- Я в этом уверен. Есть вещи необходимые и неизбежные. Когда барон Гермелинфельд задумал изъять Юлиуса из-под моего влияния, это нисколько меня не раздражало и не вывело из терпения. Я знал, что Юлиус вернется ко мне. Я просто ждал, вот и все. И с вами я поступлю так же, сударыня. Буду выжидать. Вот теперь вы уже вернулись ко мне. А скоро вы будете у меня в руках.

    - Наглец! - пробормотала Гретхен. Самуил обернулся к ней.

    - Ты, Гретхен, первая меня возненавидела, и первая же мне понравилась. И хотя в эту минуту ты не главная моя забота, и не с тобой я веду войну, я все-таки хочу, чтобы именно ты послужила наглядным примером. Я на тебе хочу показать, как я умею укрощать тех, кто на меня нападает.

    - Укротить меня! - проговорила молодая дикарка.

    - Дитя неразумное! - возразил ей Самуил. - Я мог бы сказать, что ты уже укрощена. Вспомни, кто за весь этот год чаще всего занимал твои мысли? Готтлоб, что ли? Или кто-нибудь другой из деревенских? Нет, я. Ты уже моя от страха, от ненависти, не все ли равно, отчего и почему, но ты моя. Ты спишь, и имя, которое носится перед тобой в твоих снах - мое имя. Когда ты пробуждаешься, ты прежде всего вспоминаешь не о своей матери, не о Пресвятой Деве, которую ты так почитаешь, нет, твоя первая мысль всегда о Самуиле. Когда я появляюсь, все твое существо поднимается мне навстречу. Когда меня нет, ты ждешь меня каждую минуту. Сколько раз, когда думали, что я уехал в Гейдельберг, ты боязливо шпионила за мной! Сколько раз ты прикладывалась ухом к земле, и тебе казалось, что ты слышишь под землей ржание моей лошади. Была ли когда-нибудь на свете возлюбленная, которая бы с таким трепетом ожидала появления своего друга! Называй это любовью, ненавистью, как хочешь. А я называю это обладанием и больше ничего не желаю.

    В то время, как Самуил ораторствовал, Гретхен все теснее прижималась к Христине.

    - Это все правда, госпожа! - шептала она. - Все правда, что он говорит. Но как он обо всем этом узнал? О, господи, неужели мною в самом деле овладел дьявол?

    - Полно, Гретхен, успокойся, - сказала Христина. - Г-н Гельб просто играет словами. Нельзя быть господином того, кто ненавидит. Обладают только тем, кто отдается.

    - Если так, - возразил Самуил, - то значит Наполеон не обладает двадцатью областями, которые он завоевал. Ну, да не в этом дело. Я не из тех людей, которые отступают перед вызовом, сделанным в такой форме, в какой вы его сделали. Вы утверждаете, что принадлежит только тот, кто отдается. Хорошо, пусть будет так. Тогда вы отдадитесь.

    - Презренный! - вскрикнули в один голос Христина и Гретхен.

    Они обе встали с места, трепеща от гнева и горя.

    - И ты тоже, Гретхен, - продолжал Самуил, - ты будешь наказана, и надо сделать так, чтобы твое наказание послужило разительным примером. Я объявляю тебе, что не пройдет недели, как ты отдашься.

    - Ты лжешь! - вскричала Гретхен.

    - Я, кажется, уже сказал вам, что никогда не лгу, - ответил Самуил без малейшего волнения.

    - Гретхен, - сказала Христина, - тебе нельзя оставаться одной в своем домике. Ты приходи ночевать в замок.

