- Так надобно, ваше высочество, - отвечал Лене тем строгим голосом, которому повинуются даже дети, - иначе поведут вас и принцессу в тюрьму, где сидит отец ваш.

    Герцог Энгиенский замолчал, Пьерро, напротив, не мог скрыть своего восхищения и вполне предавался шумному изъявлению радости и гордости. Их обоих ввели в залу нижнего этажа, где должна была совершиться перемена их платья.

    - По счастию, - сказал Лене, - вдовствующая принцесса здесь, иначе Мазарини поймал бы нас.

    - Как так?

    - Потому что посланный должен был начать с посещения вдовствующей принцессы, и он теперь ждет в ее передней.

    - Но этот посланный короля, который, разумеется, должен присматривать за нами, просто шпион?

    - Разумеется.

    - Так ему приказано не выпускать нас отсюда?

    - Да, но какое вам дело до этого, когда он будет стеречь не вас.

    - Я вас не понимаю, Лене.

    Лене улыбнулся.

    - Я сам себя не понимаю, - сказал он, - и беру всю ответственность на себя. Прикажите одеть Пьерро принцем, а принца садовником. Я берусь научить Пьерро, как он должен отвечать.

    - Неужели сын мой поедет один!

    - Он поедет с вами.

    - Но это невозможно.

    - Почему же? Если нашли фальшивого герцога Энгиенского, так найдем фальшивую принцессу.

    - Прекрасно! Бесподобно! Понимаю, мой добрый Лене, мой бесценный Лене! Но кто же заменит меня? - спросила принцесса с заметным беспокойством.

    - Будьте спокойны, ваше величество, - отвечал хладнокровно советник. - Принцесса Конде, которую будет стеречь посланный кардинал Мазарини, уже переоделась и теперь ложится в вашу постель.

    Вот как происходила сцена, о которой теперь Лене известил принцессу.

    Пока гости в столовой предлагали тосты за принцев и проклинали Мазарини, пока Лене в своем кабинете торговался с Ковиньяком и покупал бланк, пока принцесса собиралась в дорогу, всадник с лакеем подъехал к главным воротам замка, сошел с лошади и позвонил.

    Привратник тотчас отпер ворота, но за ними новый гость видел знакомого нам швейцара.

    - Откуда вы? - спросил швейцар.

    - Из Манта.

    Ответ годился.

    - Куда едете?

    - Сначала к вдовствующей принцессе Конде, потом к супруге принца Конде, а после к герцогу Энгиенскому.

    - Нельзя войти! - отвечал швейцар.

    - Вот приказ короля! - возразил всадник, вынимая из кармана бумагу.

    При таких страшных словах швейцар поклонился, позвал дежурного офицера, и посланный его величества, отдав ему приказ, тотчас вошел во внутренние апартаменты.

    По счастью, замок Шантильи был просторен, и комнаты вдовствующей принцессы находились далеко от столовой, где происходили последние сцены пиршества, которого начало мы описали.

    Если бы посланный прямо захотел видеть молодую принцессу и ее сына, то действительно все бы погибло. Но по заведенному порядку он должен был прежде представиться старшей принцессе.

    Камердинер ввел его в приемную, которая находилась возле спальни.

    - Извините, милостивый государь, - сказал он, - ее высочество занемогла третьего дня и сегодня, назад тому часа два, ей пускали кровь в третий раз. Я доложу ей о вашем приезде и через минуту буду иметь честь ввести вас.

    Дворянин кивнул в знак согласия и остался один, не замечая, что через замочные скважины три любопытных человека рассматривали и старались узнать его.

    На него смотрели Пьер Лене, шталмейстер Виалас и начальник охоты Ларусьер. Если бы один из них знал гостя, то немедленно вышел бы к нему и под предлогом занять его протянул бы время.

    Но никто из них не знал этого человека, которого так нужно было подкупить. Он был красивый молодец в мундире армейской пехоты. С беспечностью, похожею на отвращение к данному поручению, взглянул он на фамильные портреты и остановился перед портретом вдовствующей принцессы, которой должен был представиться. Портрет изображал ее в полном блеске красоты.

    Впрочем, камердинер воротился через несколько минут, как обещал, и повел неожиданного гостя к вдовствующей принцессе.

    Шарлотта Монморанси сидела в постели. Доктор ее, Бурдло, только что расстался с нею, он встретил офицера в дверях и церемонно поклонился ему. Офицер отвечал ему тем же.

