- Тысяча чертей! - вскричал Шико. - Мое первое предположение было правильным: тут не любовь, а заговор. Понаблюдаем же за похождениями госпожи герцогини.

    И Шико вел наблюдения до половины первого ночи, когда Эрнотон убежал, закрыв лицо плащом, а герцогиня де Монпансье опять села в носилки.

    - А теперь, - прошептал Шико, входя к себе домой, - подумаем, что же это за счастливый случай, который должен привести к гибели престолонаследника и избавить от него герцога де Гиза? Кто эти люди, которых считали умершими?.. Черт побери! Пожалуй, я напал на след!

    Молодые люди упорствуют как во зле, так и в добре, и их упорство стоит опытности, свойственной зрелому возрасту.

    Если это своеобразное упрямство направлено к добру, оно порождает нередко великие дела.

    Нам предстоит нарисовать здесь образ обыкновенного человека. А между тем многие биографы обнаружили бы в двадцатилетнем дю Бушаже задатки человека незаурядного.

    Анри упорно отказывался отречься от своей любви и вернуться к развлечениям светской жизни. По просьбе брата, по требованию короля он несколько дней обдумывал в одиночестве свое намерение. И, так как намерение это становилось все более непоколебимым, он решил в одно прекрасное утро посетить своего брата-кардинала, лицо очень важное: в двадцать шесть лет тот был уже два года кардиналом, достигнув высших ступеней духовной иерархии благодаря своему высокому происхождению и выдающемуся уму.

    Франсуа де Жуаез, которого мы уже выводили на сцену, человек молодой и светский, красивый и остроумный, был одним из примечательнейших людей того времени. Честолюбивый и осмотрительный, Франсуа де Жуаез мог бы избрать себе девизом: "Все пригодится" - и оправдать этот девиз.

    Единственный из всех придворных - а Франсуа де Жуаез был прежде всего придворным, - он сумел обеспечить себе поддержку обоих государей - духовного и светского, ибо папа Сикст покровительствовал ему не менее, чем Генрих III. В Париже он был итальянцем, в Риме - французом и повсюду отличался щедростью и ловкостью.

    Кардинал де Жуаез быстро разбогател - и благодаря своей доле родового наследия, и благодаря причитавшимся ему по рангу доходам.

    Он жил на широкую ногу. Если брат его, адмирал, появлялся с пышной свитой военных, то в приемных кардинала толпились священники, епископы, архиепископы. Став князем церкви, Франсуа де Жуаез завел себе по итальянскому обычаю пажей, а по французскому - личную охрану. Но охрана и пажи отнюдь не стесняли его, а, наоборот, обеспечивали ему еще большую свободу. Окружив стражниками и пажами свои просторные носилки, откуда свешивалась затянутая в перчатку рука его секретаря, он разъезжал верхом по городу, переодетый, при шпаге, в парике, огромных брыжжах и сапогах со шпорами.

    К этому прелату и отправился граф дю Бушаж после объяснения со старшим братом и беседы с королем Франции.

    Франсуа жил в красивом доме, стоявшем в Сите.^[77] Огромный двор был всегда полон всадниками и экипажами. Сад примыкал к берегу реки, куда выходила одна из калиток и тут же была привязана лодка, которая незаметно уносила его так далеко, как он того желал. И потому частенько случалось, что посетители тщетно ожидали прелата - он так и не выходил к ним под предлогом серьезного недомогания или наложенной на себя суровой епитимьи.

    Франсуа был горделив, но отнюдь не тщеславен. Друзей он любил, а братьев - почти как друзей. Будучи на пять лет старше дю Бушажа, он не скупился для него ни на добрые, ни на дурные советы, ни на улыбки, ни на деньги.

    Но так как он великолепно умел носить кардинальскую мантию, дю Бушаж находил его красивым, благородным и чтил его, может быть, даже больше, чем старшего из трех братьев Жуаезов. Анри с трепетом повествовал о своей любви Анну, но он не осмелился бы исповедаться Франсуа.

    Однако когда он направился к особняку кардинала, решение его было принято: он вполне откровенно побеседует с ним сперва как с исповедником, потом как с другом.

    Бушаж прошел через анфиладу залов и вышел в сад, настоящий сад римского прелата, тенистый и благоуханный.

    Анри остановился под купой деревьев. В то же мгновение решетчатая калитка, выходившая на реку, распахнулась, и в нее вошел какой-то человек, закутанный в широкий коричневый плащ. За ним следовал юноша - по-видимому, паж. Человек этот проскользнул между деревьями, стараясь, чтобы его не видел ни дю Бушаж, ни кто-либо другой.

