- Я тоже этого не понимаю, - задумчиво проговорила Маргарита.

    - Наверно, потому, - заметил король, - что головою могут быть и мужчина и женщина, в зависимости от свойств их натуры.

    Шико поклонился.

    - Объяснение самое подходящее, государь.

    - Тем лучше. Очень рад, что я оказался человеком более глубоким, чем думал… А теперь вернемся к письму. Горю желанием, сударыня, услышать, что нового при французском дворе. К сожалению, наш славный господин Шико привез новости на языке, мне неизвестном… - И Генрих Наваррский сел, потирая руки, словно его ожидало нечто весьма приятное. - Ну как, господин Шико, прочитали вы моей жене это знаменитое письмо? - продолжал он.

    - Да, государь.

    - Расскажите же мне, дорогая, что в нем содержится?

    - А не опасаетесь ли вы, государь, - сказал Шико, - что латинский язык послания является признаком неблагоприятным?

    - Но почему? - спросил король.

    Маргарита на мгновение задумалась, словно припоминая одну за другой все услышанные ею фразы.

    - Наш любезный посол прав, - сказала она, - латынь в данном случае - плохой признак.

    - Неужели? - удивился Генрих. - Разве в письме есть что-нибудь порочащее нас? Будьте осторожны, дорогая, ваш венценосный брат пишет весьма искусно и всегда проявляет изысканную вежливость.

    - Это коварное письмо, государь.

    - Быть этого не может!

    - Да, да, в нем больше клеветы, чем нужно, чтобы поссорить не только мужа с женой, но и друга со всеми его друзьями.

    - Ого! - протянул Генрих, выпрямляясь и нарочно придавая своему лицу, обычно столь открытому и благодушному, недоверчивое выражение. - Поссорить мужа с женой, то есть меня с вами?

    - Да, государь.

    - А по какому случаю, дорогая?

    Шико сидел как на иголках.

    - Быть беде, - шептал он, - быть беде…

    - Государь, - продолжала королева, - если бы вызнали латынь, то обнаружили бы в письме много комплиментов по моему адресу.

    - Но каким же образом, - продолжал Генрих, - относящиеся к вам комплименты могут нас поссорить? Ведь пока брат мой Генрих будет вас хвалить, мы с ним во мнениях не разойдемся. Вот если бы в этом письме о вас говорилось дурно, тогда, сударыня, дело другое: я понял бы политический расчет моего брата.

    - Если бы Генрих говорил обо мне дурно, вам была бы понятна его политика?

    - Да, мне известны причины, по которым Генриху де Валуа хотелось бы нас поссорить.

    - Дело в том, сударь, что комплименты - лишь коварное вступление, за которым следует злостная клевета на ваших и моих друзей.

    Смело бросив королю эти слова, Маргарита стала ждать возражений.

    Шико опустил голову. Генрих пожал плечами.

    - Подумайте, дорогая, - сказал он, - может быть, вы недостаточно хорошо поняли всю эту латынь и письмо моего брата не столь уж злонамеренно.

    Как ни кротко, как ни мягко произнес Генрих эти слова, королева Наваррская бросила на него недоверчивый взгляд.

    - Поймите меня до конца, государь, - сказала она.

    - Бог свидетель, только этого я и желаю, сударыня, - ответил Генрих.

    - Нуждаетесь ли вы в своих слугах, скажите?

    - Нуждаюсь ли я, дорогая? Что я стал бы делать без них, бог ты мой?!

    - Так вот, государь, король хотел бы отдалить от вас лучших ваших слуг.

    - Это ему не удастся.

    - Браво, государь, - прошептал Шико.

    - Ну, разумеется, - заметил Генрих с тем изумительным добродушием, которое до конца его жизни сбивало всех с толку, - ведь слуг привязывает ко мне чувство, а не выгода. Я ничего им дать не могу.

    - Вы им отдаете свое сердце, свое доверие, государь, - это лучший дар короля.

    - Да, дорогая, и что же?

    - Я ничего не могу вам сказать, государь, - продолжала Маргарита, - не поставив под угрозу…

    Шико понял, что он лишний, и отошел.

    - Дорогой посол, - обратился к нему король, - соблаговолите подождать в моем кабинете: королева хочет сказать мне что-то наедине.

