Между тем толпа увеличивалась, потому что все отдельные группы сливались с нею, как ручейки сливаются с рекою. Посреди этой толпы, состоявшей из нескольких тысяч человек, шло тридцать солдат, а посреди солдат шел пленник, которого, как казалось, солдаты защищали от народной ярости.
- Смерть! Смерть ему! - кричала толпа. - Смерть коменданту Брона.
- Ага, - сказала принцесса, улыбаясь с торжеством, - решительно есть пленник, и, кажется, притом комендант Брона.
- Точно так, ваше высочество, - отвечал Лене, - и притом, кажется, пленник находится в страшной опасности. Слышите угрозы? Видите, какое бешенство? Ах, ваше высочество, они растолкают солдат и разорвут его на куски! О, тигры! Они чуют кровь и хотят упиться ею.
- Пускай они делают, что хотят! - вскричала принцесса с кровожадностью, свойственной женщинам, когда они предаются дурным наклонностям. - Оставьте их! Ведь это кровь врага!
- Но, ваше величество, - возразил Лене, - враг этот находится под прикрытием принца Конде, подумайте об этом. Притом, может быть, Ришон, наш храбрый Ришон, подвергается точно такой же участи? Ах, они отобьют солдат! Если они доберутся до него, он погиб!
Лене обернулся и закричал:
- Отправить двадцать человек на помощь солдатам, двадцать человек решительных и смелых! Если дотронутся до пленника, то вы ответите мне вашими головами. Ступайте!
Тотчас двадцать мушкетеров из городской милиции, принадлежавшие к лучшим семействам бордосских жителей, спустились, как поток, по лестнице, пробились сквозь толпу и присоединились к отряду. Они едва не опоздали: несколько рук, подлиннее и порешительнее прочих, успели уже оборвать фалды у синего мундира пленного коменданта.
- Благодарю вас, господа, - сказал он, - вы вырываете меня из челюстей каннибалов. Это очень хорошо с вашей стороны. Ну, если они всегда так едят людей, то скушают всю королевскую армию в сыром виде, когда она придет осаждать город.
Он засмеялся и пожал плечами.
- Какой храбрец! - сказали в толпе, увидав спокойствие пленника, может быть, несколько притворное, и повторяя его выходку. - Да он настоящий храбрец! Он ничего не боится! Да здравствует комендант!
- Пожалуй, извольте, - отвечал пленный, - да здравствует комендант Брона! Мне было бы очень хорошо, если бы он здравствовал.
Бешенство народа тотчас превратилось в удивление, и это удивление тотчас разразилось в энергических выражениях. Вместо мучительной смерти торжество досталось коменданту, то есть нашему другу Ковиньяку.
Читатель, вероятно, уже догадался, что это был Ковиньяк, так печально вступивший в Бордо под пышным названием коменданта Брона.
Под прикрытием солдат и под защитою своей неустрашимости пленник добрался до дома принцессы. Половина стражи осталась у ворот для охранения их, а другая половина повела его к принцессе.
Ковиньяк гордо и спокойно вошел в комнату, но надобно признаться, что под геройскою наружностью сердце его сильно билось.
Его узнали при первом взгляде на него, хотя толпа порядочно попортила ему синий мундир, золотые галуны и перо на шляпе.
- Ковиньяк! - вскричал Лене.
- Господин Ковиньяк - комендант в Броне! - сказала принцесса. - Да это просто измена!
- Что вы изволите говорить, ваше высочество? - спросил Ковиньяк, понимая, что настала минута, когда ему понадобится все его хладнокровие и особенно весь его ум. - Мне кажется, вы изволили что-то сказать про измену.
- Да, тут измена. С каким титулом осмелились вы явиться передо мною?
- С титулом коменданта Брона.
- Так вы видите сами измену. Кто дал вам звание коменданта?
- Мазарини.
- Измена еще хуже, говорю вам. Вы комендант Брона, и ваша рота предала Вер. Вы получили звание за ваш подвиг!
При этих словах самое естественное удивление выразилось на лице Ковиньяка. Он осмотрелся, как бы отыскивая человека, к которому могут относиться эти странные слова, но убедившись, что обвинение падает решительно на него, он опустил руки по швам с непритворным отчаянием.
- Моя рота предала Вер? - повторил он. - И вы упрекаете меня этим?
- Да, я. Представляйтесь, что вы этого не знаете, притворяйтесь удивленным. Да, вы, кажется, хороший актер, но меня не обманут ни ваши слова, ни ваши гримасы, как бы они превосходно ни согласовались.