    Для Анри это таинственное появление прошло незамеченным. Лишь случайно обернувшись, он увидел, как незнакомец вошел в дом.

    Минут десять спустя к Анри подошел слуга и пригласил пройти в библиотеку, где его ожидает кардинал.

    Анри без особой поспешности последовал за слугой, ибо предугадывал, что ему придется выдержать новую борьбу. Когда он вошел, камердинер облачал кардинала в одеяние прелата, изящное, а главное, удобное.

    - Здравствуй, брат, - промолвил кардинал. - Что нового?

    - Семейные новости отличные, - ответил Анри. - Анн, как вы знаете, покрыл себя славой при отступлении из-под Антверпена и остался жив.

    - Вот видишь, - произнес кардинал, - господь бог оберегает нас для некоего высокого назначения.

    - Брат мой, я так благодарен господу богу, что решил посвятить ему свою жизнь. Я пришел поговорить с вами об этом решении.

    - Ты все еще не оставил своего намерения, дю Бушаж? - спросил кардинал.

    - Не оставил, брат.

    - Но это невозможно, Анри, разве тебе не говорили?

    - Я не слушал того, что мне говорили, брат, ибо голос более властный звучит во мне и заглушает слова тех, кто пытается отвратить меня от бога.

    - Полно, брат, - произнес кардинал серьезно. - Бог не имеет ко всему этому ни малейшего касательства, поэтому "не приемли имени его всуе", а главное, не принимай голосов земли за глас неба.

    - Я их и не смешиваю, брат, я хочу лишь сказать, что некая непреодолимая сила влечет меня уединиться вдали от мира.

    - Выслушай меня, Анри. Тебе надо взять побольше денег, двух берейторов и пуститься в странствие по Европе, как оно подобает отпрыску такого знатного рода, как наш. Ты побываешь в далеких странах - в Татарии, даже в России, у лапландцев, у сказочных народов, ни когда не видящих солнца…

    - Вы не поняли меня, монсеньер, - возразил дю Бушаж.

    - Прости, Анри, ты же сам сказал, что хочешь уединиться вдали от мира.

    - Да, но я подразумевал монастырь, брат мой, а не путешествие. Путешествовать - это значит все же пользоваться жизнью, а я стремлюсь принять смерть или по крайней мере насладиться ее подобием.

    - Что за нелепая мысль, позволь сказать тебе, Анри! Прежде всего я буду говорить с тобой во имя бога, которого ты оскорбляешь, утверждая, что он внушил тебе это мрачное решение. Ты слаб и приходишь в отчаяние от первых же горестей: может ли бог принять ту недостойную его жертву, которую ты стремишься ему принести?

    Анри протестующе поднял руку.

    - Нет, я больше не стану щадить тебя, брат, ведь ты-то никого из нас не щадишь, - продолжал кардинал. - Ты забыл о горе, которое причинишь и нашему старшему брату, и мне…

    - Простите, монсеньер, - перебил брата Анри, и лицо его покраснело, - разве служение богу дело такое мрачное и бесчестное, что целая семья должна облечься из-за него в траур? А вы сами, брат мой, разве не честь и не радость для нашего дома, хотя избрали служение владыке небесному, как мой старший брат служит владыкам земным?

    - Дитя! Дитя! - с досадой вскричал кардинал. - И вправду можно подумать, что ты обезумел. Как! Ты сравниваешь мой дом с монастырем? Но ведь ты отвергаешь все то, что необходимо, - картины, драгоценные сосуды, роскошь, веселье! Если бы еще, подобно мне, ты желал увенчать себя тиарой святого Петра! Вот это карьера, Анри! К этому стремятся, за это борются, этим живут. Но ты!.. Ты отказываешься от воздуха, радости, надежды. И все это лишь потому, что ты полюбил женщину, которая тебя не любит. Право же, Анри, ты позоришь наш род!

    - Брат! - вскричал молодой человек, и мрачный огонь сверкнул в его глазах. - Не предпочитаете ли вы, чтобы я размозжил себе череп выстрелом из пистолета или же воспользовался почетным правом носить шпагу и вонзить ее в свою грудь? Ей-богу, монсеньер, если вы, кардинал и князь церкви, дадите мне отпущение этого смертного греха, то дело будет сделано в один миг, - вы даже не успеете додумать чудовищную мысль, будто я позорю наш род, чего, слава богу, никогда не сделает ни один Жуаез.

