Самуил взглянул на них, вынул из кармана крошечную скляночку и с большой осторожностью выпустил из нее одну каплю в рот Трихтера. Не успел он отодвинуть руку, как Трихтер, словно сквозь него пропустили электрический ток, внезапно выпрямился, вскочил на ноги, чихнул, протянул руку к Фрессвансту и выкрикнул ему слово, которое в лексиконе студентов было гораздо значительнее и обиднее негодяя, подлеца и убийцы:

    - Дурак!

    Кругом раздалось общее восклицание удивления и восхищения.

    - Это неправильно, это незаконная уловка! - вскричал взбешенный Дормаген.

    - Почему же? - спросил Самуил, хмуря брови.

    - Можно брызгать водой в лицо состязающихся, можно их встряхивать, можно заставлять их насильно пить. Но нельзя употреблять какие-то неведомые волшебные снадобья.

    - Позвольте, - возразил Самуил. - Дуэль на напитках, очевидно, допускает употребление всего, что только можно пить.

    - Это правда, это правда! - раздалось вокруг.

    - Но что это за снадобье? - спросил Дормаген.

    - Очень простая жидкость, которую я предоставляю в твое распоряжение. Я прибавил одну каплю этой жидкости к бутылке киршвассера, которую должен был проглотить Трихтер, для того, чтобы одержать верх. А ты влей две капли Фрессвансту, и он у тебя заговорит.

    - Хорошо, давай, - сказал Дормаген.

    - Вот тебе скляночка. Только я должен тебя предупредить. Это вещество далеко не безопасно, и если твой фукс примет две капли, то навряд ли он останется жив. Я дал своему одну каплю, и то не вполне за него спокоен.

    Невольная дрожь проняла слушателей от этих слов.

    - И еще предупреждаю тебя, - продолжал Самуил, - что если ты прибегнешь к этой крайности, то знай, что я не оставлю за тобой последнего слова. Самуил Гельб не должен быть побежден. Я не поколеблюсь пожертвовать Трихтером и дам ему три капли.

    Все это было сказано с жестким хладнокровием и, несмотря на страх, внушаемый Самуилом, вызвало громкий ропот. Юлиус чувствовал, что у него выступил холодный пот по всему телу.

    Отто Дормаген почерпнул мужество в общем негодовании, сделал шаг к Самуилу и, смотря ему прямо в лицо, проговорил:

    - Язык наш беден и вынуждает меня выразить свою мысль только вот в каких слабых словах: Самуил Гельб, ты презренный и подлый человек.

    Всех проняла невольная дрожь, и все со страхом ждали, что ответит Самуил на эту дерзость. Глаза студенческого короля метнули молнию, его рука сделала судорожное движение, но это было минутное волнение. Он сейчас же овладел собой, и его ответ был произнесен самым спокойным голосом. Только его спокойствие было еще ужаснее, чем его гнев.

    - Мы будем биться немедленно, - сказал он. - Дитрих, ты будешь моим секундантом. Пусть наши секунданты и наши друзья устроят все как следует, чтобы для нас все было готово, когда мы придем на Кейзерштуль. Надо расставить по дороге разведчиков, а то полиция испортит нам все дело. Слухи о дуэли Риттера с Гермелинфельдом уже, наверное, дошли до нее. Надо позаботиться, чтобы нам никто не мог помешать. Клянусь дьяволом, я затеваю эту дуэль не для забавы, ручаюсь вам в том! Мне в первый раз нанесено оскорбление, оно же и будет последним. Друзья мои, я обещаю вам такую дуэль, о которой будут говорить камни на мостовой. Идите же!

    В этих словах Самуил высказал себя истым студенческим королем. Он говорил решительно, властно, и те, кому он говорил, молча кланялись ему и повиновались. Он выпускал студентов на улицу небольшими группами, через некоторые промежутки времени, и указывал им, в какую сторону идти, чтобы по возможности не возбуждать никаких подозрений. Даже сам Дормаген стоял и ждал его распоряжений.

    Самуил сказал Юлиусу:

    - Иди, я догоню тебя у акаций. У тебя секундант есть?

    - Да, Левальд.

    - Ну хорошо. Иди же.

    Юлиус вышел из кабинета, но не тотчас вышел из трактира. Говорить ли нам, что он сделал? Он вошел в отдельный кабинет, запер дверь на ключ, вынул из своего портфеля засохший цветок, поцеловал его, потом осторожно вложил его в шелковую подушечку, которую купил у Шарлотты, надел подушечку себе на шею и спрятал эти мощи у себя под одеждой. Покончив с этой ребяческой шуткой, он улыбнулся и после этого вышел из трактира.

