- Дражайший мой Юлиус, прежде всего, надо тебе доложить, что в твое отсутствие я занимался всем понемножку, по своему обыкновению: и медициной, и архитектурой, и политикой, и геологией, и ботаникой. По части медицины, ты сам видел, как я открыл причину болезни твоего ребенка в его кормилице. По части архитектуры ты сам сейчас увидишь образец моего мастерства и убедишься в том, что архитектор стоит врача, если только ты не находишь, что воззвание к жизни мертвой эпохи стоит воззвания к жизни умирающего ребенка.

    - Что ты хочешь сказать? - сказал Юлиус.

    - Погоди, прежде всего вот твой второй номер того секрета, который я сейчас показывал вам в комнате рядом, - сказал Самуил.

    Он прошел в угол библиотеки. Здесь в скульптурном деревянном украшении находилось изображение льва с раскрытой пастью. Самуил придавил пальцем язык льва, и тотчас же скрытая дверь повернулась, и за ней открылась стена. На стене была кнопка. Самуил надавил эту кнопку. Тогда часть стены повернулась, и открылся проход в ширину человека.

    - Теперь иди за мной, - сказал Самуил ошеломленному Юлиусу. - Ты, блаженный собственник и хозяин, знаешь только половину своего замка. Я сейчас покажу тебе другую половину.

    - Мы пройдем тут? - спросил Юлиус.

    - Конечно. Иди вперед, я тут все приведу в порядок и запру дверь.

    Когда дверь была заперта, они очутились в полнейших потемках.

    - Я ничего не вижу, - со смехом сказал Юлиус. - Что это за колдовство?

    - Хорошо, хорошо. Ты немножко удивлен, но по крайней мере не испуган. Дайка руку. Вот так. Я тебя поведу. Иди сюда. Теперь осторожнее: сейчас будет лестница. Тут веревка, держись за нее. Тут будут сто тридцать две ступеньки вниз. Ничего, спускаться нетрудно. Это винтовая лестница.

    Они спускались среди полной тьмы, вдыхая ту холодную сырость, которая всегда устанавливается в глубоких подземельях, остающихся без доступа воздуха.

    На сорок четвертой ступеньке Самуил остановился.

    - Вот тут первая железная дверь, - сказал он. Дверь была открыта и заперта вслед за ними. Они продолжали спускаться.

    Прошли еще сорок четыре ступени, и Самуил снова остановился.

    - Другая дверь, - сказал он.

    Прошли последние четыре ступени, открыли третью дверь и тогда внезапно очутились в светлом месте.

    - Вот мы и пришли, - сказал Самуил.

    Они были в круглой комнате, освещенной лампой, подвешенной к потолку. Комната имела десять шагов в поперечнике. В ней не было дерева, она вся была каменная. Под лампой были приготовлены стулья и черный стол.

    - Сядем и побеседуем, - сказал Самуил. - У нас есть еще четверть часа времени. Они придут в два часа.

    - Кто придет в два часа? - спросил Юлиус.

    - А вот увидишь. Ведь я просил тебя ничему не удивляться. Давай-ка поговорим.

    Оба они сели. Самуил начал говорить.

    - Ты видел часть подземелья твоего замка, а сейчас, когда те придут, мы посетим и остальную часть. Но и того, что ты видел, я полагаю достаточно, чтобы внушить тебе подозрение, что далеко не весь твой замок выстроен архитектором твоего отца. Признаюсь тебе откровенно, что я немножко помогал ему. Дело в том, что этот бедненький архитектор никак не мог поладить с готической архитектурой. Он то и дело приходил в гейдельбергскую библиотеку и рылся в разных старых гравюрах. Ты представь себе каменщика, привыкшего возиться с постройками классического стиля, которому внезапно задали задачу выстроить гнездо для какого-нибудь Гетца фон Берлихингена. Ну, конечно, он составлял такие планы, которые способны были привести в дрожь и греческих, и средневековых строителей. Вот тут-то, по счастью, я и подвернулся ему под руку. Мне удалось его уверить, что я нашел подлинные планы и чертежи эбербахского замка. Вообрази себе его восторг. Он и предоставил мне действовать, как я хочу, а так как у меня были свои причины действовать в полном секрете от него, то я разыгрывал все время роль скромнейшего помощника, исчезающего в лучах его славы. Я и принялся возобновлять в мельчайших подробностях средневековый замок какого-нибудь бургграфа или барона. Ну, как ты находишь? Удалось мне воскресить этого каменного Лазаря? Ведь вышло недурно, не правда ли?

    - В самом деле чудесно, - задумчиво произнес Юлиус.

