Но теперь его больше не занимал тот тяжкий труд, которому он некогда столь беззаветно отдавал силы. Генрих уподобился старой кокетке, сменившей зеркало на молитвенник: предметы, прежде столь ему дорогие, теперь вызывали в нем чуть ли не отвращение.
Надушенные мягкие перчатки, маски из тончайшего полотна, пропитанные всевозможными мазями, химические составы, для того чтобы завивать волосы, подкрашивать бороду, румянить мочки ушей и придавать блеск глазам, - он уже давно пренебрегал всем этим; пренебрег и на этот раз.
- В постель, - сказал он со вздохом.
Двое камердинеров разоблачили короля, натянули ему на ноги ночные кальсоны из тонкой шерсти и, осторожно приподняв, уложили его особу под одеяло.
- Чтеца его величества! - крикнул один из них, ибо Генрих засыпал с большим трудом и, совершенно измученный бессонницей, иногда пытался задремать под чтение вслух.
- Нет, никого не надо, - сказал Генрих, - и чтеца тоже. Пусть он лучше почитает за меня молитвы. Но если вернется господин Жуаез, приведите его ко мне.
- А если он поздно вернется, государь?
- Увы! - сказал Генрих. - Он всегда возвращается поздно. Но приведите его, когда бы он ни возвратился.
Слуги потушили свечи, зажгли у камина лампу, в которой горели ароматичные масла, дававшие бледное голубоватое пламя - с тех пор как Генрихом овладели погребальные мысли, ему нравилось такое фантасмагорическое освещение, - и вышли на цыпочках из тихой опочивальни.
Генриха III, храброго перед лицом настоящей опасности, одолевали суеверные страхи, свойственные детям и женщинам. Он боялся злых духов, страшился призраков, и вместе с тем это чувство служило ему своеобразным развлечением. Когда он боялся, ему было не так скучно; он уподоблялся некоему заключенному, до того истомленному тюремной праздностью, что, когда ему сообщили о предстоящем допросе под пыткой, он ответил: "Отлично! Хоть какое-нибудь разнообразие".
Итак, Генрих следил за отблесками масляной лампы, вперял взор в темные углы комнаты и старался уловить малейший звук, по которому можно было бы определить таинственное появление призрака, но вот глаза его, утомленные всем виденным, закрылись, и он задремал, убаюканный одиночеством и тишиной.
Но Генриху никогда не удавалось забыться надолго. И во сне и наяву он находился в возбуждении, подтачивающем его жизненные силы. Так и теперь ему почудился в комнате какой-то шорох, и он проснулся.
- Это ты, Жуаез? - спросил он.
Ответа не последовало.
Свет лампы потускнел. Она отбрасывала на потолок резного дуба лишь белесоватый круг, от которого отливала зеленью позолота орнамента.
- Один! Опять один! - прошептал король. - Ах, верно говорит пророк: великим мира сего надлежит скорбеть. Лучше было бы сказать: они всегда скорбят.
После краткой паузы он пробормотал:
- Господи, дай мне силы переносить одиночество в жизни. Как одинок я буду после смерти!..
- Ну, ну, насчет одиночества после смерти - это как сказать, - ответил чей-то резкий голос, прозвучавший в нескольких шагах от кровати. - А черви-то у тебя не считаются?
Ошеломленный король приподнялся на своем ложе и с тревогой оглядел комнату.
- Узнаю этот голос, - прошептал он.
- Слава богу! - ответил голос.
Холодный пот выступил на лбу короля.
- Можно подумать, что это Шико…
- Горячо, Генрих, горячо! - ответил голос.
Генрих спустил с кровати одну ногу и различил недалеко от камина, в том самом кресле, на которое час назад он указывал д'Эпернону, чью-то фигуру - тлевший в камине огонь отбрасывал на нее рыжеватый свет. Таким отблеском освещены у Рембрандта[25] лица на заднем плане картины, почему их не сразу можно заметить. Видна была лишь ручка кресла, на которую опирался сидевший, и его костлявое колено.
- Господи, спаси и помилуй! - вскричал Генрих. - Да это тень Шико!