    Видя, что супруги рады от него отделаться, Шико вышел из комнаты, отвесив обоим поклон.

    Итак, Генрих с супругой остались, к их обоюдному удовольствию, наедине.

    На лице короля не было ни тени беспокойства или гнева. Он явно не понимал латыни.

    - Сударь, - сказала Маргарита, - я жду ваших вопросов.

    - Письмо, видно, очень беспокоит вас, дорогая, - сказал король. - Не надо так волноваться.

    - Такое письмо, государь, целое событие. Король не посылает вестника к другому монарху, не имея на это важных причин.

    - Полноте, довольно говорить об этом… Кажется, сегодня вечером вы даете бал?

    - Да, государь, - удивленно ответила Маргарита. - Вы же знаете, что у нас почти каждый вечер танцы.

    - А у меня завтра охота, облава на волков.

    - У каждого свои развлечения, государь. Вы любите охоту, я - танцы. Вы охотитесь, я пляшу.

    - Да, друг мой, - вздохнул Генрих. - И, по правде говоря, ничего дурного тут нет. Но меня тревожит один слух.

    - Слух?.. Ваше величество беспокоит какой-то слух?

    - А вы-то сами ничего не слышали? - продолжал Генрих.

    Маргарита начала всерьез опасаться, что все это лишь способ нападения, избранный ее мужем.

    - Я не любопытна, государь, - сказала она. - К тому же не придаю значения слухам.

    - Так вы считаете, сударыня, что слухи надо презирать?

    - Безусловно, государь.

    - Я вполне с этим согласен, дорогая, и дам вам от личный повод применить свою философию.

    Маргарита подумала, что наступает решительный момент. Она собрала все свое мужество и спокойно ответила:

    - Хорошо, государь. Охотно сделаю это.

    Генрих начал тоном кающегося грешника:

    - Вы знаете, как я забочусь о бедняжке Фоссез?

    - О моей фрейлине?

    - Да.

    - О вашей любимице, от которой вы без ума?

    - Ах, дорогая, вы заговорили на манер одного из слухов, которые только что осуждали.

    - Вы правы, государь, - улыбнулась Маргарита, - смиренно прошу у вас прощения.

    - Итак, Фоссез больна, дорогая, и врачи не могут определить, что с ней.

    - Как вы сказали? - воскликнула королева злорадно, ибо самая умная и великодушная женщина не может удержаться от удовольствия пустить стрелу в другую женщину, - Фоссез, этот цветок чистоты и невинности, больна? И врачи должны разбираться в ее радостях и горестях?

    - Да, - сухо ответил Генрих. - Я говорю, что моя доченька Фоссез больна и скрывает свою болезнь.

    - В таком случае, государь, - сказала Маргарита, которая по обороту, принятому разговором, решила, что ей предстоит даровать прощение, а вовсе не вымаливать его, - я не знаю, что угодно вашему величеству, и жду объяснений.

    - Следовало бы… - продолжал Генрих. - Но я, пожалуй, слишком много требую от вас, дорогая…

    - Скажите все же.

    - Вам следовало бы сделать мне великое одолжение и посетить мою доченьку Фоссез.

    - Чтобы я навестила эту девицу, о которой говорят, будто она имеет честь быть вашей возлюбленной?

    - Не волнуйтесь, дорогая, - молвил король. - Честное слово, вы так громко говорите, что, чего доброго, вызовете скандал, а я не поручусь, что подобный скандал не обрадует Французский двор, ибо в письме короля, прочитанном Шико, стояло "quotidie scandalum", то есть "каждодневный скандал", - это понятно даже такому жал кому латинисту, как я.

    Маргарита вздрогнула.

    - К кому же относятся эти слова, государь? - спросила она.

    - Вот этого я и не понял. Но вы знаете латынь и поможете мне разобраться…

    Маргарита покраснела до ушей. Между тем Генрих опустил голову и слегка приподнял руку, словно простодушно раздумывая над тем, к кому при его дворе могло относиться это выражение.

    - Хорошо, государь, - проговорила королева, - вы хотите, во имя нашего согласия, принудить меня к унизительному поступку. Я повинуюсь.

    - Благодарю вас, дорогая, - сказал Генрих, - благодарю.

    - Но какова будет цель моего посещения?

