Двадцать пятого числа под вечер, когда они въехали в Аррас и д'Артаньян спешился у "Золотой Бороны", чтобы выпить стакан вина в этой гостинице, какой-то всадник выехал с почтового двора, где он переменил лошадь, и на свежем скакуне галопом помчался по дороге в Париж.

    В ту минуту, как он выезжал из ворот на улицу, ветром распахнуло плащ, в который он был закутан, хотя дело происходило в августе, и чуть не снесло с него шляпу, но путник вовремя удержал ее рукой, поймав уже на лету, и проворно надвинул себе на глаза.

    Д'Артаньян, пристально смотревший на этого человека, отчаянно побледнел и выронил из рук стакан.

    - Что с вами, сударь? - встревожился Планше. - Эй, господа, бегите на помощь, господину моему худо!

    Трое друзей подбежали и увидели, что д'Артаньян и не думал падать в обморок, а кинулся к своему коню. Они преградили ему дорогу.

    - Куда ты, черт побери, летишь сломя голову? - крикнул Атос.

    - Это он! - вскричал д'Артаньян. - Это он! Дайте мне его догнать!

    - Да кто "он"? - спросил Атос.

    - Он, этот человек!

    - Какой человек?

    - Тот проклятый человек - мой злой гений, который попадается мне навстречу каждый раз, когда угрожает какое-нибудь несчастье! Тот, кто сопровождал эту ужасную женщину, когда я ее в первый раз встретил, тот, кого я искал, когда вызвал на дуэль нашего друга Атоса, кого я видел утром того самого дня, когда похитили госпожу Бонасье! Я его разглядел, это он! Я узнал его!

    - Черт возьми… - задумчиво проговорил Атос.

    - На коней, господа, на коней! Поскачем за ним, и мы его догоним.

    - Мой милый, примите во внимание, - удержал его Арамис, - что он едет в сторону, противоположную той, куда мы направляемся; что у него свежая лошадь, а наши устали, и, следовательно, мы их загоним, даже без всякой надежды настичь его. Оставим мужчину, д'Артаньян, спасем женщину!

    - Эй, сударь! - закричал конюх, выбегая из ворот и кидаясь вслед незнакомцу. - Эй, сударь! Вот бумажка, которая выпала из вашей шляпы… Эй, сударь! Эй!

    - Друг мой, - остановил его д'Артаньян, - хочешь полпистоля за эту бумажку?

    - Извольте, сударь, с большим удовольствием! Вот она!

    Конюх, в восторге от удачной сделки, вернулся на почтовый двор, а д'Артаньян развернул листок бумаги.

    - Что там? - спросили обступившие его друзья.

    - Всего одно слово! - ответил д'Артаньян.

    - Да, - подтвердил Арамис, - но это слово - название города или деревни.

    - "Армантьер", - прочитал Портос. - Армантьер… Не слыхал такого места.

    - И это название города или деревни написано ее рукой! - заметил Атос.

    - Если так, спрячем хорошенько эту бумажку - может быть, я не зря отдал последние полпистоля, - заключил д'Артаньян. - На коней, друзья, на коней!

    И четверо товарищей пустились вскачь по дороге в Бетюн.

    Большим преступникам предназначен в жизни определенный путь, на котором они преодолевают все препятствия и избавляются от всех опасностей вплоть до того часа, когда по воле провидения, уставшего от их злодеяний, наступает конец их беззаконному благополучию.

    Так было и с миледи: она удачно проскользнула между сторожевыми судами обоих государств и прибыла в Булонь без всяких приключений.

    Высаживаясь в Портсмуте, миледи утверждала, что она англичанка, которую преследования французов заставили покинуть Ла-Рошель; высадившись, после двухдневного переезда по морю, в Булони, она выдала себя за француженку, которую англичане из ненависти к Франции притесняли в Портсмуте.

    Миледи обладала к тому же самым надежным паспортом: красотой, представительным видом и щедростью, с которой она раздавала направо и налево пистоли. Избавленная благодаря любезности и учтивым манерам старика, начальника порта, от соблюдения обычных формальностей, она пробыла в Булони лишь столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы отправить по почте письмо такого содержания:

    Действительно, в тот же вечер миледи тронулась в путь. Ночь застала ее в дороге; она остановилась на ночлег в гостинице, в пять часов утра отправилась дальше и три часа спустя приехала в Бетюн.