- Бедняжка Анрике, - произнес голос, - ты, оказывается, все так же глуп!
- Глуп?!
- Тени не могут говорить, дурачина, - у них нет тела и, следовательно, нет языка, - продолжало существо, сидевшее в кресле.
- Так, значит, ты действительно Шико? - вскричал король, обезумев от радости.
- На этот счет пока ничего решать не будем.
- Как, неужели ты не умер, дорогой мой Шико?
- Да нет же, напротив, я умер, я сто раз мертв.
- Шико, мой единственный друг!
- Ты по-прежнему твердишь одно и то же. Ты не изменился, черт побери!
- А ты изменился, Шико? - грустно спросил король.
- Надеюсь.
- Шико, друг мой, - сказал король, спустив с кровати, обе ноги, - скажи, почему ты меня покинул?
- Потому что умер.
- Но ведь ты сам сказал, что жив.
- И повторяю то же самое.
- Как же это понимать?
- Для одних я умер, Генрих, а для других жив.
- А для меня?
- Для тебя я мертв.
- Почему?
- Ты в своем доме не хозяин.
- Как так?
- Ты ничего не можешь сделать для тех, кто тебе служит.
- Милостивый государь!..
- Не сердись, не то и я рассержусь!
- Да, ты прав, - произнес король, трепеща при мысли, что тень Шико может исчезнуть. - Но говори, друг мой, говори…
- Ты помнишь, мне надо было свести кое-какие счеты с господином де Майеном?
- Отлично помню.
- Я их свел: отдубасил как следует этого несравненного полководца. Он стал разыскивать меня, чтобы повесить, а ты бросил меня на произвол судьбы. Вместо того чтобы прикончить его, ты с ним помирился. Что же мне оставалось делать? Через посредство моего приятеля Горанфло я объявил о своей кончине и погребении. Так что с той самой поры господин Майен, который рьяно разыскивал меня, перестал это делать.
- Какое ужасное мужество ты проявил, Шико! Скажи, и ты не подумал о том, что я буду страдать при вести о твоей смерти?
- Да, я поступил мужественно, но ничего ужасного в этом не было. Спокойная жизнь наступила для меня, с тех пор как все считают меня мертвым.
- Шико! Шико! Друг мой! - вскричал король. - Ты приводишь меня в ужас, я просто голову потерял!
- Эко дело! Ты только сейчас это заметил?
- Не знаю, что и думать.
- Бог ты мой, надо все-таки на чем-нибудь остановиться.
- Ну так знай: я думаю, что ты умер и явился с того света.
- Значит, я тебе наврал? Ты не очень-то вежлив.
- Во всяком случае, часть правды ты от меня скрываешь. Но я уверен, что, подобно теням, о которых повествуют древние авторы, ты откроешь мне ужасные вещи.
- Отрицать не стану. Приготовься же, бедняга король.
- Да, да, - продолжал Генрих, - признайся, что ты тень, посланная ко мне господом богом!
- Готов признаться во всем, что ты пожелаешь.
- Иначе как бы ты прошел по коридорам, где столько охраны? Как очутился ты в моей опочивальне, подле меня?.. Значит, в Лувр всякий может войти? Плохо же охраняют короля!
И Генрих, в страхе перед воображаемой опасностью, снова бросился в кровать, готовый от ужаса зарыться под одеяло.
- Ну, ну, ну, - сказал Шико тоном, в котором чувствовалась и жалость и большая привязанность. - Не волнуйся: дотронься до меня и сразу убедишься.
- Значит, ты не вестник гнева божьего!
- Черт бы тебя побрал! Разве у меня рога, словно у сатаны, или огненный меч в руках, как у архангела Михаила?
- Как же ты все-таки вошел?
- Пойми, наконец, что я сохранил ключ, который ты мне сам дал! Я еще повесил его тогда себе на шею, чтобы позлить твоих камергеров:[26] ведь они имеют право носить ключи только на заду. Ключом открывают двери и входят - вот я и попал!
- Через потайную дверь?
- Конечно!
- Но почему ты явился сегодня, а не вчера, например?
