- Мерзавец! Тянет с меня деньги…
- Которых вы ему не должны?
- Должен… Но надеялся не заплатить их.
- Понимаю, это очень неприятно.
- О, уверяю вас, что мне было бы гораздо приятнее видеть эти деньги в ваших руках, чем в его.
- Ну, так вы будете довольны.
- А квитанция?
- Поезжайте с нами, так получите ее.
- Но как вы ее добудете?
- Это уж мое дело.
Поехали к Орлеану, куда и прибыли через два часа. Путешественник привел вербовщиков в гостиницу, которая находилась поближе к прокурору. То была предрянная харчевня под вывескою "Голубка".
- Теперь, - спросил путешественник, - что нам делать? Мне бы очень не хотелось выдавать моих четырех тысяч прежде получения расписки.
- Пожалуй, извольте. Знаете ли вы руку прокурора?
- Как не знать!
- Если мы принесем расписку от него, вы без затруднения отдадите нам деньги?
- Тотчас отдам! Но без денег мой прокурор не даст расписки. Я его знаю.
- Я заплачу ему эту сумму, - сказал Ковиньяк.
И в ту же минуту вынул из мешка четыре тысячи ливров, две тысячи луидорами и две тысячи полупистолями, и разложил их кучками перед глазами удивленного горожанина.
- Как зовут вашего прокурора? - спросил он.
- Рабоден.
- Возьмите перо и пишите.
Горожанин взял перо.
"Господин Рабоден!
Посылаю вам четыре тысячи ливров, которые по приговору суда обязан я заплатить трактирщику Бискарро, и думаю, что он намерен употребить их на дурное дело. Сделайте одолжение, снабдите сего посланного надлежащею форменного квитанциею".
- А потом? - спросил путешественник.
- Поставьте число и подпишите.
Тот подписал.
- Ну, Фергюзон, - сказал Ковиньяк, - возьми это письмо и деньги, переоденься мельником и ступай поскорей к прокурору.
- Зачем?
- Отдай ему деньги и возьми с него расписку.
- Только-то?
- Да.
- Я что-то не понимаю.
- Тем лучше. Ты исправнее исполнишь поручение.
Фергюзон питал безграничное доверие к своему капитану и без возражений пошел к дверям.
- Дайте нам вина, самого лучшего, - сказал Ковиньяк, - нашему новому товарищу, верно, хочется выпить.
Фергюзон поклонился и вышел. Через полчаса он воротился и застал капитана и путешественника за столом. Оба они потягивали знаменитое орлеанское винцо, которое услаждало гасконский вкус Генриха IV.
- Что? - спросил Ковиньяк.
- Вот квитанция.
- Так ли?
И Ковиньяк передал путешественнику гербовую бумагу.
- Именно то!
- Квитанция писана по форме?
- Совершенно.
- Так вы можете, основываясь на этой квитанции, отдать мне ваши деньги.
- Могу.
- Так пожалуйте.
Путешественник отсчитал четыре тысячи ливров. Ковиньяк положил их в свой мешок, заменив ими отсутствовавшие деньги.
- И этими деньгами я откупился? - спросил гость.
- Да, разумеется, если вы не набиваетесь в службу.
- Не то, но…
- Что же? Говорите! У меня есть предчувствие, что мы не разойдемся, не устроив другого дела.
- Очень может быть, - отвечал гость, совершенно успокоившийся после получения квитанции. - Видите ли, у меня есть племянник…
- Ага, вот что!
- Малый грубый и беспокойный.
- И вы хотели бы избавиться от него?
- Нет, нет… но думаю, что из него вышел бы превосходный солдат.
- Пришлите мне его, я сделаю из него героя.
- Так вы примете его?
- С величайшей радостью.
- У меня также есть и крестник, за воспитание которого я плачу очень значительную сумму.
- Вы хотите и ему дать в руки мушкет? Дело! Пришлите мне крестника с племянником, это будет стоить вам только пятьсот ливров за обоих, не больше.