- Я вовсе не притворяюсь, - отвечал Ковиньяк, - как могу я знать, что происходит в Вере, когда я там во всю жизнь ни разу не был?
- Неправда! Неправда!
- Мне нечего отвечать на подобные обвинения. Вижу только, что вы изволите гневаться на меня… Припишите откровенности моего характера то, что я защищаюсь так свободно. Я думал, напротив того, что могу пожаловаться на вас.
- На меня! - вскричала принцесса Конде, удивленная такою дерзостью.
- Разумеется, ваше высочество, - отвечал Ковиньяк, не смущаясь. - Основываясь на вашем честном слове и на слове господина Лене, который теперь здесь, я собрал роту храбрых людей, и обещания мои им тем священнее, что все они были основаны тоже на моем честном слове. Потом я пришел просить у вашей светлости обещанных денег… самую безделицу… тридцать или сорок тысяч ливров… Да и деньги-то следовали не мне, а храбрым воинам, которых я доставил партии господ принцев. И что же? Ваше высочество отказали мне… Да, отказали! .. Ссылаюсь на господина Лене.
- Правда, - сказал Лене, - когда господин Ковиньяк приходил, у нас не было денег.
- А разве вы не могли подождать? Разве верность ваша и ваших людей рассчитана была по часам?
- Я ждал столько времени, сколько назначил мне сам герцог де Ларошфуко, то есть целую неделю. Через неделю я опять явился. В этот раз мне решительно отказали. Ссылаюсь на господина Лене.
Принцесса повернулась к советнику, губы ее были сжаты, брови нахмурены, глаза горели.
- К несчастию, - сказал Лене, - я должен признаться, что господин Ковиньяк говорит правду.
Ковиньяк гордо поднял голову.
- И что же, ваше высочество? - продолжал он. - Что сделал бы интриган в подобном случае? Интриган продал бы королеве себя и своих солдат. Но я… я терпеть не могу интриг и потому распустил всех моих людей, возвратив каждому из них его честное слово. Оставшись совершенно один, я сделал то, что советует мудрый в случае сомнения: я ни в чем не принимал участия.
- А ваши солдаты! А ваши солдаты! - закричала принцесса с гневом.
- Я не король и не принц, - отвечал Ковиньяк, - но простой капитан, у меня нет ни подданных, ни вассалов, и потому я называю моими солдатами только тех, кому я плачу жалованье. А раз мои солдаты равно ничего не получили, о чем свидетельствует господин Лене, то и получили свободу. Тогда-то, вероятно, они восстали на нового своего начальника. Как тут помочь? Признаюсь, что не знаю.
- Но вы сами вступили в партию короля? Что вы на это скажете? Что ваше бездействие надоело вам?
- Нет, ваше высочество, но мое бездействие, самое невинное, показалось подозрительным королеве. Меня вдруг арестовали в гостинице "Золотого Тельца" на Либурнской дороге и представили ее величеству.
- И тут-то вы вступили в переговоры?
- Ваше высочество, в сердце деликатного человека много струн, за которые можно затронуть его. Душа моя была уязвлена, меня оттолкнули от партии, в которую я бросился со слепою доверенностью, со всем жаром, со всем пылом юности. Меня привели к королеве два солдата, готовые убить меня, я ждал упреков, оскорблений, смерти. Ведь все-таки я хоть мысленно служил делу принцев. Но случилось противное тому, чего я ждал… Меня не наказали, не лишили меня свободы, не послали в тюрьму, не возвели на эшафот… Напротив, великая королева сказала мне:
- Храбрый и обманутый юноша, я могу одним словом лишить тебя жизни, но ты видишь, там были к тебе неблагодарны, а здесь будут признательны. Теперь ты будешь считаться между моими приверженцами. Господа, - сказала она, обращаясь к моим стражам, - уважайте этого офицера, я оценила его достоинства и назначаю его вашим начальником. А вас, - прибавила она, повертываясь ко мне, - вас назначаю я комендантом в Брон: вот как мстит французская королева.
- Что мог я возражать? - продолжал Ковиньяк своим обыкновенным голосом, переставая передразнивать Анну Австрийскую полукомическим и полусентиментальным тоном. - Что мог я возражать? Ровно ничего! Я был обманут в самых сладких надеждах, я был обижен за бескорыстное усердие мое к вам, которой я имел случай - с радостью вспоминаю об этом - оказать маленькую услугу в Шантильи. Я поступил, как Кориолан, перешел к вольскам.