- В этом-то и весь вопрос. Что ж, сейчас узнаешь.
Генрих накрылся одеялом и продолжал жалобным голосом:
- Не говори мне ничего неприятного, Шико, прошу тебя… О, если бы ты знал, как я рад, что слышу твой голос!
- Я скажу тебе правду, вот и все. Тем хуже, если правда окажется неприятной.
- Не всерьез же ты опасаешься господина де Майена? - сказал король.
- Наоборот, вполне серьезно. Пойми: получив от слуг господина де Майена пятьдесят палочных ударов, я всыпал ему лично целую сотню. Господин де Майен, вероятно, считает, что должен мне еще пятьдесят ударов. Я очень опасаюсь таких должников и не явился бы сюда, если бы господин де Майен не был в Суассоне.
- Отлично, Шико, я беру тебя под свое покровительство и желаю…
- Берегись, Лирике: всякий раз, когда ты говоришь "я желаю", ты готовишься совершить какую-нибудь глупость.
- Я желаю, чтобы ты воскрес и явился открыто, перед всем светом.
- Ну, что я говорил?!
- Я тебя защищу.
- Ладно уж.
- Шико, даю тебе мое королевское слово!
- У меня имеется кое-что получше.
- Что?
- Моя нора, и я в ней останусь.
- Я защищу тебя, слышишь! - с силой вскричал король, вскакивая и выпрямляясь во весь рост возле кровати.
- Генрих, - сказал Шико, - ты простудишься. Умоляю тебя, ложись.
- Ты прав. Но что делать, когда ты выводишь меня из терпения, - сказал король, снова закутываясь в одеяло. - Неужели мне, Генриху Валуа, королю Франции, достаточно для охраны моих швейцарцев, шотландцев, французских гвардейцев и дворян, а господину Шико этого мало, он не считает себя в безопасности!
- Подожди-ка, подожди, как ты сказал? У тебя есть швейцарцы?
- Да, под командованием Токио.
- Хорошо. У тебя есть шотландцы?
- Да, ими командует Ларшан.
- Очень хорошо. У тебя есть французские гвардейцы?
- Под командованием Крийона.
- Замечательно! А дальше?
- Дальше имеется кое-что новенькое, Шико.
- Новенькое?
- Да. Представь себе - сорок пять храбрых дворян.
- Где ты их откопал? Не в Париже, во всяком случае?
- Нет, они только сегодня прибыли в Париж.
- Вот оно что! - сказал Шико, озаренный внезапной догадкой. - Знаю я твоих дворян!
- Вот как!
- Сорок пять оборванцев, которым не хватает только нищенской сумы.
- Отрицать не стану.
- При виде их можно со смеху помереть!
- Шико, среди них есть настоящие молодцы.
- Словом, гасконцы, как генерал-полковник твоей инфантерии.
- И как ты, Шико.
- Ну, Генрих, я дело другое. С тех пор как я покинул Гасконь, я перестал быть гасконцем.
- А они?
- Они наоборот: в Гаскони они гасконцами не были, зато здесь они гасконцы вдвойне.
- Неважно, у меня теперь сорок пять добрых шпаг.
- Под командованием сорок шестой доброй шпаги, именуемой д'Эперноном?
- Не совсем так.
- Кто же их командир?
- Луаньяк.
- Подумаешь!
- Ты что ж, Луаньяком пренебрегаешь?
- Отнюдь нет, он мой родич в двадцать седьмом колене.
- Ответишь ты мне наконец?
- На что?
- На мой вопрос о Сорока пяти?
- И ты полагаешься на их защиту?
- Да, черт побери! - с раздражением вскричал Генрих.
Шико, или же его тень (мы на этот счет осведомлены не больше короля и потому вынуждены оставить читателя в неизвестности), уселся поглубже в кресло.
- Лично у меня гораздо больше войска, - сказал он.
- Что ж это за войско?
- Сейчас увидишь. Во-первых, у меня есть та армия, которую господа де Гизы формируют в Лотарингии.
- Ты рехнулся?
- Нисколечко. Настоящая армия в количестве не менее шести тысяч человек.