- Пятьсот ливров! Я вас не понимаю.
- Да ведь платят при вступлении.
- Так как же вы хотите заставить меня заплатить за то, чтобы не вступать на службу?
- Это совсем другое дело! Ваш племянник и ваш крестник заплатят каждый по двести пятидесяти ливров и вы о них уже никогда не услышите.
- Черт возьми! Ваше обещание очень соблазнительно! А им будет хорошо?
- То есть, если они попробуют послужить под моим начальством, то не захотят быть китайскими мандаринами. Спросите у этих господ, как я их кормлю. Отвечайте, Барраба, Карротель.
- Действительно, - сказал Барраба, - мы живем, как вельможи.
- А как они одеты! Посмотрите.
Карротель повернулся и показал свое великолепное платье со всех сторон.
- Да, - сказал путешественник, - платья нельзя похаять.
- Так вы пришлете мне ваших молодцов?
- Да, хочется! Вы долго пробудете здесь?
- Нет, недолго, уедем завтра утром, но поедем шагом, чтобы они могли догнать нас. Дайте нам пятьсот ливров, и дело будет покончено.
- Со мною только двести пятьдесят.
- Вы отдадите им остальные двести пятьдесят, и под предлогом доставки этой суммы пришлите их ко мне. А иначе, если у вас не будет предлога, они, пожалуй, догадаются.
- Но, - сказал гость, - они, может быть, возразят мне, что одного человека достаточно на исполнение такого поручения.
- Скажите им, что на дорогах грабят и дайте каждому из них двадцать пять ливров в счет жалованья.
Гость смотрел на Ковиньяка с изумлением.
- Право, - сказал он, - только военных людей не останавливают никакие препятствия.
И отсчитав двести пятьдесят ливров Ковиньяку, он вышел, в восторге, что за такую малую сумму мог пристроить племянника и крестника, которых содержание стоило ему более ста пистолей в год.
VI
- Теперь, Барраба, - сказал Ковиньяк, - нет ли у тебя в чемодане какого-нибудь платья попроще, в котором ты был бы похож на фискала?
- У меня осталось платье того сборщика податей, которого мы, вы знаете…
- Хорошо, очень хорошо, и у тебя, верно, его бумаги?
- Лейтенант Фергюзон приказал мне беречь их, и я берег их, как глаз свой.
- Лейтенант Фергюзон удивительный человек! Оденься сборщиком и захвати его бумаги.
Барраба вышел и через десять минут явился совершенно переодетым.
Он увидал Ковиньяка в черном платье, похожего как две капли воды на приказного.
Оба они отправились к дому прокурора. Господин Рабоден жил в третьем этаже. Квартира его состояла из кабинета, рабочей комнаты и передней. Вероятно, были и еще комнаты, но они не открывались для клиентов, и потому мы не говорим о них.
Ковиньяк прошел переднюю, оставил Баррабу в рабочей комнате, бросив внимательный взгляд на двух писцов, которые делали вид, что пишут, а между тем играли, и вошел в кабинет.
Рабоден сидел перед столом, до того заваленный делами, что действительно исчезал в отношениях, копиях и приговорах. То был человек высокого роста, сухой и желтый, в черном узком платье. Услышав шум шагов Ковиньяка, он выпрямился, поднял голову, и она показалась из-за груды бумаг.
Ковиньяк думал, что встретил василиска, создание, считаемое новейшими писателями баснословным: так маленькие глаза прокурора блистали огнем скупости и жадности.
- Милостивый государь, - сказал Ковиньяк, - извините, что я вошел к вам без доклада, но - прибавил он, улыбаясь как можно приятнее, - это привилегия моей должности.
- Привилегия вашей должности? - спросил Рабоден. - А что это за должность? Позвольте узнать.
- Я уголовный пристав.
- Вы пристав?
- Точно так, сударь.
- Я вас не понимаю.
- Сейчас изволите понять. Вы знаете господина Бискарро?
- Знаю, он мой клиент.
- Что вы о нем думаете?
- Что я думаю?