    - О, - сказал Самуил, пожимая плечами, - замок для меня недоступен, что и говорить. Как я вижу, вы все еще продолжаете думать, что я пущу в ход насилие. Но говорю вам еще раз, мне нет надобности прибегать к таким средствам. Только такие меланхолики, как Юлиус, прибегают к красоте, нежности, вообще к таким средствам победы, которые им доставляет случай. Мне же вполне позволительно пользоваться моими знаниями и вообще средствами, которые я приобрел упорным трудом. Гретхен, например, останется совершенно свободной. Но я буду иметь право воспользоваться разными ее склонностями и инстинктами, которые и станут моими пособниками. Я имею полное право разбудить в ее душе дремлющую любовь, разжечь ее желания, поднять в ее прекрасной дикой цыганской крови все необузданные страсти сильной и здоровой девушки.

    - Ты оскорбляешь память моей матери, гнусный человек! - вскричала Гретхен.

    В это время она держала в руках ветку, которой кормила козу. Придя в страшное раздражение, она взмахнула этой веткой и изо всех сил хлестнула ею Самуила по лицу. Он побледнел, и его губы свело от бешенства. Но он сдержался.

    - Послушай, Гретхен, - сказал он спокойно, - ты опять разбудила ребенка.

    В самом деле, ребенок проснулся и плакал.

    - А знаете ли вы, - сказала в свою очередь Христина, - знаете ли, о чем он кричит в своей невинности и слабости? Он кричит о том, что мужчина, оскорбляющий двух женщин, негодяй!

    На этот раз Самуилу не пришлось даже подавлять в себе того волнения, которое в нем вызвала выходка Гретхен. Он остался совершенно бесстрастен, только его спокойствие очень походило на то, с каким он встретил оскорбление, нанесенное ему Дормагеном.

    - Хорошо, - сказал он. - Вы оскорбляете меня тем, что для вас обеих всего дороже и всего священнее. Ты, Гретхен, своими цветами, вы, сударыня, своим ребенком. Как вы неблагоразумны! Через эти же самые средства вас постигнет горе. Я так ясно вижу будущее, я так заранее уверен в том, что буду отомщен, что не могу даже на вас сердиться. Я жалею вас. До скорого свидания.

    Он сделал рукой движение не то прощания, не то угрозы и быстро удалился.

    Христина несколько минут оставалась в задумчивости. Потом, передав Вильгельма на руки Гретхен, она сказала ей:

    - Отнеси его в колыбель.

    Затем, с видом человека, принявшего твердое решение, она быстро направилась к замку, подошла к двери кабинета Юлиуса и постучалась.

    - Кто там? - спросил Юлиус. Христина ответила.

    - Сейчас, - сказал Юлиус.

    Христине показалось, что у него кто-то был. Спустя минуту он открыл дверь. Христина в смущении отступила назад. В комнате был Самуил.

    Он поклонился Христине с изумленным хладнокровием.

    - Как вы себя чувствуете, сударыня, после треволнений той ночи? - спросил он ее. - О Вильгельме я вас не спрашиваю, Юлиус уже сказал мне, что он чувствует себя превосходно со своей кормилицей козой.

    Христина старалась овладеть собой.

    - Ты, кажется, удивлена, найдя здесь Самуила, - сказал Юлиус. - Я прошу у тебя прощения за него и за себя и умоляю тебя ничего не говорить моему отцу о присутствии здесь моего контрабандного друга. Строго говоря, я сдержал обещание, потому что не приглашал Самуила. Я его… как бы это выразиться?… просто встретил. И признаюсь тебе откровенно, я не мог принести в жертву воображаемым предубеждениям действительной дружбы. Мой отец уверен, что Самуил погубит его сына. Я знаю только, что Самуил спас моего.

    Тем временем Христина уже успела овладеть собою. К ней вернулись и решительность, и мужество.

