Приняв луидор, он вернул виконту четырнадцать ливров сдачи, как тот ни упрашивал доктора принять большую сумму.

    Однако это оказалось невозможно.

    Доктор Рейналь предупредил, что у него на ближайшее время намечены три совершенно неотложных визита и, стало быть, он зайдет к виконту только через день, а потом - еще через день.

    Во второй свой визит доктор застал виконта уже на ногах; надев перевязь, поддерживавшую повязку на ране, он мог уже на следующий день сесть на коня, словно ничего не случилось; таким образом, никто, кроме его доверенного лакея, не знал о происшествии.

    Приехав в третий раз, доктор Рейналь не застал своего больного. Вот почему он пожелал принять за этот сорвавшийся визит лишь полпистоля.

    Доктор Рейналь принадлежал к числу тех редких врачей, которые достойны иметь в своей гостиной знаменитую гравюру, представляющую "Гиппократа, не принимающего даров от Артаксеркса".

    Читатель помнит последние слова Мирабо, обращенные к королеве в ту минуту, когда он покидал ее в Сен-Клу и она пожаловала ему для поцелуя руку.

    - Этот поцелуй, ваше величество, спасет монархию! - воскликнул тогда Мирабо.

    Мирабо должен был исполнить обещание, данное Прометеем Юноне, когда она была близка к потере трона.

    Мирабо вступил в борьбу, веря в собственные силы, не думая о том, что после стольких неосторожных шагов и трех неудавшихся заговоров его втягивали в обреченную на провал битву.

    Вероятно, Мирабо - и это было бы более осмотрительно - мог бы еще некоторое время бороться, не снимая маски. Однако уже через день после оказанного ему королевой приема по дороге в Национальное собрание он увидел на площади кучки людей и услышал странные выкрики.

    Он подошел к столпившимся и поинтересовался, что за шум.

    Собравшиеся передавали друг другу из рук в руки странные брошюры.

    Время от времени чей-то голос кричал:

    - "Великая измена графа де Мирабо! Великая измена графа де Мирабо!" - Ага! - удивился он, доставая из кармана монету. - Кажется, это имеет отношение ко мне! Друг мой! Почем "Великая измена графа де Мирабо"? - продолжал он, обращаясь к разносчику брошюр; тысячи номеров были уложены в корзины, навьюченные на осла; тот размеренно шел туда, куда ему нравилось, таская на себе целую лавчонку.

    Разносчик взглянул Мирабо прямо в лицо.

    - Ваше сиятельство! Я раздаю ее бесплатно. Шепотом он прибавил:

    - Брошюра отпечатана тиражом в сто тысяч!

    Мирабо в задумчивости отошел в сторону.

    Бесплатная брошюра! Что бы это значило?

    И торговец знает его в лицо!

    Несомненно, брошюра была одним из глупых или злобных пасквилей, какие тысячами ходили тогда по рукам.

    Излишняя ненависть или чрезмерная глупость обезвреживали ее, лишали ее смысла.

    Мирабо взглянул на первую страницу и побледнел.

    Там был представлен перечень долгов Мирабо и - странная вещь! - этот перечень был абсолютно точен - двести восемь тысяч франков!

    Под этим перечнем стояла дата того дня, когда эта сумма была выплачена различным кредиторам Мирабо духовником королевы г-ном де Фонтанжем.

    Затем следовала сумма, в которой выражалось его ежемесячное жалованье при дворе: шесть тысяч франков.

    И, наконец далее шел пересказ его разговора с королевой.

    В это невозможно было поверить; неизвестный памфлетист не ошибся ни в единой цифре; можно даже было сказать, что он не солгал ни единым словом.

    Какой страшный, таинственный, располагающий неслыханными тайнами враг взялся преследовать его, Мирабо, а в его лице - монархию!

    Мирабо показалось, что ему знакомо лицо разносчика, заговорившего с ним и назвавшего его "вашим сиятельством".

    Он пошел назад.

    Осел был на прежнем месте с на три четверти опустевшими корзинами, однако разносчик был другой.

    Он был Мирабо совершенно незнаком.

    Однако он распространял брошюры с неменьшим усердием.

    Доктора Жильбера, почти ежедневно принимавшего участие в заседаниях Национального собрания, особенно в тех, что имели определенное значение, именно случай при вел на площадь в то время, когда там распространялись брошюры.

    Занятый своими мыслями, он, может быть, и не обратил бы внимания на этот шум собравшихся, однако Мирабо пробрался к нему сквозь толпу, взял его за руку и подвел к разносчику брошюр.

    Разносчик сделал при виде Жильбера то, что он делал все время, когда к нему подходили желающие получить брошюру: он протянул ее доктору со словами:

    - Гражданин! Вот "Великая измена графа де Мирабо"! Однако узнав доктора, он замер, как околдованный. Жильбер тоже на него взглянул, с отвращением выронил брошюру и пошел прочь со словами:

    - Отвратительное занятие вы себе избрали, господин Босир!

    Взяв Мирабо за руку, он продолжал свой путь к Национальному собранию, переехавшему из архиепископства в Манеж.