- Но каким же образом ты, который так боится господина де Майена, рассчитываешь, что тебя станут защищать солдаты господина де Гиза?
- Я ведь умер.
- Опять та же шутка!
- Господин де Майен имел зуб против Шико. Поэтому, воспользовавшись своей смертью, я переменил оболочку, имя и общественное положение.
- Значит, ты больше не Шико? - спросил король.
- Нет.
- Кто же ты?
- Я - Робер Брике, бывший торговец и лигист.
- Ты лигист, Шико?
- И самый ярый. Таким образом, меня, Робера Брике, члена святого союза, защищает, во-первых, лотарингская армия - шесть тысяч человек… Хорошенько запоминай цифры!..
- Не беспокойся.
- Затем около ста тысяч парижан.
- Ну и вояки!
- Достаточно хорошие, чтобы наделать тебе неприятностей, мой король… Итак, сто тысяч плюс шесть тысяч, итого - сто шесть тысяч! Затем - парламент, папа, испанцы, кардинал Бурбонский, фламандцы, Генрих Наваррский, герцог Анжуйский…
- Твой список еще не пришел к концу? - с досадой спросил король.
- Да нет же! Остается еще три категории людей, сильно против тебя настроенных.
- Говори.
- Прежде всего католики.
- Ах да. Я ведь истребил только три четверти гугенотов.
- Затем гугеноты, потому что ты на три четверти истребил их.
- Ну разумеется. А третья?
- Что ты скажешь о политиках, Генрих?
- Да, да, о тех, кто не желает ни меня, ни моего брата, ни господина де Гиза.
- Но кто не имеет ничего против твоего наваррского зятя?
- При условии, что он отречется от своей веры.
- Пустяки какие. Это его нисколько не смутит!
- Но помилуй! Люди, о которых ты говоришь…
- Ну?
- Это же вся Франция?
- Вот именно. Я лигист, и это моя армия. Ну-ка подсчитай и сравни.
- Мы шутим, не так ли, Шико? - промолвил Генрих, чувствуя, как его пробирает дрожь.
- По-моему, сейчас не до шуток - ведь ты, бедный Анрике, один против всех.
Лицо Генриха приобрело выражение подлинно царственного достоинства.
- Да, я один, - сказал он, - но я один и повелевая. Ты показал мне целую армию. Отлично! А теперь покажи мне вождя. О, ты, конечно, назовешь господина де Гиза! Но разве ты не видишь, что я держу его в Нанси?.. Господина де Майена? Ты сам сказал, что он в Суассоне… Герцога Анжуйского? Ты знаешь, он в Брюсселе… Короля Наваррского? Он в По… Разумеется, я один, но я у себя, свободен и вижу, откуда идет враг, как охотник, стоящий среди поля, видит дичь, выбегающую или вылетающую из леса.
Шико почесал нос. Король решил, что его друг побежден.
- Что ты на это ответишь? - спросил он.
- А то, что ты, Генрих, как всегда, красноречив. У тебя остался твой язык; действительно, это не так мало, как я думал; поздравляю. Но в твоих рассуждениях одно слабое место.
- Какое?
- Ты воображаешь себя охотником, подстерегающим дичь, я же полагаю, что ты сам дичь, которую преследует охотник.
- Шико!
- А между тем в Париже кое-кто появился.
- Кто?
- Одна женщина.
- Моя сестрица Марго?
- Нет, герцогиня де Монпансье.
- Даже если это правда, я никогда не боялся женщин.
- Да, опасаться надо только мужчин. Но погоди. Она явилась в качестве гонца, понимаешь? Возвестить о прибытии брата.
- Господина де Гиза?
- Да.
- Передай мне чернила и бумагу.
- Для чего? Написать господину де Гизу повеление не выезжать из Нанси?
- Вот именно. Мысль, видно, правильная, раз она одновременно пришла в голову и тебе и мне.
- Наоборот, никуда не годная.
- Почему?
- Едва получив это повеление, он сразу догадается, что его присутствие в Париже необходимо, и примчится сюда.
Король почувствовал, как в нем закипает гнев. Он косо посмотрел на Шико.