    - Вы найдете Фоссез среди других фрейлин, ибо они спят в одном помещении. Вы сами знаете, как эти особы любопытны и нескромны, трудно себе представить, до чего они могут довести Фоссез. Ей надо покинуть помещение фрейлин.

    - Если она хочет прятаться, пусть на меня не рассчитывает. Я не стану ее сообщницей.

    И Маргарита умолкла, ожидая, как будет принят ее отказ.

    Но Генрих словно ничего не слышал. Голова его снова опустилась, и он вновь принял тот задумчивый вид, который только что поразил королеву.

    - Margota… - пробормотал он. - Margota cum Turennio… Вот те слова, которые я все время искал.

    На этот раз Маргарита побагровела.

    - Клевета, государь! - вскричала она. - Неужели вы станете повторять мне клеветнические наветы?

    - Какая клевета? - спросил Генрих невозмутимо. - Разве вы обнаружили в этих словах клевету, сударыня? Я просто вспомнил одно место из письма моего брата: "Margota cum Turennio conveniunt in castello nomine Loignac".^[44] Право же, надо, чтобы какой-нибудь латинист перевел мне письмо.

    - Хорошо, прекратим эту игру, государь, - продолжала Маргарита, вся дрожа, - и скажите без обиняков, чего вы от меня желаете?

    - Я хотел бы, чтобы вы перевели Фоссез в отдельную комнату и прислали к ней лекаря, способного держать язык за зубами, - например, вашего придворного лекаря.

    - Понимаю! - вскричала королева. - Но есть жертвы, которых не может требовать даже король. Покрывайте сами грехи Фоссез, государь. Это ваше дело: страдать должен виновный, а не невинный.

    - Правильно, виновный. Вот вы опять напомнили мне выражение из этого загадочного письма.

    - Каким образом?

    - Виновный - по-латыни, кажется, nocens?

    - Да, сударь.

    - Так вот, в письме стоит: "Margota cum Turennio ambo nocentes, conveniunt in castello nomine Loignac". Боже, как жаль, что при такой хорошей памяти я так плохо образован!

    - "Ambo nocentes…"^[45] - тихо повторила Маргарита, становясь белее своего крахмального кружевного воротника. - Он понял, понял!

    - Что же, черт побери, хотел сказать мой братец? - безжалостно продолжал Генрих Наваррский. - Помилуй бог, дорогая, удивительно, что вы, так хорошо знающая латынь, еще не разъяснили мне этой фразы.

    - Государь, я уже имела честь говорить вам…

    - Э, черт возьми, - прервал ее король, - вот и сам Turennius бродит под вашими окнами и глядит наверх, словно дожидается вас, бедняга. Я дам ему знак подняться сюда. Он человек весьма ученый и скажет мне то, что я хочу знать.

    - Государь, государь! - вскричала Маргарита, приподнимаясь в кресле и складывая с мольбою руки. - Будьте великодушнее, чем все сплетники и клеветники Франции!

    - Э, мой друг, сдается мне, что у нас в Наварре народ не более снисходительный, чем во Франции. Вы только что… проявили большую строгость к бедняжке Фоссез.

    - Строгость? Я? - вскричала Маргарита.

    - А как же, припомните. Однако нам подобает быть снисходительными, сударыня. Мы ведем такую мирную жизнь: вы даете балы, я езжу на охоту.

    - Да, да, государь, - сказала Маргарита, - вы правы, будем снисходительны друг к другу.

    - Так вы проведаете Фоссез, не правда ли?

    - Да, государь.

    - Отделите ее от других фрейлин?

    - Да, государь.

    - Поручите ее своему лекарю.

    - Да, государь.

    - И если то, о чем говорят, правда и бедняжка поддалась искушению… - Генрих возвел очи горе. - Это возможно, - продолжал он. - Женщина - существо слабое, как говорится в Евангелии.

    - Я женщина, государь, и знаю, что должна быть снисходительной к другим женщинам.

    - Вы все знаете, дорогая. Вы поистине образец совершенства и…

    - И что же?

    - И я целую ваши ручки.

    - Но поверьте, государь, - продолжала Маргарита, - жертву эту я приношу лишь из добрых чувств к вам.