    - Я буду вечно благодарна г-ну Гельбу за врачебную услугу, которую он нам оказал, - проговорила она. - Но, не нанося ущерба нашей признательности к нему, я думаю, Юлиус, что мы обязаны также помнить и о признательности к твоему отцу. Прав или нет г-н Гермелинфельд, но он тревожится. Зачем же мы будем действовать ему наперекор и огорчать его? Если г-н Гельб истинный друг твой, то, мне кажется, он не должен вооружать сына против отца. И если уже говорить все, то надо сказать, что не один только твой отец имеет предубеждение против г-на Гельба. Я женщина прямодушная и храбрая, - прибавила она, смотря Самуилу в лицо, - и я прямо скажу, что думаю. Я разделяю эти предубеждения. Я думаю, что г-н Самуил Гельб является сюда только за тем, чтобы нарушить наше счастье и нашу любовь.

    - Христина! - с упреком сказал ей Юлиус. - Вспомни, что Самуил наш гость.

    - В самом деле? Он так сказал тебе? - спросила Христина, устремив на него свой чистый и гордый взгляд.

    Самуил улыбнулся и обратил эту выходку в любезность, позади которой чувствовалась угроза.

    - Вы от волнения делаетесь еще прелестнее, чем всегда, сударыня, - сказал он. - Я думаю, что вы всегда нападаете на меня из простого кокетства.

    - Прости ее, Самуил, - сказал Юлиус. - Она ребенок. Милая Христина, не Самуил нам навязывается, а я сам зову его. Я не желаю лишиться его драгоценного для меня общества.

    - Однако, ты целый год обходился без него. И что же, теперь мы дожили до того, что жены и ребенка тебе стало недостаточно?

    Обменявшись взглядом с Самуилом, Юлиус усадил Христину на стул, сам сел у ее ног и, держа ее руку в своих руках, сказал ей:

    - Поговорим серьезно. Я тебя люблю все так же, поверь мне, моя дорогая Христина. Я все так же счастлив моей любовью к тебе и так же горд твоею любовью ко мне. Ты единственная женщина, которую я любил, единственная, которую всегда буду любить. Говорю это при Самуиле. Но рассуди сама, женщина, которая меня любит, ведь есть еще и мать? И большую долю своего сердца и своей жизни ты отдаешь своему ребенку. И с мужем то же. Он не только муж. Бог дал нам не одно только сердце, а кроме того еще и разум. Рядом с нашим счастьем бог поставил долг, рядом с удовлетворением наших желаний он поставил движение наших мыслей. В интересах самой любви нашей, Христина, я хочу, чтобы ты меня почитала и уважала. Я хочу вырасти в твоих глазах, хочу сделаться кем-нибудь. Я хочу, чтобы моя жизнь, которая принадлежит тебе, не закоснела в праздности. Лучшею моею мечтою было бы посвятить мои силы на служение моей родине. До сих пор я сознавал в себе только одну способность служить родине в качестве воина. Но мне не хотелось бы начать это служение в пору бедственных неудач Германии. Пусть же пробуждение моего отечества застанет меня бодрствующим. А Самуил (ты говорила о нем дурно, прямо ему в лицо, и я хочу тоже прямо ему в лицо говорить о нем хорошо), в силу самой противоположности наших натур, необходим мне для того, чтобы поддерживать во мне упругость воли. Подумай о том, что мы живем здесь вдали от людей, живем в прошлом, в забвении, чуть не среди смерти. Я не сожалею ни о Гейдельберге, ни о Франкфурте. Но все-таки, когда к нам приходит хоть малая доля жизни, не будем запирать пред нею дверь. Рано или поздно мне может понадобиться моя воля. Не дадим же ей окончательно потухнуть. Разве все, что я говорю, кажется тебе неразумным? И мой отец, и ты, оба вы насоздавали фантазий насчет Самуила. Если бы его присутствие около меня наносило бы вам какой бы то ни было вред, то, конечно, я бы ни минуты не колебался разлучиться с ним. Но что именно ставите вы ему в упрек? Отец относится отрицательно к его образу мыслей. Я сам не разделяю идей Самуила. Но, однако же, не признавая за собою умственного превосходства над ним, я не могу вменять их ему в преступление. Ну, а ты Христина, ты что имеешь против Самуила, что он сделал тебе?