    - Архитектор видел только то, что сияет там, вверху, на солнечном свете, - продолжал Самуил. - Слава богу, он не так часто торчал здесь, потому что в это время строил какие-то дома во Франкфурте. Рабочие были все в моем полном распоряжении, и я приказывал им делать, что мне было надобно, не говоря ему об этом ни слова. Под предлогом укрепления фундамента и устройства погребов я распорядился поставить лестницы, сделал кирпичную кладку, уверяя каменщиков, что так следовало делать по первоначальному плану замка. Мой архитектор всему этому верил и не возражал. Таким образом, я делал вид, что строю один замок, тогда как на самом деле строил два: один сверху, другой внизу. Видишь, я был прав, когда сказал тебе, что в твое отсутствие занимался архитектурой.

    - Но с какой целью все это? - спросил Юлиус.

    - Ас такой целью, чтобы немножко заняться политикой.

    - Как? - переспросил Юлиус, придя в некоторое смущение.

    Самуил с важностью продолжал:

    - Юлиус, ты совсем перестал даже упоминать о Тугендбунде. Неужели ты совсем забыл о нем? Разве ты не прежний Юлиус, которого приводили в благоговейный трепет идеи свободы и отечества, который всегда негодовал на иноземное иго, всегда был готов пожертвовать своей жизнью? Я знаю, что обычно все студенты по окончании курса оставляют в университете свою молодость, свои вдохновения, свое великодушие и свою душу. Все это покидается вместе со старой трубкой, где-нибудь на столе, в углу залы, где справлялись коммерши фуксов. Тот, кто не удостаивал филистера поклоном, сам делается филистером, женится, плодится, преклоняется перед принципами, становится на колени перед властями и смеется над своими прежними потугами по части служения человечеству и своими тяжкими заботами о независимости своей Родины. Но я полагал, что такие превращения мы можем предоставить стаду заурядных смертных и что не перевелись еще избранные сердца, способные никогда не покидать благородного предприятия. Скажи Юлиус, ты все еще из наших? Да или нет?

    - Всегда! - вскричал Юлиус с загоревшимся взглядом. - Только захотят ли меня? Видишь, Самуил, если я молчал о Тугендбунде, то вовсе не от равнодушия к нему, а вследствие угрызения совести. Ведь в самый день моей свадьбы было общее собрание, и я на нем не присутствовал. Мое личное счастье побудило меня пренебречь долгом. И вот сознание этого ни на минуту не покидало меня с тех пор. Я знаю, что виноват, и мне стыдно думать об этом. Если я не говорил тебе об этом, то не потому, что не думал об этом, а, наоборот, потому, что уж слишком упорно об этом думал.

    - А если я предоставлю тебе случай не только оправдаться в глазах союза, но даже возвыситься? Устрою так, что тебе не только простят, но еще и поблагодарят?

    - О, с каким бы восторгом я ухватился за такой случай!

    - Отлично, - сказал Самуил. - Молчи и слушай.

    В эту минуту раздался звонок. Самуил не двинулся. Звонок раздался во второй раз, потом в третий. Тогда Самуил встал.

    Он подошел к двери, находившейся против той, в какую они вошли. Когда дверь открылась, Юлиус увидал лестницу, служившую продолжением той, по которой они спускались, и которая, без сомнения, выходила на берег Неккара.

    Немедленно вслед за этим вошли три человека в масках. Первый из них нес факел.

    Самуил приветствовал их глубоким поклоном и указал им рукой на кресла. Но незнакомцы в нерешительности остановились, без сомнения, пораженные присутствием Юлиуса.

    - Это Юлиус Гермелинфельд, господа, - сказал Самуил, как бы представляя им друга. - Он хозяин этого замка. Он предоставляет его в ваше распоряжение, и его обязанность принять вас. Юлиус, это наши руководители, члены верховного совета, которые явились сюда в первый раз для осмотра того убежища, которое мы для них приготовили.

    Трое замаскированных сделали успокоительные движения рукой и сели.

    Самуил и Юлиус оставались на ногах.

    - Легко ли вы отыскали дорогу, господа? - спросил Самуил.

    - Да, легко, - ответил один из трех. - Мы шли шаг за шагом, придерживаясь плана, который вы нам передали.

    - Вот эта камера, если бы вы нашли ее подходящей, могла бы служить для ваших частных совещаний.

    - Превосходно. Приняты ли все предосторожности для нашей безопасности?

    - Сейчас вы увидите. Юлиус, помоги мне потянуть эту веревку.

    Он показал на толстый проволочный канат, который тянулся с потолка вдоль стены. Ухватившись за этот канат, Самуил и Юлиус притянули его на один фут вниз. Потом Самуил зацепил конец каната за крюк, вделанный в гранитную стену.