    - Вам знаком этот человек? - спросил у Жильбера Мирабо.

    - Да, знаком, как можно быть знакомым с такого рода людьми, - отвечал Жильбер. - Это бывший гвардеец, игрок, прохвост: за неимением лучшего он сделался клеветником.

    - Ах, если бы он клеветал… - прошептал Мирабо, прижав руку к тому месту, где раньше было у него сердце, а сейчас остался лишь бумажник с полученными из дворца деньгами.

    Помрачнев, великий оратор продолжал путь.

    - Как! Неужели вы в настолько малой степени философ, что не найдете в себе сил противостоять подобному удару? - возмутился Жильбер.

    - Я? - изумленно переспросил Мирабо. - Ах, доктор, вы меня не знаете… Они говорят, что я продался, а следовало бы сказать, что мне заплатили! Ну что ж! Я завтра же куплю дом, карету, лошадей, лакеев; завтра у меня будет свой повар и полон дом гостей. Свалить меня? Да что мне до моей вчерашней популярности и непопулярности сегодняшней? Разве у меня нет будущего?.. Нет, Доктор, что меня убивает, так это то, что я вряд ли смогу исполнить данное обещание. И в этом вина двора передо мной, а точнее было бы сказать - его измена. Я виделся с королевой, как вы знаете. Мне показалось, что она полностью мне доверяет, и я возомнил - безумством было мечтать, видя перед собою подобную женщину, - что я могу быть не только министром короля, как Ришелье, но и министром, а вернее сказать, - и от этого мировая политика только выиграла бы, - любовником королевы, как Мазарини. А что сделала она? Она в тот же день меня предала - и у меня есть тому доказательства - и написала своему агенту в Германии господину Флахслаудену: "Передайте моему брату Леопольду, что я последовала его совету. Я воспользовалась услугами господина де Мирабо, однако в моих отношениях с ним не может быть ничего серьезного".

    - Вы в этом уверены? - спросил Жильбер.

    - Совершенно уверен… Это еще не все: вы знаете, какой вопрос будет сегодня слушаться в Национальном собрании?

    - Мне известно, что речь пойдет о войне, однако я плохо осведомлен по поводу причины войны.

    - Ах, Боже мой! - воскликнул Мирабо. - Это чрезвычайно просто! Вся Европа разделилась на два лагеря: с одной стороны - Австрия и Россия, с другой - Англия и Пруссия. Всех их объединяет ненависть к революции. России и Австрии нетрудно выразить свою ненависть, потому что они в действительности ее испытывают. А вот либеральной Англии и философски настроенной Пруссии нужно время, чтобы решиться на переход от одного полюса к другому, отречься, отступиться, признать, что они - и это соответствует действительности - противники свободы. Англия, в свою очередь, видела, как Брабант протянул Франции руку; это заставило ее решиться. Наша революция, дорогой доктор, живуча, заразительна; это более чем национальная революция, эта революция - общечеловеческая. Ирландец Берк, ученик иезуитов из Сент-Омера, беспощадный враг господина Питта, недавно написал против Франции манифест, за который с ним звонкой монетой расплатился... сам господин Питт. Англия не ведет войну с Францией... нет, она еще не осмеливается. Однако она уже позволила императору Леопольду захватить Бельгию, а также готова пойти хоть на край света ради того, чтобы поссориться с нашей союзницей Испанией. И вот Людовик Шестнадцатый объявил вчера в Национальном собрании, что он вооружает четырнадцать кораблей. Этот вопрос и будет сегодня рассматриваться в Национальном собрании. Кому принадлежит инициатива войны? В этом и состоит вопрос. Король уже потерял министерство внутренних дел, а затем и министерство юстиции. Если он и военное министерство проиграет, что ему остается? С другой стороны, - давайте, дорогой доктор, затронем с вами сейчас вопрос, который еще не осмеливаются обсуждать в палате, - итак, с другой стороны, король подозрителен. Революция до настоящего времени еще не произошла, и я более, чем кто бы то ни было, способствовал тому - и я этим горжусь, - что революция только выбила шпагу из рук короля. Самое опасное - , оставить в руках у короля военное министерство, именно военное. И вот я, верный данному обещанию, буду требовать, чтобы ему оставили эту силу. Пусть это будет мне стоить популярности, жизни, может быть, но я готов поддержать это требование. Я сделаю так, чтобы был принят декрет, по которому король станет победителем, он будет торжествовать. А что в это время делает король? Заставляет министра юстиции копаться в парламентских архивах в поисках старых выражений протеста против Генеральных штатов, чтобы, видимо, составить тайный протест против Национального собрания. Ах, дорогой Жильбер, вот несчастье: уж слишком многое у нас делается тайно и совсем мало - открыто, публично, с поднятым забралом. Вот почему я, Мирабо, хочу, чтобы все знали, что я - на стороне короля и королевы, слышите? Вы говорили, что эта направленная против меня гнусность меня смущает. Нет, доктор, она мне поможет; ведь мне, как буре, чтобы разразиться, нужны темные грозовые тучи и встречные ветры. Идемте, доктор, идемте, вы увидите прекрасное заседание, за это я ручаюсь!