    - А если он оскорбил меня? - воскликнула Христина, не будучи в состоянии сдержать себя.

    Юлиус вздрогнул, побледнел и встал с места.

    - Как, Христина, тебя оскорбили, и ты ничего мне не говорила? Разве не моя обязанность защищать тебя? Что такое она говорит, Самуил?

    Взгляд, который он при этом устремил на Самуила сверкал, как сталь.

    - Предоставим ей самой объясниться, - ответил Самуил примирительным тоном.

    И его взгляд тоже сделался холоден, как сталь. Христина видела, как эти два взгляда скрестились между собой. И ей показалось, что взгляд Самуила, как острая шпага, пронизал Юлиуса насквозь. Она бросилась на шею мужа, словно стремясь защитить его.

    - Говори, - резко и порывисто сказал ей Юлиус. - Что произошло?

    - Ничего, - сказала она, разражаясь рыданиями.

    - Но что ты хотела сказать? Что именно случилось? Какие факты?

    - Нет у меня никаких фактов, Юлиус. Во мне говорит простой инстинкт.

    - Он ничего не сделал тебе? - настаивал Юлиус.

    - Ничего, - ответила она.

    - Ничего не сказал?

    Она вновь ответила: - Ничего.

    - Так что же ты говоришь? - возразил Юлиус, очень довольный тем, что ему нет причины нарушать своей дружбы с Самуилом.

    Самуил улыбался.

    Христина вытерла слезы и, немного помолчав, сказала:

    - Не будем больше говорить об этом. Ты сейчас сказал мне много разумного. Ты жаловался на свое одиночество, и ты был прав. Человек с твоими достоинствами должен жить среди людей. Жить одним только сердцем годится только для женщин. Но я буду уметь любить тебя. Я не хочу поглотить всего тебя! Я не хочу ничего от тебя отнять такого, чем ты можешь служить людям! Не будем навеки хоронить себя в этом замке. Будем приезжать сюда, когда тебе захочется, когда ты будешь ощущать желание отдохнуть. Поедем в Берлин, во Франкфурт, туда, где ты можешь применять твои высшие способности, туда, где тебя будут так ценить, как здесь тебя любят.

    - Но, моя милая крошка, - сказал Юлиус, обнимая ее, что скажет мой отец, который нам подарил этот замок, если наши поступки будут иметь такой вид, как будто бы мы пренебрегаем его подарком?

    - Ну, хорошо, - возразила она. - Но ведь мы, не покидая замка, все-таки можем время от времени бывать в Гейдельберге. Ты мне рассказывал о студенческой жизни, и я знаю, как она бывает иногда весела и одушевлена. Ты, может быть, с сожалением вспоминаешь о ней. Нет ничего легче, как завести квартиру в городе. Ты можешь снова погрузиться в свои занятия, будешь видаться с прежними товарищами, участвовать в их пирушках, заниматься в университетской библиотеке.

    - Это невозможно, моя милая. Как же я буду вести студенческую жизнь, имея жену и ребенка?

    - Ты мне во всем отказываешь, Юлиус, - сказала Христина со слезами на глазах.

    Самуил, стоящий в отдалении, подошел к ним и сказал:

    - Юлиус прав, сударыня. Бургграф Эбербах никак не может вновь сделаться студентом, и Ландек не может явиться в Гейдельберг. Но не хотите ли, чтобы Гейдельберг пришел в Ландек.

    - Что ты хочешь сказать? - спросил Юлиус.

    - Я хочу сказать, что твоя супруга могущественнее самого Магомета, и что гора приближается к ней.

    - Я вас не понимаю, - сказала Христина. Самуил ответил ей важно и торжественно:

    - Сударыня, я хочу вам доказать, что я весь к вашим услугам. Вы высказали два желания: первое, чтобы Юлиус время от времени видел вокруг себя всю - и серьезную, и радостную - сутолоку университетской жизни. Прекрасно. Через три дня университет будет перенесен в окрестности этого замка.