    - Таким способом сразу исчезает двадцать трапов на каждой из двух лестниц, которые ведут сюда. Вы видите сами, что те три железные двери, которые запирают лестницу, почти излишни. Если бы пришла целая армия, то и ей не добраться до вас. Надо подвергнуть замок бомбардировке и разрушить его до последнего камня. Но у вас есть четыре выхода чтобы бежать отсюда.

    - Хорошо, - сказал один из замаскированных.

    - А теперь, - продолжал Самуил, - не желаете ли осмотреть зал общих собраний?

    - Мы затем и пришли, чтобы все осмотреть.

    - Подождите, я сейчас, только закрою западни, - сказал Самуил.

    Он снял канат с крюка, канат поднялся вверх, и послышался отдаленный стук закрывавшихся западней.

    Взяв в руку факел, Самуил открыл ту дверь, через которую вошли три главаря, и все пятеро спустились по лестнице.

    Через двадцать ступенек Самуил остановился, нажал пружину в стене, открылся проход в длинный коридор. Самуил вошел в него, приглашая остальных следовать за собой. Они шли с четверть часа и подошли к какой-то двери.

    - Здесь, - сказал Самуил.

    Он открыл дверь и ввел своих спутников в огромную камеру, вытесанную в скале. В ней могло бы свободно поместиться до двухсот человек.

    - Здесь мы находимся уже за пределами замка, - сказал Самуил. - Друзья будут приходить сюда со стороны горы, и никто из них не будет знать о том, что существует сообщение между этим залом и эбербахским замком. Я нарочно устроил так, с той целью, чтобы, если какой-нибудь Отто Дормаген выдаст собрание, то все-таки при этом остались бы вне подозрений хозяева замка, и не было бы открыто место ваших частных собраний. Теперь, когда вы все видели, сами скажите, находите ли вы эти помещения подходящими? Довольны ли вы?

    - Довольны и благодарны, Самуил Гельб. Мы одобряем это убежище, так остроумно устроенное и хорошо защищенное. Отныне члены совета будут вашими гостями. Вы оказываете уже вторую важную услугу союзу. Благодарим вас обоих.

    - Нет, - сказал Юлиус, - я не могу принять похвал, которые заслуживает один Самуил. Я был бы счастлив, если бы присоединился к его плану, и очень ему благодарен за то, что он распорядился моим замком так же, как и я сам распорядился бы им. Но пока он тут орудовал, я отсутствовал, и вся заслуга принадлежит ему одному.

    - Оставьте за собой свою долю заслуги, Юлиус Гермелинфельд, - ответил ему один из незнакомцев. - Самуил Гельб не мог бы располагать вашим домом, если бы не был в вас уверен. Поэтому мы вам обоим назначаем одинаковую награду. Юлиус Гермелинфельд, вы, как и Самуил Гельб, отныне становитесь членом союза второй степени.

    - О, благодарю! - с гордостью воскликнул Юлиус.

    - Теперь мы можем уйти, - сказал главарь.

    - Я провожу вас, - сказал Самуил. - Юлиус, подожди меня здесь.

    Он проводил трех главарей до одного из верхних выходов, где их ожидали оседланные кони, привязанные к деревьям.

    Потом Самуил вернулся к Юлиусу, который принялся с жаром благодарить его.

    - Полно! - прервал его Самуил. - Я уже сказал тебе, что немножко занялся геологией - вот и все. Только ты не думай, что эти подземелья истощили кошелек твоего отца. Они стоили не бог весть как дорого. Они уже существовали, их вырыли, должно быть, прежние владельцы замка на случай осады. Вся эта громадная скала просверлена вдоль и поперек словно улей. Кстати, прими добрый совет: никогда не ходи по этим подземельям один, ты в них заблудишься, как капля воды в губке. Кто не знает этих мест так, как я, тот рискует навеки исчезнуть в какой-нибудь западне.

    - Теперь я понимаю, - сказал Юлиус, - почему ты мог обещать Христине немедленно явиться на ее зов. У тебя тут где-нибудь есть свое жилье?

    - Ну конечно! Я здесь и живу. Хочешь я тебе покажу свои апартаменты?

    - Покажи, - сказал Юлиус.

    Самуил вышел из залы в коридор и шел по нему, сопровождаемый Юлиусом, около пяти минут. Тут он остановился, открыл дверь. Они поднялись на пятьдесят ступенек вверх и вошли на площадку, разделенную на три части. Одна была жилой комнатой, другая - конюшней, третья - лабораторией.

    В комнате была кровать и необходимая мебель. В конюшне лошадь Самуила спокойно жевала сено.

    Лаборатория была загромождена ретортами, колбами, книгами, сухими травами. Видно было, что Самуил тут усердно работал. В одном углу стоял скелет. На горне стояли какие-то сосуды…

    - Вот мое жилище, - сказал Самуил. Юлиус испытывал какое-то жуткое чувство в этой лаборатории тайных наук.