    Она осведомилась, где находится монастырь кармелиток, и тотчас явилась туда.

    Настоятельница вышла ей навстречу. Миледи показала приказ кардинала; аббатиса велела отвести приезжей комнату и подать завтрак.

    Прошлое уже изгладилось из памяти миледи; всецело устремляя взгляд в будущее, она видела перед собой только ожидавшие ее великие милости кардинала, которому она так удачно услужила, нисколько не замешав его имени в это кровавое дело.

    Снедавшие ее всё новые страсти делали ее жизнь похожей на те облака, которые плывут по небу, отражая то лазурь, то пламя, то непроглядный мрак бури и оставляют на земле одни только следы опустошения и смерти.

    После завтрака аббатиса пришла к ней с визитом; в монастыре мало развлечений, и доброй настоятельнице не терпелось познакомиться со своей новой гостьей.

    Миледи хотела понравиться аббатисе, что было нетрудно для этой женщины, обладавшей блестящим умом и привлекательной внешностью; она постаралась быть любезной и обворожила добрую настоятельницу занимательным разговором и прелестью, которой было исполнено все ее существо.

    Аббатиса была особой знатного происхождения и очень любила придворные истории, так редко доходившие, до отдаленных уголков королевства и еще того реже проникавшие за стены монастырей, у порога которых смолкает мирская суета.

    Миледи же как раз была широко осведомлена о всех аристократических интригах, среди которых она постоянно жила в продолжение пяти или шести лет; поэтому она стала занимать добрую аббатису рассказами о легкомысленных нравах французского двора, мирно уживавшихся с преувеличенной набожностью короля; она познакомила ее со скандальными похождениями придворных дам и вельмож, имена которых были хорошо известны аббатисе, слегка коснулась любви королевы и Бекингэма и наговорила кучу всяких вещей, чтобы заставить свою собеседницу разговориться.

    Но аббатиса только слушала и улыбалась, не произнося в ответ ни слова. Тем не менее, видя, что подобные рассказы ее очень забавляют, миледи продолжала в том же духе, но перевела разговор на кардинала.

    Тут она оказалась в большом затруднении: она не знала, была аббатиса роялисткой или кардиналисткой, а потому старалась осторожно держаться середины; но аббатиса вела себя еще осторожнее и только низко склоняла голову всякий раз, как приезжая упоминала имя его высокопреосвященства.

    Миледи начала думать, что ей будет очень скучно в монастыре; поэтому она решилась на рискованный шаг, чтобы сразу выяснить, как ей следовало поступать. Желая посмотреть, как далеко простирается сдержанность доброй аббатисы, она принялась сначала иносказательно, а затем и более откровенно злословить о кардинале, рассказывать о любовных связях министра с г-жой д'Эгильон, Марион Делорм и другими куртизанками.

    Аббатиса стала слушать внимательнее, понемногу оживилась и начала улыбаться.

    "Хорошо, - подумала миледи, - она уже входит во вкус. Если она и кардиналистка, то, во всяком случае, не проявляет фанатизма".

    Миледи перешла к преследованиям, которыми кардинал подвергал своих врагов.

    Аббатиса только перекрестилась, не выражая ни одобрения, ни порицания.

    Это утвердило миледи во мнении, что монахиня скорее роялистка, чем кардиналистка. Миледи продолжала свои рассказы, все больше сгущая краски.

    - Я очень не сведуща во всех этих вещах, - сказала наконец аббатиса, - но, как мы ни далеки от двора и от всех мирских дел, у нас есть очень печальные примеры того, о чем вы рассказываете. Одна из наших послушниц много выстрадала от кардинала: он мстил ей и преследовал ее.

    - Одна из ваших послушниц? - повторила миледи. - Ах, боже мой, бедная женщина, мне жаль ее!

    - И вы правы: она достойна сожаления. Чего ей только не пришлось вынести: и тюрьму, и всякого рода угрозы, и жестокое обхождение… Впрочем, - прибавила аббатиса, - у господина кардинала, быть может, были веские основания так поступать, и хотя с виду она настоящий ангел, но не всегда можно судить о людях по наружности.

    "Хорошо! - подумала миледи. - Как знать… может быть, я здесь что-нибудь разведаю. Мне повезло!"