    Между тем Самуил, когда он, наконец, остался в синей комнате один с двумя замертво валявшимися пьяницами, наклонился над Трихтером и пощупал его лоб рукой. Трихтер вздохнул. - Хорошо, - сказал Самуил. К этому он добавил: - Этот Дормаген! Он так и бросил своего фукса, забыл о нем. А парень лихо отличился. Ну, ничего, это хороший знак.

    Он кликнул человека и, указывая ему на двух пьяниц, распорядился:

    - Отнесите их в Мертвецкую.

    Мертвецкая - это не что иное, как каморка, набитая соломой, куда вытаскивают пьяниц, упившихся до полного бесчувствия.

    После этого Самуил последним вышел из трактира и, беззаботно посвистывая, направился к Кейзерштулю.

    Придя в назначенное место, Самуил нашел там Юлиуса и двух студентов-секундантов.

    Излюбленное место для дуэлей студентов находилось за горой Кейзерштуль в двух милях от Гейдельберга.

    Пройдя одну милю, дуэлянты начали предпринимать кое-какие меры предосторожности. Они свернули с большой дороги и пошли по тропинкам, изредка оборачиваясь назад для того, чтобы проверить, не следит ли кто за ними.

    При встрече с филистерами оба секунданта, Дитрих и Левальд, немедленно приближались к ним и энергичным жестом, выразительность которого дополняла железная палка-трость, приглашали их идти прогуливаться куда-нибудь в другое место. Простой народ сторонился сам.

    Распоряжение Самуила было выполнено в точности. На некотором расстоянии друг от друга были расставлены караулом студенты, следившие за тем, чтобы дуэлянтов не застали врасплох. Дитрих шепнул им несколько слов и получил ответ: проходите.

    Через полчаса они дошли до маленькой гостиницы, окруженной деревьями. Это был новенький веселый розовый домик с зелеными ставнями. Вьющиеся растения взбегали до самой его крыши.

    Наша компания прошла садом, утопавшим в цветах и в солнечных лучах, в зал, предназначавшийся для танцев я дуэлей. Это была огромная комната, футов шестьдесят в длину и тридцать в ширину. Места было много, можно было сколько угодно вальсировать, драться, любить и умирать.

    Риттер был уже там в обществе студентов голубого кабинета. Ожидали только Дормагена, который вскоре явился в сопровождении своего секунданта.

    Четверо опытных студентов очерчивали мелом на полу границы для каждой пары, чтобы не мешать друг другу.

    В то же самое время четыре гольдфукса привинчивали к рукояткам отточенные трехгранные клинки, похожие на штыки.

    Студенческие шпаги состоят из двух частей, которые развинчиваются, чтобы их было удобнее скрывать от любопытных взоров. Стальную часть обыкновенно прячут под куртку, а рукоятку в карман и таким образом обманывают шпионов.

    В результате налицо оказалось четыре клинка в два с половиной фута длины каждый.

    - Что ж, приступим? - спросил Риттер.

    - Сию минуту, - ответил студент, который возился в углу у какого-то ящика с инструментами.

    Это был хирург, студент-медик, прибывший для починки ожидаемых изъянов кожи от шпаги. Он подошел к двери в глубине зала и крикнул:

    - Скорее, пожалуйста!

    Вошел слуга, он принес две салфетки, миску и кружку воды и поместил все это около хирургического ящика.

    Дормаген следил с нетерпением за всеми этими приготовлениями и перекидывался с окружавшими его студентами краткими, отрывистыми фразами. Франц подходил то к Отто, то к хирургу. Юлиус держал себя спокойно и с достоинством.

    Самуил же, по-видимому, был занят исключительно тем, что устранял попытку розовой веточки, колеблемой ветром, забраться в открытое окно.

    - Готово! - сказал хирург.

    Юлиус подошел к Самуилу, а Риттер к Дормагену.

    Тогда четыре секунданта сняли с вешалки на стене четыре куска войлока, четыре латных рукавицы и четыре стеганных пояса и подошли к дуэлянтам, чтобы облечь их в эти доспехи.

    Самуил отстранил прочь своего секунданта Дитриха.

    - Убери прочь этот хлам, - приказал он.

    - Но ведь это правило, - пробовал протестовать Дитрих, указывая на стол, где лежал раскрытый Устав - старая засаленная книга в черном переплете с красными закладками.

    - В Уставе, - сказал Самуил, - изложены правила, относящиеся к ссорам между студентами, но здесь ссора между мужчинами. Это не булавочный укол, теперь не время напяливать нагрудники. Напротив, надо даже снять сюртуки.

    И с этими словами он действительно снял свой сюртук и швырнул его на противоположный конец зала.