    Когда принцесса услышала шаги гостя, она быстро подала знак назад. Тотчас плотная занавеска, прикрывавшая зад кровати, опустилась и колыхалась несколько минут.

    За занавескою стояли молодая принцесса, вошедшая через потайную дверь, и Лене, нетерпеливо желавший узнать из первых слов разговора, зачем приехал в Шантильи посланный короля.

    Офицер прошел три шага в комнате и поклонился с искренним уважением.

    Вдовствующая принцесса смотрела на него своими большими черными глазами, как раздраженная королева: в молчании ее заключалась целая гроза. Белою рукою, которая еще более побледнела от тройного кровопускания, она подала знак посланному, чтобы он вручил ей депешу.

    Капитан подал письмо и спокойно ждал, пока принцесса читала депешу, содержавшую только четыре строчки от Анны Австрийской.

    - Хорошо, - прошептала принцесса, складывая бумагу, с таким хладнокровием, что оно не могло быть непритворным, - понимаю намерение королевы, хотя оно прикрыто ласковыми словами: я у вас в плену.

    - Ваше высочество! - сказал офицер со смущением.

    - И такую пленницу легко стеречь, - продолжала принцесса, - потому что я не могу далеко бежать. Входя сюда, вы могли видеть, что у меня строгий сторож: мой доктор Бурдло.

    При этих словах принцесса пристально посмотрела на посланного, лицо его показалось ей таким приятным, что она решилась несколько поласковее принять его.

    - Я знала, - продолжала она, - что Мазарини способен на всякое насилие, но не думала, чтобы он был такой трус и мог бояться дряхлой больной старухи, несчастной вдовы и беззащитного мальчика. Думаю, что приказ, привезенный вами, относится и к дочери моей, и к моему внуку.

    - Ваше высочество, - отвечал офицер, - я буду в отчаянии, если вы станете судить обо мне по поручению, которое я по несчастию обязан исполнить. Я приехал в Мант с депешей к королеве, меня рекомендовали ей особенно. Королева приказала мне остаться при ее особе, говоря, что я скоро понадоблюсь ей по делам. Через два дня королева послала меня сюда. Приняв поручение, как повелевал мне долг, осмелюсь сказать, что я отказался бы от него, если бы королеве можно было отказывать.

    При этих словах офицер поклонился во второй раз с таким же почтением, как и в первый.

    - Принимаю ваше объяснение и надеюсь, что вы позволите мне спокойно быть больною. Однако же, милостивый государь, отбросьте ложный стыд и прямо скажите мне правду. Будут ли присматривать за мною даже в спальне, как делали с моим бедным сыном в Венсене? Могу ли я переписываться, и не будут ли читать моих писем? Если болезнь позволит мне встать с постели, позволят ли мне прогуливаться, где я захочу?

    - Ваше высочество, - отвечал офицер, - вот что приказывала мне королева: "Ступайте, уверьте сестру мою, что я сделаю для принцев все, что мне позволит государственная безопасность. Этим письмом я прошу ее принять одного из моих офицеров, который будет служить посредником между ею и мною, когда она захочет сообщить мне что-нибудь. Этот офицер вы". Вот, ваше высочество, - прибавил молодой офицер с прежним уважением, - вот собственные слова ее королевского величества.

    Принцесса выслушала его рассказ с тем вниманием, с каким читаются дипломатические бумаги, когда надобно добиться до скрытого, настоящего смысла.

    Потом, подумав немного, принцесса увидела во всем этом именно то, чего она прежде боялась, то есть открытое шпионство, закусила губы и сказала:

    - По желанию королевы можете остаться в Шантильи. Можете сказать, какая комната вам приятнее и удобнее для исполнения вашей должности. Вам дадут эту комнату.

    - Ваше высочество, - отвечал офицер, нахмурив брови, - я имел честь объяснить вам многое, чего нет в моей инструкции. Между вашим гневом и волею королевы я опасно поставлен, я, бедный офицер, и особенно неловкий придворный. Во всяком случае, мне кажется, ваше высочество могли бы показать великодушие, не унижая человека, который просто страдательное орудие. Горько для меня исполнять то, что я должен исполнять. Но королева приказала, и я обязан вполне повиноваться ее приказаниям. Я не просил бы такого поручения, радовался бы, если бы его отдали другому: мне кажется, я довольно много говорю…

    Офицер поднял голову и покраснел.

    Гордая принцесса тоже вспыхнула.