    Она постаралась придать своему лицу самое искреннее выражение и сказала:

    - Да, увы, я это знаю. Многие говорят, что лицу человека не надо верить. Но чему же и верить, как не самому прекрасному творению создателя! Я, возможно, всю жизнь буду обманываться, но я всегда доверюсь особе, лицо которой внушает мне симпатию.

    - Значит, вы склонны думать, что эта молодая женщина ни в чем не повинна? - спросила аббатиса.

    - Господин кардинал преследует не одни только преступления, - ответила миледи, - есть добродетели, которые он преследует строже иных злодеяний.

    - Разрешите мне, сударыня, выразить вам мое удивление! - сказала аббатиса.

    - А по какому поводу? - наивно спросила миледи.

    - По поводу того, что вы ведете такие речи.

    - Что вы находите удивительного в моих речах? - улыбаясь, спросила миледи.

    - Раз кардинал прислал вас сюда, значит, вы его друг, а между тем…

    - …а между тем я говорю о нем худо, - подхватила миледи, досказывая мысль настоятельницы.

    - Во всяком случае, вы не говорите о нем ничего хорошего.

    - Это потому, что я не друг его, а жертва, - вздохнула миледи.

    - Однако это письмо, в котором он поручает вас моему попечению…

    - …является для меня приказом оставаться здесь, как в тюрьме, пока он не велит кому-нибудь из своих приспешников выпустить меня отсюда.

    - Но отчего вы не бежали?

    - А куда? Неужели есть, по-вашему, на земле такое место, где бы меня не нашел кардинал, если он только даст себе труд протянуть руку? Будь я мужчиной, это еще было бы возможно, но женщине… что может поделать женщина!.. А эта послушница, которая живет у вас, разве пыталась бежать?

    - Нет, не пыталась. Но она - другое дело. По-моему, ее удерживает во Франции любовь к кому-то.

    - Если она любит, - сказала, вздохнув, миледи, - значит, она не совсем несчастна.

    - Итак, - заговорила аббатиса, с возрастающим интересом глядя на миледи, - я вижу перед собой еще одну бедную, гонимую женщину?

    - Увы, да! - подтвердила миледи.

    В глазах аббатисы отразилось беспокойство, словно в уме у нее зародилась новая мысль.

    - Вы не враг нашей святой веры? - спросила она, запинаясь.

    - Я? - вскричала миледи. - Я - протестантка?! Нет, призываю в свидетели господа бога, который слышит нас, что я, напротив, ревностная католичка!

    - Если так - успокойтесь, сударыня, - улыбаясь, сказала аббатиса. - Дом, где вы находитесь, не будет для вас суровой тюрьмой, и мы все сделаем, чтобы вы полюбили ваше заключение. Более того: вы увидите здесь эту молодую женщину, гонимую, наверное, вследствие какой-нибудь придворной интриги. Она мила и приветлива.

    - Как ее зовут?

    - Одна очень высокопоставленная особа поручила ее моему попечению под именем Кэтти. Я не старалась узнать ее настоящее имя.

    - Кэтти? - вскричала миледи. - Как, вы в этом уверены?

    - Что она так называет себя? Да, сударыня. А вы ее знаете?

    Миледи усмехнулась про себя - ей пришла в голову мысль, что, может быть, это ее бывшая камеристка. Воспоминание о молодой девушке вызвало в душе миледи чувство гнева, жажда мести исказила ее черты; впрочем, они почти тотчас вновь приняли спокойное и доброжелательное выражение, которое эта столикая женщина на миг позволила себе утратить.

    - А когда я смогу увидеть эту молодую даму, к которой я уже чувствую большую симпатию? - спросила миледи.

    - Да сегодня вечером, - ответила аббатиса, - даже, если угодно, днем. Но вы четыре дня пробыли в дороге, как вы мне сами сказали, сегодня вы встали в пять часов утра, и вам, наверное, хочется отдохнуть. Ложитесь и усните. К обеду мы вас разбудим.

    Возбужденная новым похождением, от которого трепетало ее падкое на интриги сердце, миледи отлично могла бы обойтись без сна, но тем не менее она последовала совету настоятельницы: за последние две недели она испытала столько различных треволнений, что, хотя ее железное тело еще могло выдерживать утомление, душа нуждалась в покое.