    Потом он схватил первую попавшуюся шпагу, согнул ее, уперев острием в пол, и стал в выжидательную позу.

    Отто Дормаген, Юлиус и Франц последовали его примеру, и все четверо, сбросив стеснявшие их сюртуки, приготовились к битве.

    Речь и жесты Самуила сообщили серьезность настроению присутствующих. У всех появилось предчувствие мрачной развязки.

    Дитрих трижды ударил в ладоши и произнес установленные слова:

    - Шпаги, скреститесь!

    И в ту же минуту в воздухе засверкали все четыре шпаги.

    Все присутствующие принялись следить за поединками с напряженным вниманием, затаив дыхание.

    Первое нападение с обоих сторон было как бы пробным, противники, казалось, приноравливались друг к другу.

    Силы Юлиуса и Франца были равны. Вызванный ревностью припадок гнева, овладевший Францем в первую минуту, сменился теперь холодной, сосредоточенной злостью. Юлиус же был прекрасен. Спокойствием, решительностью, храбростью без хвастовства сияла его юная, мужественная красота, одушевленная предстоящей опасностью. Впрочем, с обеих сторон обнаруживалось так много ловкости и присутствия духа, что можно было назвать этот поединок скорее упражнением в фехтовании, чем дуэлью, если бы время от времени быстрые натиски и еще более быстрые отражения, которые, казалось, вот-вот пронзят грудь, не напоминали присутствующим, что человеческая жизнь зависела от острия этого тонкого клинка мелькавшей шпаги.

    Вопреки установившемуся обычаю студенческих дуэлей, которые, собственно говоря, представляют собой более или менее опасную фехтовальную игру, ни Юлиус, ни Франц не говорили ни слова.

    Что же касается до другой пары дуэлянтов, то она казалась гораздо серьезнее и страшнее.

    Преимущество Самуила Гельба перед противником состояло в высоком его росте и в самообладании, которое никогда не покидало его.

    Но Отто Дормаген отличался подвижностью, пылкостью, решительностью, внезапностью и смелостью движений, которые невозможно было предвидеть.

    Это было редкое, захватывающее зрелище: с одной стороны спокойное хладнокровие, с другой - страстная ярость.

    Такая противоположность поражала зрителей; шпага одного напоминала зигзаг молнии своим быстрым, внезапным ослепительным действием; напротив, удары шпаги противника были верны, определенны и прямы, как острие громоотвода.

    Самуил не мог удержаться от разговоров и насмешек. Отражая с пренебрежением яростные нападения Отто, он сопровождал каждый свой отбой злой насмешкой по адресу противника.

    Он делал указания Дормагену, предупреждал его, давал ему совет, как фехтовальный учитель своему ученику.

    - Плохой отбой. Я нарочно открылся! Начнем снова. Теперь терц. Вот уже лучше! Вы научитесь, молодой человек. Стойте! Я целюсь в грудь! Говоря так, он действительно чуть не пронзил грудь Дормагена, который избежал удара только благодаря ловкому прыжку назад.

    Однако, такая пренебрежительная самоуверенность начала не на шутку раздражать Дормагена. Вследствие злости и уязвленного самолюбия он принялся действовать шпагой еще отчаяннее. Самуил же все не унимался, и его ядовитый язык работал в такт со шпагой.

    Его лицо выражало злое торжество. Чувствовалось, что опасность была его стихией, катастрофа наслаждением, смерть жизнью. И он был прекрасен по-своему: резкие, угловатые черты его лица дышали демонической красотой. Ноздри раздулись, в складке губ, выражавшей улыбку, обнаружилось еще более холодной дерзости, чем обыкновенно; его карие, с красноватым отливом зрачки сверкали, как у тигра. Неизъяснимое выражение кровожадной гордости всего существа его вызывало у зрителей чувство не то ужаса, не то восторга. Минутами казалось, что он обдавал демоническим светом своих глаз всю залу, в них можно было прочесть полнейшее презрение к жизни.

    При виде его спокойствия, уверенности во всех действиях и презрительного отношения к противнику, у зрителей сама собой зарождалась мысль о его неуязвимости.

    Дормаген, который начинал уже терять присутствие духа от всех его язвительных колкостей, решил покончить разом и рискнул употребить свой особенно опасный прием, о котором говорил Юлиусу Самуил.

    То был отчаянно смелый натиск. Не разгибаясь, стремительно сыпал он удары один за другим, бросаясь на противника, как разъяренный лев.

    Послышался крик. Все думали, что Самуил ранен.

    Но Самуил, словно предугадав мысли Дормагена, так быстро отскакивал в сторону, что сыпавшиеся градом смертоносные удары задевали только раздувавшуюся его рубашку.