    - Однако, ты давно уже не дышишь свежим воздухом, - сказал Самуил. - А ведь ты знаешь, нужна известная привычка для того, чтобы выносить на своих плечах груз этой горы. Пора отвести тебя наверх. Дай мне только затопить мою печь, чтобы поставить варить некоторые травы, которые я собрал сегодня утром.

    Покончив с этим, он сказал:

    - Теперь пойдем.

    И он повел Юлиуса вверх по лестнице, которая скоро соединилась с той, по которой они спустились. Он сказал ему:

    - Заметь и запомни хорошенько эти две двери. Когда ты захочешь меня посетить, ты откроешь ход в своей библиотеке, спустишься на сорок четыре ступеньки и очутишься перед этими двумя дверями. Дверь, которая справа, ведет в круглый зал, а дверь, что слева, ведет ко мне. Вот тебе ключ. У меня есть другой.

    Он проводил Юлиуса до самых дверей библиотеки.

    - До скорого свидания, - сказал Юлиус, с наслаждением вдыхая свежий воздух.

    - Приходи, когда вздумаешь. Ты знаешь дорогу.

    Самуил вернулся в свою лабораторию.

    Смесь, которую он поставил на огонь, кипела. Пока она варилась, он взял кусок хлеба и стакан воды и стал есть и пить.

    Закусив, он достал пузырек, налил туда микстуру и положил его в карман.

    Он посмотрел на часы.

    Было три четверти пятого.

    - В моем распоряжении еще три часа, - сказал он. Он взял книгу и погрузился в чтение, иногда прерываясь, чтобы сделать заметки.

    Время летело, а он ни на минуту не переставал читать и записывать.

    Наконец он прервал свое занятие.

    - Теперь, - сказал он, - кажется, пора. И опять он вынул часы.

    - Половина восьмого. Хорошо.

    Он встал, вышел через конюшню и поднялся по отлогому проходу без факела, не ощупывая стен, и так уверенно, как будто бы он шел днем по большой дороге.

    Потом он остановился и начал прислушиваться. Убедившись, что все кругом тихо, он отодвинул особенным образом кусок скалы, прикрепленный на петлях, который отошел в сторону, открыв проход. Самуил вышел. Он очутился позади хижины Гретхен, на том самом месте, где так удивились его появлению утром Гретхен и Христина.

    Наступила ночь. Гретхен еще не загнала коз.

    Он вынул из кармана ключ, открыл дверь и вошел.

    Там, в сундуке, лежал кусок хлеба - ужин Гретхен. Самуил взял хлеб, капнул на него три капли из пузырька, который он принес с собой, и положил хлеб на прежнее место.

    - Для первого раза, в виде подготовки, достаточно и такой дозы, - прошептал он. - Завтра я приду в это же самое время и удвою порцию.

    После этого он вышел и запер за собой дверь.

    Но прежде чем снова спуститься в свое подземелье, он обернулся и остановился.

    Налево от него стояла хижина Гретхен, направо - замок, слабо обрисовывавшийся в вечернем сумраке. Только окна комнат Христины ярко светились на темном фасаде здания.

    - Да! - воскликнул он. - Обе вы находитесь под действием моих чар, и теперь вы в моих руках! Я ворвусь в вашу жизнь, когда мне будет угодно, так же, как теперь вхожу в ваши комнаты. Я настоящий хозяин и этого замка, и этой скалы. Я хочу быть господином и обитательниц замка: и черноволосой Гретхен, суровой и дикой, как ее зеленый лес, и белокурой Христины, нежной и великолепной, как ее высеченный из камня дворец.

    Я хочу! Теперь я даже сам не могу отступить! Моя воля стала для меня законом, а для вас неизбежностью. Вы сами виноваты! Зачем до сих пор вы своей мнимой добродетелью старались уязвить и даже как бы поработили мою так называемую порядочность? Зачем ваша ложная слабость презирала, оскорбляла и унижала то, что я называл своей силой, покарай меня бог! И все это длится более года! Возможно ли, чтобы я уступил в этой страшной борьбе между вашей гордостью и моей? Я никого на свете не боюсь, кроме самого себя, могу ли я, из-за каких-то двух подростков, отречься от лучшего чувства: самоуважения?!

    Кроме того, ваше поражение необходимо для самой борьбы, в которой я нахожусь, подобно Иакову, с Духом Божьим. Надо, чтобы я сам себе доказал ту истину, что человек господствует над добром и злом, и имеет такую же власть, как само Провидение, и даже наперекор ему, может довести до грехопадения чистейшие души и сокрушить самую твердую силу.