    - Ну, ну, Анри! - сказал кардинал, привлекая к себе брата и крепко обнимая его. - Дорогой наш, любимый мальчик, забудь мои слова, прости того, кому ты дорог. Выслушай меня, умоляю тебя! Как ни редко это случается на земле, всем нам выпала счастливая доля. Так не отравляй же, Анри, смертельным ядом своего отречения счастье нашей семьи. Подумай о слезах отца, подумай, что из-за тебя мы все будем носить в сердце траур. Заклинаю тебя, Анри, дай себя уговорить. Монастырь не для тебя, он хуже могилы; в могиле гаснет только жизнь, в монастыре - разум. Брат мой, берегись: у нас всего одна молодость. Ты не заметишь, как пройдут твои юные годы, ибо тобой владеет жестокая скорбь. Но в тридцать лет ты станешь мужчиной, твоя скорбь развеется, и ты захочешь возвратиться к жизни, а будет уже поздно: ты станешь мрачным, болезненным, в твоей груди погаснет всякое пламя, люди будут бежать от тебя, как от гроба повапленного, в черную глубь которого никто не пожелает заглянуть. Анри, я говорю с тобой как друг, голос мой - голос мудрости. Послушайся меня.

    Юноша стоял молча, неподвижно. У кардинала появилась надежда, что он растрогал брата и поколебал его решимость.

    - Испробуй другое средство, Анри. В сердце твоем - отравленная стрела; что ж, ходи с ней повсюду, бывай на всех празднествах, принимай участие в пирах. Подражай раненому оленю, который мчится сквозь чащу, стараясь освободиться от стрелы, торчащей в ране, - иногда стрела выпадает.

    - Брат мой, смилуйтесь, - сказал Анри, - не настаивайте больше. То, чего я у вас прошу, не минутный каприз: я медленно, мучительно все обдумал. Брат мой, во имя неба заклинаю вас даровать мне одну милость!

    - Ну говори же, какую милость?

    - Сокращения срока послушничества.

    - Я так и знал, дю Бушаж, даже в своем ригоризме ты останешься светским человеком, бедный мой друг. Ты похож на тех молодых добровольцев, которые жаждут огня, пуль, рукопашных схваток, но не согласны ни рыть траншеи, ни подметать палатку.

    - Я на коленях умоляю вас об этой льготе, брат мой!

    - Обещаю тебе, я напишу в Рим. Ответ придет не раньше чем через месяц. Но взамен ты мне тоже кое-что пообещай.

    - Что?

    - Не отказываться в течение этого месяца ни от одного удовольствия, которое тебе представится. И если через месяц ты будешь по-прежнему настаивать на своем, Анри, я сам вручу тебе это разрешение. Доволен ли ты теперь или у тебя есть еще какая-нибудь просьба?

    - Нет, брат мой, спасибо. Но месяц - это так долго!

    - А до тех пор, брат, станем развлекаться, и для начала не согласишься ли ты позавтракать со мной? У меня сегодня утром приятное общество.

    И прелат улыбнулся с таким видом, которому позавидовал бы любой светский кавалер.

    - Брат… - пролепетал дю Бушаж.

    - Никаких отказов не принимаю: из родственников твоих я тут один.

    С этими словами кардинал отдернул портьеру, за которой находился роскошно обставленный просторный кабинет.

    - Графиня, помогите мне уговорить графа дю Бушажа остаться с нами.

    - Анри увидел полулежащего на подушках пажа, который недавно вместе с неизвестным дворянином вошел в Калитку у реки, и узнал в этом паже женщину.

    Им овладел внезапный страх, чувство неодолимого ужаса, и в то время, как кардинал предлагал прекрасному пажу руку, Анри дю Бушаж обратился в бегство. Когда Франсуа вернулся в сопровождении дамы, улыбающейся при мысли, что она вернет в мир чье-то сердце, комната была пуста.

    Франсуа нахмурился; он сел за стол, заваленный письмами и бумагами, и поспешно написал несколько строк.

    - Будьте так добры, позвоните, дорогая графиня, - сказал он.

    Паж повиновался.

    Вошел доверенный камердинер.

    - Пусть курьер тотчас же сядет на коня, - сказал Франсуа, - и отвезет это письмо господину главному адмиралу в Шато-Тьерри.

    На следующий день королю сообщили, что господин де Жуаез-старший только что приехал из Шато-Тьерри и ожидает его в кабинете для аудиенций с поручением от монсеньера герцога Анжуйского.

    Король тотчас же бросил дела и устремился навстречу своему любимцу.

    В кабинете луврского дворца находилось немало офицеров и придворных. В тот вечер явилась сама королева-мать в сопровождении фрейлин, а эти веселые барышни были как бы солнцами, вокруг которых постоянно кружились спутники.

    Король протянул Жуаезу руку для поцелуя и довольным взглядом окинул собравшихся.

    У входной двери стоял, как обычно, Анри дю Бушаж, строго выполнявший свои обязанности.