    - Милостивый государь, - сказала она, - кто бы мы ни были, мы всегда, как вы справедливо говорите, должны повиноваться королеве. Я последую вашему примеру и приму приказание ее величества. Но вы должны понимать, как тяжело принимать в доме своем достойного дворянина, не имея возможности доставить ему удовольствие. С этой минуты вы здесь хозяин. Извольте распоряжаться.

    Офицер низко поклонился и сказал:

    - Я не могу забыть, какое расстояние отделяет меня от вашего высочества и каким почтением обязан я вашему дому. Ваше высочество по-прежнему будете распоряжаться здесь, а я буду первым вашим слугою.

    При этих словах офицер вышел без смущения, без низкопоклонства, без гордости, оставив вдовствующую принцессу в сильном гневе, потому что она не могла излить досады на такого скромного и почтительного исполнителя воли королевской.

    Зато во весь вечер она говорила только про Мазарини. И министр верно бы погиб, если бы проклятия убивали, как картечь.

    В передней офицер встретил того же камердинера.

    - Милостивый государь, - сказал камердинер, - ее высочество принцесса Конде, у которой вы просили аудиенции от имени королевы, соглашается принять вас. Извольте за мною.

    Офицер понял, что такой оборот дела спасает гордость принцессы, и казался очень благодарным, как будто ему оказали милость, приняв его. Пройдя через все комнаты по следам камердинера, он дошел до дверей спальни молодой принцессы.

    Тут камердинер оборотился к гостю.

    - Принцесса, - сказал он, - изволила уже лечь в постель после охоты и примет вас в своей спальне, потому что очень устала. Как прикажете доложить о вас?

    - Барон де Каноль, присланный от ее величества королевы-правительницы, - отвечал офицер.

    При этом имени, которое подложная принцесса услышала в постели, она так вздрогнула, что всякий заметил бы ее смущение, и поспешно набросила правою рукою оборки чепчика на лицо, а левою закрылась одеялом до подбородка.

    - Принять! - сказала она со смущением.

    Офицер вошел.

    Его ввели в просторную комнату, обклеенную обоями темного цвета и освещенную только одним ночником, который стоял на маленьком столике между окошками. При этом небольшом свете, однако же, можно было отличить над ночником портрет женщины с ребенком. В углах у потолка блестели три золотые лилии.

    В углублении алькова, куда свет едва доходил, лежала женщина, на которую имя барона Каноля произвело такое магическое действие.

    Офицер опять принялся за обыкновенные церемонии, то есть подошел к постели на три шага, поклонился, потом выступил еще на три шага. Тут две служанки, вероятно, помогавшие принцессе лечь в постель, вышли, камердинер притворил дверь и Каноль остался наедине с принцессою.

    Не Канолю следовало начать разговор, поэтому он ждал, чтобы с ним заговорили. Но принцесса, по-видимому, решилась упрямо молчать, и офицер подумал, что лучше нарушить приличие, чем долее оставаться в таком затруднительном положении. Однако же он не обманывал себя и был уверен, что ему придется выдержать сильную бурю, как только принцесса заговорит, и подвергнуться гневу новой принцессы, которая казалась ему гораздо страшнее первой, потому что она моложе и внушает более участия и сострадания.

    Но обиды, нанесенные ему, придали ему смелости. Он поклонился в третий раз, соображаясь с обстоятельствами, то есть холодно и неприветливо (это показывало, что его гасконский ум начинает волноваться) и сказал:

    - Я имел честь просить аудиенции у вашего высочества от имени ее величества королевы-правительницы. Вашему высочеству угодно было принять меня. Теперь не угодно ли вам знаком или словом показать мне, что вы изволили заметить мое присутствие, что вам угодно выслушать меня.

    Движение за занавесками и под одеялом показало Канолю, что ему ответят.

    Действительно, послышался голос, но так слабо, что его едва можно было расслышать.

    - Говорите, милостивый государь, - сказал этот голос, - я слушаю вас.

    Каноль начал ораторским тоном.

    - Ее величество королева прислала меня к вашему высочеству, чтобы сказать вам, что ей приятно было бы продолжать с вами дружеские сношения.

    Заметное движение произошло за занавесками кровати. Принцесса перебила речь оратора.

    - Милостивый государь, - сказала она нетвердым голосом, - не говорите более о дружбе королевы к Дому принца Конде. Есть доказательства противного в тюрьме Венсенского замка.

    "Ну, - подумал Каноль, - они, верно, согласились, и будут повторять мне одно и то же".