Эта речь, произнесенная драматическим голосом и с величественными жестами, произвела большой эффект на слушателей. Ковиньяк заметил свое торжество, потому что принцесса побледнела.
- Наконец позвольте же узнать, кому вы верны?
- Тем, кто ценит деликатность моего поведения, - ответил Ковиньяк.
- Хорошо. Вы мой пленник.
- Имею честь быть вашим пленником, но надеюсь, что вы будете обращаться со мною, как с дворянином. Я взят в плен, это правда, но я не сражался против вас. Я ехал в свою крепость, как вдруг попал на отряд ваших солдат и они захватили меня. Я ни одну секунду не скрывал ни звания, ни мнения своего. Повторяю: прошу, чтобы со мной обращались не только как с дворянином, но и как с комендантом.
- Хорошо, - отвечала принцесса. - Тюрьмою вам назначается весь город; только поклянитесь честью, что не будете искать случая бежать.
- Поклянусь во всем, в чем угодно вашему высочеству.
- Хорошо. Лене, дайте пленнику формулу присяги, мы примем его клятву.
Лене продиктовал присягу Ковиньяку.
Ковиньяк поднял руку и торжественно поклялся не выходить из Бордо, пока сама принцесса не снимет с него клятвы.
- Теперь можете идти, - сказала принцесса, - мы верим вашему дворянскому прямодушию и вашей чести воина.
Ковиньяк не заставил повторить этих слов два раза, поклонился и вышел, но уходя он успел заметить жест Лене, который значил: он прав, а виноваты мы, вот что значит скупиться в политике.
Дело в том, что Лене, умевший ценить людей, понял всю тонкость характера Ковиньяка. И именно потому, что не обманывал себя доводами, высказанными Ковиньяком, удивлялся, что он так ловко выпутался из самого затруднительного положения, в котором может быть изменник.
Ковиньяк сошел с лестницы в раздумье, подпирая подбородок рукою, и рассуждая:
- Ну, теперь надобно продать им моих людей тысяч за сто, и это очень возможно, потому что честный и умный Фергюзон выговорил себе и своим полную свободу. Ну, рано или поздно, мне это удастся. Увидим, - прибавил Ковиньяк, совершенно утешаясь, - мне кажется, я не дурно сделал, что отдался им в руки.
XVII
Теперь воротимся назад и расскажем происшествия, случившиеся в Вере, происшествия, не совсем еще известные читателю.
После некоторых жестоких приступов, при которых маршал королевских войск жертвовал людьми, чтобы выиграть время, ретраншементы были взяты. Храбрые защитники, потеряв много людей, удалились в крепость и заперлись в ней. Маршал де ла Мельере не скрывал, что если взятие незначительного земляного укрепления стоило ему пятьсот или шестьсот человек, то он верно потеряет в шесть раз более при взятии крепости, окруженной добрыми стенами и защищенной неустрашимым человеком, которого стратегические познания маршал мог видеть на деле.
Решили отрыть траншею и начать правильную осаду, как вдруг увидели авангард армии герцога д'Эпернона, которая шла к армии маршала де ла Мельере и могла удвоить королевские силы. Это совершенно изменило положение дела. С двадцатью четырьмя тысячами человек можно предпринять не то, что с двенадцатью. Поэтому решили идти на приступ на следующий день.
Увидав прекращение работ в траншее, новые распоряжения осаждающих и особенно вспомогательный корпус герцога д'Эпернона, Ришон понял, что его не хотят оставить в покое. Предугадывая, что его опять атакуют на следующий день, он созвал своих солдат, чтобы разузнать их расположение, в котором, впрочем, он не имел причины сомневаться, судя по усердию их во время защиты ретраншементов.
Он чрезвычайно изумился, увидев расположение духа своего гарнизона. Солдаты его мрачно и с беспокойством поглядывали на королевскую армию, в рядах ходил глухой ропот.
Ришон не любил шуток в строю и особенно шуток подобного рода.
- Кто там шепчет? - спросил он, оборачиваясь в ту сторону, где раздавался ропот.
- Я, - отвечал солдат посмелее прочих.
- Ты!
- Да, я.
- Так поди сюда и отвечай.
Солдат вышел из рядов и подошел к своему начальнику.
- Чего тебе надобно, на что ты жалуешься? - спросил Ришон, скрестив руки и пристально глядя на недовольного.