- Да-с.
- Думаю… думаю, что он хороший человек.
- Так вы ошибаетесь.
- Как ошибаюсь?
- Ваш хороший человек - преступник.
- Преступник!
- Да, милостивый государь, преступник. Он воспользовался уединенным положением своей гостиницы и давал приют злонамеренным людям.
- Не может быть!
- Он взялся извести короля, королеву и кардинала Мазарини, если они случайно остановятся в гостинице.
- Возможно ли!
- Я арестовал его и отвез в Либурнскую тюрьму. Его обвиняют в измене отечеству.
- Милостивый государь, вы поразили меня! - вскричал прокурор, опускаясь в кресло.
- Но вот что еще хуже, - продолжал ложный пристав, - вы замешаны в это дело.
- Я! - вскричал прокурор, и лицо его из желтого стало зеленоватым.
- Я замешан! Как так?
- У вас в руках сумма, которую преступник Бискарро назначал на содержание армии бунтовщиков.
- Правда, я получил для передачи ему…
- Четыре тысячи ливров. Его пытали посредством башмаков, и при восьмом ударе трус сознался, что деньги хранятся у вас.
- Да, деньги точно у меня, но я получил их назад тому с час, не более.
- Тем хуже, сударь, тем хуже!
- Почему же?
- Потому что я должен задержать вас.
- Меня!
- Разумеется: в обвинительном акте вы означены в числе сообщников.
Прокурор совсем позеленел.
- Если бы вы не принимали этих денег, - продолжал Ковиньяк, - то было бы совсем другое дело. Но вы приняли их, и они служат уликою, понимаете?
- Но если я отдам их вам, если отдам их сейчас, если объявлю, что не имею никаких сношений с подлецом Бискарро, если откажусь от знакомства с ним…
- Все-таки вы останетесь в сильном подозрении. Однако же безостановочная выдача денег, может быть…
- Сию секунду отдам их, - отвечал прокурор. - Деньги тут, и в том самом мешке, в котором мне их принесли. Я только пересчитал их.
- И все тут?
- Извольте сами сосчитать, милостивый государь.
- Это не мое дело, сударь, я не имею права дотрагиваться до конфискованных сумм. Но со мною Либурнский сборщик податей. Он прикомандирован ко мне для принятия денег, которые несчастный Бискарро хранил в разных местах, чтобы потом собрать их, если того потребует необходимость.
- Правда, он меня очень просил немедленно переслать ему деньги, тотчас по получении их.
- Видите ли, он уже верно знает, что принцесса Конде бежала из Шантильи и едет теперь в Бордо. Он собирает все свои средства, чтобы составить себе партию. Мерзавец! А вы ничего не знали?
- Ничего, ничего!
- Никто не предупреждал вас?
- Никто!
- Что вы мне говорите! - сказал Ковиньяк, указывая пальцем на письмо путешественника, которое лежало развернутое на столе между разными другими бумагами. - Вы сами доставляете мне доказательство противного.
- Какое доказательство?
- Прочтите письмо.
Прокурор прочел дрожащим голосом:
"Господин Рабоден!
Посылаю вам четыре тысячи ливров, которые по приговору суда обязан я заплатить трактирщику Бискарро, и думаю, что он намерен употребить их на дурное дело. Сделайте одолжение, снабдите сего посланного надлежащею форменною квитанцией".
- Видите, тут говорится о преступных замыслах, - повторил Ковиньяк, - стало быть, слухи о преступлении вашего клиента дошли даже сюда.
- Я погиб! - сказал прокурор.
- Не могу скрыть от вас, что мне даны самые строгие приказания, - сказал Ковиньяк.
- Клянусь вам, что я невиновен!
- Бискарро говорил то же самое до тех пор, пока его не принялись пытать. Только при пятом ударе он начал признаваться.
- Говорю вам, милостивый государь, что я готов вручить вам деньги. Вот они, возьмите их!
- Надобно действовать по форме, - сказал Ковиньяк. - Я уже сказал, что мне не дано позволения получать деньги, следующие в королевскую казну.