    В эту минуту за занавесками повторилось движение, но Каноль не заметил его, потому что сам находился в затруднительном положении.

    Принцесса продолжала:

    - Впрочем, чего же вы хотите?

    - Я ничего не хочу, ваше высочество, - сказал Каноль ободрясь, - а ее величеству королеве угодно, чтобы я жил в этом замке, чтобы беспрерывно находился в обществе вашего высочества (хотя я вовсе не достоин такой чести), и чтобы я всеми силами старался восстановить согласие между принцами, которые в раздоре без всякой причины и притом в такое тяжкое время.

    - Без всякой причины! - повторила принцесса. - Вы уверяете, что мы удалились без причины?

    - Извините, ваше высочество, - возразил Каноль, - я ни в чем вас не уверяю. Я не судья, я только передаю вам то, что мне сказано.

    - А для восстановления согласия королева приказывает присматривать за мною?

    - Так я шпион! - вскричал Каноль с досадой. - Наконец вы сказали это слово! Покорно благодарю ваше высочество за вашу откровенность.

    И в отчаянии Каноль стал в одну из тех превосходных позиций, каких так жадно ищут живописцы и актеры.

    - Так решено, я шпион! - сказал Каноль. - Так извольте поступить со мною, как поступают с подобными людьми. Забудьте, что я посланник королевы, что королева отвечает за мои поступки, что я только пылинка, повинующаяся ее дыханию. Прикажите лакеям вашим выгнать меня или дворянам вашим убить меня, поставьте против меня людей, которым я мог бы отвечать палкой или шпагой, но не оскорбляйте так жестоко человека, который исполняет долг солдата и верного подданого, не оскорбляйте его чести, вы, так высоко стоящие по рождению, достоинству и несчастию!

    Эти слова, вырвавшиеся из его души, горькие, как стенание, пронзительные, как упрек, должны были произвести и произвели действие.

    Слушая их, принцесса приподнялась, глаза ее заблистали, руки задрожали, она со страхом оборотилась к офицеру и сказала:

    - Боже мой! Я вовсе не хотела оскорбить такого благородного человека, как вы. Нет, барон де Каноль, нет, я не сомневалась в вашей чести. Забудьте слова мои, они огорчили вас, но я не думала огорчать вас. Нет, нет, вы благородный человек, барон, и я отдаю вам полную, совершенную справедливость.

    Когда, произнося эти слова, принцесса, увлеченная великодушием, которое вырывало их у нее из груди, невольно показалась из тени занавесок, когда можно было видеть ее белый лоб, белокурые волосы, ее ярко-пунцовые губы, ее влажные, очаровательные глаза, - Каноль вздрогнул. Как будто сладкое видение пронеслось перед его глазами. Ему показалось, что он дышет тем же благоуханием, воспоминание о котором приводило его в упоение. Ему показалось, что перед ним отворяется одна из тех золотых дверей, в которые вылетают мечты, и что навстречу к нему несется рой веселых мыслей и радостей любви. Барон пристально посмотрел на принцессу и тотчас же узнал в ней прежнего знакомца, виконта де Канб.

    Но принцесса тотчас отбросилась назад и старалась не без волнения, но без беспокойства, продолжать прерванный разговор.

    - Так вы говорили мне… - начала она.

    Но Каноль был изумлен, очарован, видения проходили и сменялись перед его глазами, мысли вились беспорядочно, он терял память, чувства, казалось, он скоро забудется и начнет расспрашивать. Один инстинкт, данный природою влюбленным, который женщины называют робостью и который есть не иное что, как скупость, посоветовал Канолю притворяться еще несколько времени, не терять сладкого сновидения и не отгонять от себя счастия всей жизни одним неосторожным словом.

    Поэтому Каноль не двинулся с места и замолчал. Что будет с ним, если принцесса узнает его! Если она так же возненавидит его в Шантильи, как ненавидела в гостинице почтенного Бискарро! Если она повторит прежнее обвинение и вообразит, что он, пользуясь официальным титулом, королевским поручением, хочет продолжать преследование, извинительное в отношении к виконтессе де Канб, но непростительное в отношении к супруге принца Конде?

    - Но, - подумал он, - не может быть, чтобы принцесса путешествовала одна, с одним лакеем.

    И как всегда бывает в такие минуты, когда смущенный и беспокойный ум ищет опоры, Каноль осмотрелся и глаза его остановились на портрете женщины с ребенком.

    Он тотчас догадался, в чем дело, и невольно подошел к картине.