- Что мне надобно?
- Да, что тебе надобно? Получаешь хлебную порцию?
- Получаю.
- И говядину тоже?
- Получаю.
- И винную порцию?
- Получаю.
- Дурна квартира?
- Нет.
- Жалованье выплачено?
- Да.
- Так говори, чего ты желаешь, чего хочешь и на что ропщешь?
- Ропщу, потому что мы деремся против нашего короля, а это прискорбно французскому солдату.
- Так ты жалеешь о королевской службе?
- Да.
- И хочешь перейти в нее?
- Да, - отвечал солдат, обманутый хладнокровием Ришона и думавший, что все это кончится исключением его из рядов армии Конде.
- Хорошо, - сказал Ришон и схватил солдата за перевязь, - но я запер ворота, и надобно будет отправить тебя по последней дороге, которая нам осталась.
- По какой? - спросил испуганный солдат.
- А вот по этой, - сказал Ришон, геркулесовою рукою приподнял солдата и бросил его за парапет.
Солдат вскрикнул и упал в ров, который, по счастью, был наполнен водою.
Мрачное молчание настало после этого энергичного поступка. Ришон думал, что бунт прекратился, и как игрок, рискующий всем на один ход, оборотился к гарнизону и сказал:
- Теперь, если здесь есть партизаны короля, пусть они говорят, и этих мы выпустим отсюда по дороге, которую они придумают.
Человек сто закричали:
- Да! Да! Мы приверженцы короля и хотим перейти в его армию.
- Ага! - сказал Ришон, поняв, что все бунтуют. - Ну, это совсем другое дело. Я думал, что надобно справиться с одним недовольным, а выходит, что я имею дело с пятьюстами подлецами.
Ришон напрасно обвинял всех. Говорили только человек сто, прочие молчали, но и эти остальные, задетые за живое словом о подлецах, тоже принялись роптать.
- Послушайте, - сказал Ришон, - не будем говорить все разом. - Если здесь офицер, решающийся изменить присяге, так путь говорит. Я обещаю, что он не будет наказан.
Фергюзон вышел из рядов, поклонился с чрезвычайною учтивостью и сказал:
- Господин комендант, вы слышали желание гарнизона. Вы сражаетесь против короля, а почти все мы не знали, что нас вербуют для войны против такого неприятеля. Кто-нибудь из здешних храбрецов, принужденный таким образом действовать против своего мнения, мог бы во время приступа ошибиться в направлении выстрела и всадить вам пулю в лоб, но мы истинные солдаты, а не подлецы, как вы говорите. Так вот мнение мое и моих товарищей - мнение, которое мы передаем вам почтительно. Отдайте нас королю или мы сами отдадимся ему.
Речь эта была принята радостными криками, показывавшими, что если не весь гарнизон, так большая его часть согласна с мнением Фергюзона.
Ришон понял, что погибает.
- Я не могу защищаться один, - сказал он, - и не хочу сдаться. Если солдаты оставляют меня, так пусть кто-нибудь ведет переговоры, но сам я никак не вмешаюсь в них. Однако желаю, чтобы остались живыми те храбрецы, которые мне еще верны, если только здесь есть такие. Говорите, кто хочет вести переговоры?
- Я, господин комендант, если только вы мне позволите, и товарищи удостоят меня.
- Да, да! Пусть ведет дело лейтенант Фергюзон! Фергюзон! - закричали пятьсот голосов, между которыми особенно можно было отличить голоса Баррабы и Карротена.
- Так ведите переговоры, Фергюзон, - сказал комендант. - Вы можете входить сюда и выходить из Вера, когда вам заблагорассудится.
- А вам не угодно дать мне какую-нибудь особенную инструкцию?
- Выпросите свободу гарнизону.
- А вам?
- Ничего.
Такое самопожертвование образумило бы заблудившихся солдат, но гарнизон Ришона был продан.
- Да! Да! Выпросите нам свободу! - закричали они.
- Будьте спокойны, господин комендант, - сказал Фергюзон, - я не забуду вас во время капитуляции.
Ришон печально улыбнулся, пожал плечами, воротился домой и заперся в своей комнате.
Фергюзон тотчас явился к роялистам, но маршал де ла Мельере ничего не хотел решить, не спросясь королевы, а королева выехала из домика Наноны, чтобы не видать стыда армии (как она сама говорила), и поселилась в Либурнской ратуше.
Он приставил к Фергюзону двух солдат, сел на лошадь и поскакал в Либурн.