    - Государь, - сказал Жуаез, - я послан к вашему величеству монсеньером герцогом Анжуйским, только что вернувшимся из Фландрского похода.

    - Брат мой здоров, господин адмирал? - спросил король.

    - Настолько, государь, насколько позволяет ему душевное состояние.

    - Ему необходимо развлечься после постигшего его несчастья, - сказал король, очень довольный тем, что может упомянуть вслух о неудаче брата.

    - Думаю, что да, ваше величество.

    - Нам говорили, что поражение было жестокое, но благодаря вам значительная часть войска уцелела. Благодарю вас, господин адмирал, благодарю. А бедняга Анжу хотел бы нас видеть?

    - Он пламенно желает этого, государь.

    - Отлично, мы с ним увидимся. Вы согласны, государыня? - спросил Генрих, оборачиваясь к Екатерине, чье лицо упорно скрывало терзания сердца.

    - Государь, - ответила она, - я бы одна отправилась навстречу сыну. Но раз ваше величество готовы присоединиться ко мне, путешествие станет для меня приятной прогулкой.

    - Вы отправитесь с нами, господа, - обратился король к придворным. - Мы выедем завтра, ночевать я буду в Мо.

    - Итак, я могу вернуться к монсеньеру с этой радостной вестью?

    - Чтобы вы так скоро покинули меня? Нет, нет. Я вполне понимаю, что брат чувствует симпатию к Жуаезу и хочет видеть его у себя, но ведь Жуаезов у нас два… Слава богу! Дю Бушаж, поезжайте в Шато-Тьерри.

    - Государь, - спросил Анри, - позволено ли мне будет тотчас же возвратиться в Париж?

    - Вы поступите, как вам заблагорассудится, дю Бушаж, - сказал король.

    Анри поклонился и направился к выходу. К счастью, Жуаез все время следил за ним.

    - Разрешите мне, государь, сказать несколько слов брату? - спросил он.

    - Конечно, - ответил король.

    Анн побежал за братом и нагнал его в прихожей.

    - Ты очень торопишься вернуться, Анри? - спросил Жуаез.

    - Ну конечно, брат.

    - Значит, ты думаешь пробыть в Шато-Тьерри самое короткое время?

    - Да, там, где развлекаются, мне не место.

    - Как раз наоборот, Анри, именно потому, что герцог Анжуйский будет устраивать празднества для двора, тебе бы и следовало остаться в Шато-Тьерри.

    - Анн, умоляю тебя, не настаивай.

    - Хорошо, успокойся, не стану. Но давай же поговорим начистоту. Ты едешь в Шато-Тьерри. Так вот, вместо того чтобы спешно возвратиться обратно, подожди меня там. Мы давно уже не жили вместе. Мне надо побыть с тобой вдвоем.

    - Брат, ты едешь развлекаться. А если я останусь в Шато-Тьерри, то все тебе отравлю.

    - Позвольте, граф, - властно сказал адмирал, - я представляю здесь вашего отца и требую, чтобы вы ждали меня в Шато-Тьерри. Там у меня есть квартира, где выбудете как у себя дома. Она расположена в первом этаже и выходит прямо в парк.

    - Подчиняюсь вашей воле, брат.

    - Уверен, что ты не будешь на меня в обиде, - добавил Жуаез и обнял юношу.

    Тот не без раздражения уклонился от объятий брата, велел подавать лошадей и немедленно уехал в Шато-Тьерри.

    В тот же вечер, еще засветло, юноша поднялся на холм Шато-Тьерри, у подножия которого течет Марна.

    Имя дю Бушажа открыло перед ним ворота замка, где жил герцог Анжуйский. Что касается аудиенции, то ее пришлось дожидаться.

    Прошло полчаса, сумерки все больше сгущались.

    В галерее послышались тяжелые, шаркающие шаги герцога Анжуйского. Анри узнал их и приготовился выполнить положенный церемониал.

    Но принц, который, видимо, очень торопился, сразу же избавил посланца от всяких формальностей - он взял его за руку и поцеловал.

    - Здравствуйте, граф, - сказал он, - зачем это вас потревожили и заставили ехать к бедняге побежденному?

    - Меня прислал король, ваше высочество. Горя желанием видеть вас, монсеньер, его величество явится в Шато-Тьерри не позже чем завтра.

    - Король приедет завтра? - вскричал Франциск, не будучи в состоянии скрыть досаду. Но он тотчас же спохватился: - Завтра! Завтра! Но ведь ни в замке, ни в городе ничего не будет готово для встречи еговеличества!

    Дю Бушаж поклонился, как человек, передающий поручение, но отнюдь не призванный о нем рассуждать.

    - У вашего высочества не будет никаких приказаний? - почтительно спросил он.