    - Вот тебе раз! Это что еще за шутки? - сказал Юлиус.

    - Без всяких шуток, - ответил Самуил. - Ты увидишь. Другая просьба, с которой вы обратились к Юлиусу, сударыня, касалась меня. Вы не выносите моего присутствия и желали бы меня удалить. Ну что же, вы и в этом будете удовлетворены. Если не ошибаюсь, ваша комната рядом с этим кабинетом. Будьте добры, пройдите туда на минутку.

    Он открыл дверь. Христина прошла в комнату, и он вошел вслед за ней.

    - А мне нельзя с вами? - смеясь, спросил Юлиус.

    - Отчего же нет, иди, - сказал Самуил. Юлиус вошел вслед за ними.

    Самуил подвел Христину к стене и сказал ей:

    - Вы видите это панно, сударыня? На нем изображен, как видите, император, и у него в правой руке держава. Может случиться, что вам придет нужда видеть меня…

    Христина сделала невольный жест.

    - О, боже мой, кто же знает? - возразил Самуил. - Никогда нельзя отрицать возможной случайности. Ну, одним словом, если я когда-нибудь зачем-нибудь вам понадоблюсь, то вам следует сделать вот что. Вы подойдете к этому панно и надавите пальцем на державу, которая в руке у императора. Этот шар имеет сообщение с пружиной, а пружина с колокольчиком. Я услышу звон этого колокольчика, и где бы я ни был: близко ли, далеко ли, через сутки, если я буду далеко, и немедленно, если я буду близко, я явлюсь на ваш призыв. Но до тех пор - покорнейше прошу вас это заметить - до тех пор, пока вы меня не позовете сами этим способом, вы меня никогда не увидите. Даю вам честное слово.

    Христина несколько мгновений стояла ошеломленная. Затем, обратясь к Юлиусу, она сказала ему:

    - Ну, что ты на это скажешь, Юлиус? Разве тебя нисколько не удивляет то, что г-н Гельб знает твой дом лучше, чем ты сам, что он до такой степени здесь хозяин?

    Самуил ответил на это:

    - Эту тайну как раз я разъяснял Юлиусу в ту самую минуту, когда вы вошли к нему в комнату. Простите меня, я не мог сказать вам, в чем тут дело. Тут секрет, и секрет этот не принадлежит мне, я могу его доверить только одному Юлиусу. Надеюсь, что за этим исключением, я во всем прочем доставил вам полное удовлетворение.

    - Да, милостивый государь, - сказала Христина, - и хотя между вашими словами и вашими действиями есть кое-какое противоречие, я все-таки верю вашему слову.

    - Вы увидите сами, можно ли на него полагаться, - сказал Самуил. - Не пройдет и трех дней, как гейдельбергский университет, подобно лесу в "Макбет", придет к вам. А меня вы не увидите до тех пор, пока не надавите пружину.

    Самуил проводил ее до дверей и в высшей степени вежливо поклонился ей. На этот раз она отдала ему поклон не с таким отвращением, как раньше. Она, помимо своей воли, была заинтригована обещаниями этого странного человека.

    Самуил некоторое время прислушивался к ее удаляющимся шагам, потом вернулся к Юлиусу.

    - Ну, теперь пойдем к тебе в кабинет, - сказал он. - Там у нас приняты все предосторожности, чтобы никто не мог подслушать. Нам предстоит поговорить об очень важных вещах.

    Самуил запер дверь на замок и вернулся к Юлиусу"

    - Ну, - сказал он, - надеюсь, что ты не будешь терзаться из-за всяких пустяков, как твоя супруга. Я тебя заранее прошу не удивляться. Здесь мы в таком месте, где приходится вооружиться нашим школьным изречением niladmirari.

    - Хорошо, - сказал Юлиус, рассмеявшись. - Впрочем, ведь с тобой я всегда готов ко всяким сюрпризам и неожиданностям.