    Она простилась с аббатисой и легла, убаюкиваемая приятными мыслями о мщении, на которые невольно навело ее имя Кэтти. Она вспомнила почти безоговорочное обещание кардинала предоставить ей свободу действий в случае, если она успешно выполнит свое предприятие. Она добилась успеха, и, стало быть, д'Артаньян в ее власти!

    Одно только приводило миледи в трепет - воспоминание о муже, о графе де Ла Фер. Она думала, что он умер или покинул Францию, и неожиданно узнала его в Атосе, лучшем друге д'Артаньяна.

    Но, если он друг д'Артаньяна, он, наверное, помогал ему во всех происках, с помощью которых королева расстроила замыслы его высокопреосвященства; если он друг д'Артаньяна, значит, он враг кардинала, и она сумеет завлечь его в сети мщения, которые она расставит и в которых, надо надеяться, она задушит молодого мушкетера.

    Все эти надежды навевали отрадные мысли; убаюканная ими, миледи вскоре заснула.

    Ее разбудил приятный голос, прозвучавший у ее постели. Она открыла глаза и увидела аббатису в сопровождении молодой женщины с нежным цветом лица, которая смотрела на нее с доброжелательным любопытством.

    Лицо молодой женщины было ей совершенно незнакомо. Обе они, обмениваясь обычными приветствиями, внимательно оглядывали друг друга: обе были очень красивы, но совсем разной красотой. Однако миледи с улыбкой отметила про себя, что у нее самой гораздо более представительный вид и более аристократические манеры, чем у этой молодой женщины. Правда, платье послушницы, облекавшее стан молодой женщины, было не очень-то выгодно для такого рода состязания.

    Аббатиса познакомила их; выполнив эту формальность, она удалилась, так как обязанности настоятельницы призывали ее в церковь, и молодые женщины остались одни.

    Послушница, видя, что миледи лежит в постели, хотела уйти вслед за аббатисой, но миледи удержала ее.

    - Как, сударыня, - заговорила она, - едва я вас увидела, вы уже хотите лишить меня вашего общества? Признаюсь вам, я немного рассчитываю на него, пока мне придется жить здесь.

    - Нет, сударыня, - ответила послушница, - я просто испугалась, что не вовремя пришла: вы спали, вы утомлены…

    - Ну так что ж? - возразила мидели. - Чего могут желать те, кто спит? Хорошего пробуждения! Вы мне его доставили, так позвольте мне вполне им насладиться…

    И, взяв молодую женщину за руку, миледи притянула ее к стоявшему возле кровати креслу. Послушница села.

    - Боже мой, как мне не везет! - сказала она. - Вот уже полгода, как я живу здесь, не имея никаких развлечений. Теперь вы приехали, ваше присутствие сулит мне очаровательное общество, и вот, по всей вероятности, я с минуты на минуту покину монастырь!

    - Как! - удивилась миледи. - Вы скоро выходите из монастыря?

    - По крайней мере, я на это надеюсь! - ответила послушница с радостью, которую она ничуть не пыталась скрыть.

    - Я кое-что слышала о том, что вы много выстрадали от кардинала. Если это так, то вот еще одна причина для нашей взаимной симпатии.

    - Так, значит, мать настоятельница сказала правду: вы, так же как и я, жертва этого злого пастыря?

    - Тише! - остановила миледи молодую женщину. - Даже здесь не будем так говорить о нем. Все мои несчастья проистекают оттого, что я выразилась примерно так, как вы сейчас, при женщине, которую я считала своим другом и которая предала меня. И вы тоже жертва предательства?

    - Нет, - ответила послушница, - я жертва моей преданности, преданности женщине, которую я любила, за которую я отдала бы жизнь и готова отдать ее и впредь!

    - И которая покинула вас в беде? Так всегда бывает!

    - Я была настолько несправедлива, что думала так, но два-три дня назад я убедилась в противном и благодарю за это создателя: мне тяжело было бы думать, что она меня забыла… Но вы, сударыня… вы, кажется, свободны, и, если бы вы захотели бежать, это зависит только от вашего желания.

    - А куда я пойду, не имея друзей, не имея денег, в незнакомых мне краях, в которых я прежде никогда не бывала?

    - Ах, что касается друзей, они будут у вас везде, где бы вы ни были! - воскликнула послушница. - Вы кажетесь такой доброй, и вы такая красавица!

    - Что не мешает мне быть одинокой и гонимой, - возразила миледи, придавая своей улыбке ангельское выражение.