    Самуил подтрунивал, Дормаген бледнел.

    В ту же самую минуту счастье как бы покинуло Юлиуса, у него оказалась слегка задетой правая рука.

    Секунданты вмешались и объявили передышку.

    Пробовали даже покончить на этом поединок Юлиуса и Франца. Любезность, сказанная мимоходом какой-то гризетке, не заслуживала серьезной дуэли по общему мнению. Но у Франца, кроме ревности, был еще приказ от Тугендбунда. Юлиус также не соглашался.

    - Мы прекратим только тогда, когда один из нас будет валяться в ногах у другого, - говорил он. - А если сюда пришли из-за царапин, то не к чему драться на шпагах, достаточно простых иголок.

    Потом он обратился к Риттеру:

    - Ты отдохнул? - спросил он.

    Что же касается Отто и Самуила, то присутствовавшие были о них совершенно иного мнения. Никому ни на минуту не пришло в голову убеждать и их покончить дуэль на последней схватке перед передышкой, до того чувствовалась свирепая ярость одного противника, вызванная неудачным нападением, и непоколебимая самоуверенность другого.

    Самуил не прекращал своих насмешек и во время перерыва.

    - Запомни хорошенько, - говорил он Дормагену, - что на свете нет той удачи, у которой бы не было невыгодной стороны. Так и с твоим последним приемом: он был бы великолепен, если бы ты только не промахнулся. Теперь выходит, что ты как будто сам себя поставил в дурацкое положение.

    - Ты полагаешь? - прошипел Дормаген.

    - Ах, если бы я имел право давать тебе советы, то я посоветовал бы тебе совсем не раскрывать рта. Ты и так весь запыхался от последней похвальной натуги всадить мне в ребра полфута остроконечной стали, а если станешь еще разговаривать, так и совсем угробишь себя.

    Дормаген схватился за шпагу.

    - К барьеру сию же минуту, - рычал он так яростно, что секунданты тотчас же дали сигнал.

    Юлиус в это время думал:

    - Теперь одиннадцать часов. Она должна быть в часовне, она может быть молится за меня. Это, вероятно, ее молитва спасла меня сейчас.

    Когда раздался сигнал к возобновлению действий, то он совершенно настроился к предстоявшей минуте.

    Дуэль продолжалась.

    На этот раз Дормаген даже не слышал издевательств Самуила. Он до того рассвирепел, что преследовал только одну цель - заколоть противника и забывал даже думать о самом себе. От раздражения руки его тряслись, и удары были скорее сильные, чем правильные. Он доходил до исступления.

    Самуил замечал все и только подливал масла в огонь. Он и сам изменил тактику. Куда девалось его спокойствие и равнодушие? Он скакал, махал шпагой, делал отчаянные прыжки, перебрасывал шпагу из одной руки в другую, притворялся испуганным… Все это сопровождалось едкими, насмешливыми фразами и только еще более разжигало злость Дормагена, который начинал уже терять голову.

    Вдруг Самуил воскликнул:

    - А ну-ка, господа, скажите, на какой глаз окривел Филипп Македонский?

    В это время он продолжал проделывать с Отто те же, изводившие его вконец, приемы.

    - Помнится мне, как будто бы на левый глаз. Филипп, отец Александра Македонского, осаждал город… город, ей-богу, не припоминаю, какой город. Стрелок из города взял стрелу, написав на ней предварительно: в левый глаз Филиппа. И стрела как раз угодила в цель. Только вот что, черт возьми. Почему левый глаз, а не правый?

    Отто ответил яростным натиском.

    Но он опять не рассчитал, его шпага скользнула по шпаге Самуила, острие которой коснулась слегка его груди.

    - Ты нарочно, что ли, открываешься? - спросил Самуил. Отто заскрежетал зубами. Ясно было, что Самуил играл с ним, как кошка с мышью.

    Другие дуэлянты дрались не менее отчаянно, но у них были более равные силы.

    Все же Риттер как-то ухитрился нанести такой удар, от которого Юлиус не успел увернуться.

    Шпага задела его правый бок.

    Но тут на выручку подоспело маленькое обстоятельство, почти чудо. Вместо того, чтобы уйти в тело, клинок наткнулся на что-то мягкое и шелковистое и поволок его за собой.

    Благодаря этому, Юлиус успел оправиться и глубоко всадил шпагу в бок Риттеру, который тут же и упал.

    Предмет, спасший Юлиусу жизнь, оказался маленьким шелковым мешочком, с засохшим цветком шиповника внутри. Он висел на шнурке у него на шее.

    - Ага, ты закончил! - сказал Самуил.