые ничего так не желают, как стать мучениками. И знаете, мне как раз приходит на память, что пуритане крайне озлоблены против герцога Бекингэма и их проповедники называют его антихристом.

    - Так что же? - спросила миледи.

    - А то, - продолжал кардинал равнодушным голосом, - что теперь достаточно было бы, например, найти женщину, молодую, красивую и ловкую, которая желала бы отомстить за себя герцогу. Такая женщина легко может сыскаться: герцог пользуется большим успехом у женщин, и если он своими клятвами в вечном постоянстве возбудил во многих сердцах любовь к себе, то он возбудил также и много ненависти своей вечной неверностью.

    - Конечно, - холодно подтвердила миледи, - такая женщина может сыскаться.

    - Если это так, подобная женщина, вложив в руки ка кого-нибудь фанатика кинжал Жака Клемана или Равальяка, спасла бы Францию.

    - Да, но ока оказалась бы сообщницей убийцы.

    - А разве стали достоянием гласности имена сообщников Равальяка или Жака Клемана?

    - Нет. И, возможно, потому, что эти люди занимали, слишком высокое положение, чтобы их осмелились изобличить. Ведь не для всякого сожгут палату суда, монсеньер.

    - Так вы думаете, что пожар палаты суда не был случайностью? - осведомился Ришелье таким тоном, точно он задал вопрос, не имеющий ни малейшего значения.

    - Лично я, монсеньер, ничего не думаю, - сказала миледи. - Я привожу факт, вот и все. Я говорю только, что если бы я была мадемуазелью де Монпансье или королевой Марией Медичи, то принимала бы меньше предосторожностей, чем я принимаю теперь, будучи просто леди Кларик.

    - Вы правы, - согласился Ришелье. - Так чего же вы хотели бы?

    - Я хотела бы получить приказ, который заранее одобрял бы все, что я сочту нужным сделать для блага Франции.

    - Но сначала надо найти такую женщину, которая, как я сказал, желала бы отомстить герцогу.

    - Она найдена, - сказала миледи.

    - Затем надо найти того презренного фанатика, который послужит орудием божественного правосудия.

    - Он найдется.

    - Вот тогда и настанет время получить тот приказ, о котором вы сейчас просили.