Он подошел к двери и прибавил:
- Войдите сюда, господин сборщик податей, и принимайтесь за дело.
Барраба вошел.
- Господин прокурор во всем признался, - продолжал Ковиньяк.
- Как! Я во всем признался! Что такое?
- Да, вы признались, что вели переписку с трактирщиком Бискарро?
- Помилуйте, я всего-то получил от него два письма и написал ему одно.
- Вы сознались, что хранили его деньги.
- Вот они. Я получил для передачи ему только четыре тысячи ливров и готов отдать их вам.
- Господин сборщик, - сказал Ковиньяк, - покажите ваш паспорт, сосчитайте деньги и выдайте квитанцию.
Барраба подал ему паспорт сборщика податей, но прокурор, не желая оскорбить его, даже не взглянул на бумагу.
- Теперь, - сказал Ковиньяк, пока Барраба пересчитывал деньги, - теперь вы должны идти за мной.
- За вами!
- Да, ведь я вам уже сказал, что вас подозревают.
- Но клянусь вам, что я самый верный из всех подданных короля!
- Да ведь мало ли что можно говорить. И вы очень хорошо знаете, что в суде требуются не слов, а доказательства.
- Могу дать и доказательства.
- Какие?
- Всю мою прежнюю жизнь.
- Этого мало: надобно обеспечить будущее.
- Скажите, что я должен сделать? Я сделаю…
- Вы бы могли доказать вашу преданность королю самым неотразимым образом.
- Как же?
- Теперь здесь, в Орлеане, один капитан, короткий мой знакомый, набирает роту для его величества.
- Так что же?
- Вступите в эту роту.
- Помилуйте! Я приказный…
- Королю очень нужны приказные, потому что дела чрезвычайно запутаны.
- Я охотно пошел бы на службу, но мне мешает вот эта моя контора.
- Поручите ее вашим писцам.
- Невозможно. Кто же за меня будет подписывать?
- Извините, милостивые государи, если я вмешаюсь в разговор ваш, - сказал Барраба.
- Помилуйте, извольте говорить! - вскричал прокурор. - Сделайте одолжение, говорите!
- Мне кажется, что вы будете преплохой солдат…
- Да, преплохой, - подтвердил прокурор.
- Так не лучше ли вам вместо себя отдать ваших писцов на службу…
- Очень рад! Чрезвычайно рад! - закричал прокурор. - Пусть друг ваш возьмет их обоих, я охотно отдаю вам их, они премилые мальчики.
- Один из них показался мне ребенком.
- Уж ему пятнадцать лет, сударь, да, пятнадцать лет! И притом он удивительно хорошо играет на барабане! Поди сюда, Фрикотин!
Ковиньяк махнул рукою, показывая, что желает оставить Фрикотина на прежнем его месте.
- А другой? - спросил он.
- Другому восемнадцать лет, сударь, рост пять футов шесть дюймов. Он хотел быть швейцаром в капелле и, стало быть, умеет уже владеть алебардой. Поди сюда, Шалюмо.
- Но он страшно крив, кажется мне, - заметил Ковиньяк, повторяя прежний жест рукою.
- Тем лучше, милостивый государь, тем лучше, вы будете ставить его на передовые посты и он будет разом смотреть направо и налево, между тем как другие видят только прямо.
- Это очень выгодно, согласен, но вы понимаете, теперь казна истощена, тяжба пушечная стоит еще дороже, чем бумажная. Король не может принять на себя обмундировку этих двух молодцов, довольно того, что казна их научит и будет содержать.
- Милостивый государь, - сказал прокурор, - если только это нужно для доказательства моей преданности королю… Так я решусь на пожертвование.
Ковиньяк и Барраба перемигнулись.
- Что думаете вы? - спросил Ковиньяк у товарища.
- Кажется мне, что господин прокурор действует откровенно, - ответил подставной сборщик.
- И, стало быть, надобно поберечь его. Дайте ему квитанцию в пятьсот ливров.