    - О, - сказал Генрих, - я вас отлично знаю, сударыня, и мой брат, король Франции, тоже: он говорит о вас в этом письме столько хорошего, помните? "Fiat sanum exemplum statim, atque res certior eveniet".^[46] Хороший пример, о котором здесь идет речь, без сомнения, тот, который подаете вы.

    И Генрих поцеловал холодную, как лед, руку Маргариты.

    - Передайте от меня тысячу нежных слов Фоссез, сударыня. Займитесь ею, как вы обещали. Я еду на охоту. Может быть, я увижу вас лишь по возвращении; может быть, не увижу никогда… Волки - звери опасные. Дайте я поцелую вас, дорогая.

    Он почти с нежностью поцеловал Маргариту и вышел, оставив ее ошеломленной всем, что она услышала.

    Король вернулся в свой кабинет, где его ожидал Шико.

    - Знаешь, Шико, что говорит королева?

    - Нет.

    - Она говорит, что твоя проклятая латынь разрушит наше семейное счастье.

    - Ради бога, государь, забудем всю эту латынь! - вскричал Шико.

    - Я и не думаю больше о письме, черт меня побери, - сказал Генрих. - У меня есть дела поважнее.

    - Ваше величество, предпочитаете развлекаться?

    - Да, сынок, - сказал Генрих, недовольный тоном, которым Шико произнес эти слова. - Да, мое величество предпочитает развлекаться.

    - Простите, но, может быть, я мешаю вашему величеству?

    - Э, сынок, - продолжал Генрих, пожимая плечами, - я уже говорил тебе - у нас здесь не то что в Лувре. И охотой, и войной, и политикой мы занимаемся на глазах у всех.

    В эту минуту дверь отворилась, и д'Обиак громким голосом доложил:

    - Господин испанский посол.

    Шико так и подпрыгнул в кресле, что вызвало у короля улыбку.

    - Ну вот, - сказал Генрих, - и внезапное опровержение моих слов. Испанский посол!.. Что ему от нас нужно?

    - Я удаляюсь, - смиренно сказал Шико. - Его величество Филипп Второй,^[47] наверно, направил к вам настоящего посла, а я ведь…

    - Чтобы французский посол отступил перед испанским, да еще в Наварре! Помилуй бог, этого не будет. Открой вон тот книжный шкаф и расположись в нем.

    - Но я даже невольно все услышу, государь.

    - Ну и услышишь, черт побери, мне-то что? Я ничего не скрываю. Кстати, король, ваш повелитель, больше ни чего не велел мне передать, господин посол?

    - Решительно ничего, государь.

    - Ну и прекрасно, теперь тебе остается только смотреть и слушать, как делают все послы на свете. В этом шкафу ты отлично выполнишь свою миссию, дорогой Шико.

    Шико поспешил влезть в шкаф и старательно опустил тканый занавес с изображением человеческих фигур.

    Раздались чьи-то медленные, размеренные шаги, и в комнату вошел посол его величества Филиппа II.

    Когда все предварительные формальности были выполнены, причем Шико из своего укрытия мог убедиться, что Генрих отлично умеет давать аудиенции, посол перешел к делу.

    - Могу ли я без стеснения говорить с вашим величеством? - спросил он по-испански, ибо этот язык так похож на наваррское наречие, что любой гасконец отлично его понимает.

    - Можете говорить, сударь, - ответил король.

    - Государь, - сказал посол, - я доставил вам ответ его католического величества.

    - Знаете, я очень забывчив, - молвил Генрих. - Соблаговолите напомнить, о чем шла речь, господин посол.

    - По поводу захватов, которые производят во Франции лотарингские принцы.

    - Да, особенно по поводу захватов моего куманька де Гиза. Отлично! Припоминаю, продолжайте, сударь, продолжайте.

    - Государь, хотя король, мой повелитель, и получил предложение заключить союз с Лотарингией, он считает союз с Наваррой более честным и, скажем прямо, более выгодным. Король, мой повелитель, ни в чем не откажет Наварре.

    Шико припал ухом к занавесу и даже укусил себя за палец, чтобы проверить, не спит ли он.

    - Если мне ни в чем не откажут, - сказал Генрих, - поглядим, чего ж я могу просить.

    - Всего, чего угодно будет вашему величеству.

    - Помилуй бог - всего, чего угодно! Да я просто теряюсь.