    Мирабо не лгал. Едва ступив в Манеж, он был вынужден проявить мужество. Каждый бросал ему в лицо: "Измена!"; кто-то показал ему на веревку, еще кто-то - на пистолет.

    Мирабо пожал плечами и прошел, как Жан Барт, расталкивая локтями тех, кто стоял на его пути.

    Вопли преследовали его до самого зала заседаний, все усиливаясь. Едва он появился в зале, как сотни голосов встретили его криками: "А-а, вот он, предатель! Оратор-отступник! Продавшийся гражданин!" Барнав был на трибуне. Он выступал против Мирабо. Мирабо пристально на него посмотрел.

    - Да! - вскричал Барнав. - Это тебя называют предателем. Это против тебя я выступаю.

    - Ну что ж, - заметил Мирабо, - если ты выступаешь против меня, я могу пока прогуляться в Тюильри и успею вернуться, прежде чем ты закончишь.

    Задрав голову, он обвел собравшихся угрожающим взглядом и покинул зал, осыпаемый насмешками и оскорблениями; он прошел на Террасу фельянов и спустился в сад Тюильри.

    Пройдя треть главной аллеи, он увидал группу людей, центром которой была молодая женщина, державшая в руке ветку вербены и вдыхавшая ее аромат.

    Слева от женщины было свободное место; Мирабо взял стул и сел с ней рядом.

    Сейчас же половина из тех, кто ее окружали, поднялись и удалились.

    Мирабо проводил их насмешливым взглядом. Молодая женщина протянула ему руку.

    - Ах, баронесса, - молвил он, - так вы, стало быть, не боитесь заразиться чумой?

    - Дорогой граф! - отвечала молодая женщина. - Кое-кто утверждает, что вы склоняетесь на нашу сторону, ну так я вас к нам перетягиваю!

    Мирабо улыбнулся; три четверти часа он беседовал с молодой женщиной; это была Анна-Луиза-Жермена Неккер, баронесса де Сталь.

    Спустя три четверти часа он вынул часы.

    - Баронесса, прошу меня простить! Барнав выступал против меня. С тех пор как я покинул Национальное собрание, он был на трибуне уже около часу. Вот уже три четверти часа я имею честь беседовать с вами; следовательно, мой обвинитель говорит около двух часов. Должно быть, его речь подходит к концу, мне надлежит ему ответить.

    - Идите, - кивнула баронесса, - отвечайте, и отвечайте смелее!

    - Дайте мне эту ветку вербены, баронесса, - попросил Мирабо, - она будет моим талисманом.

    - Будьте осторожны, дорогой граф: вербена - символ смерти!

    - Ничего, давайте! Венец мученика не будет лишним, когда идешь на бой!

    - Надобно признать, что трудно выглядеть глупее, чем так, как выглядело Национальное собрание вчера, - молвила баронесса де Сталь.

    - Ах, баронесса, - отвечал Мирабо, - зачем уточнять день?

    Он ваял у нее из рук ветку вербены, которую она отдала ему, несомненно, в благодарность за остроту, и галантно раскланялся. Затем он поднялся по лестнице на Террасу фельянов, а оттуда прошел в Национальное собрание.

    Барнав спускался с трибуны под единодушные аплодисменты всех собравшихся; он произнес одну из тех путаных речей, что удовлетворяют представителей сразу всех партий.

    Едва Мирабо появился на трибуне, как на него обрушился шквал проклятий и оскорблений.

    Он властным жестом поднял руку, подождал и, воспользовавшись минутным затишьем, какие случаются во время бури или народных волнений, прокричал:

    - Я знал, что от Капитолия до Тарпейской скалы не так уж далеко!

    Таково уж величие гения: эти слова заставили замолчать даже самых горячих.

    С той минуты как Мирабо завоевал тишину, победа наполовину была за ним. Он потребовал, чтобы королю было дано право инициативы в военных вопросах; это было слишком, и ему отказали. После этого завязалась борьба вокруг поправок к законопроекту. Главная атака была отражена, однако следовало попробовать отбить территорию частичными наскоками: он пять раз поднимался на трибуну.

    Барнав говорил два часа. Мирабо неоднократно брал слово и проговорил три часа. Наконец он добился следующего:

    Король имеет право проводить подготовку к войне, руководить вооруженными силами по своему усмотрению, он вносит предложение о начале войны в Национальное собрание, а оно не принимает окончательного решения без санкции короля.

    Эх, если бы не эта бесплатная брошюрка, которую сначала распространял неизвестный разносчик, а потом г-н де Босир и которая, КАК мы уже сказали, называлась: "Великая измена графа де Мирабо"!

    Когда Мирабо выходил после заседания, его едва не разорвали в клочья.

    Зато Барнава народ нес на руках.

    Бедный Барнав! Недалек тот день, когда и о тебе будут кричать:

    - Великая измена господина Барнава!

    Мирабо вышел с заседания с гордым видом, высоко подняв голову. Пока мощный атлет смотрел опасности в лицо, он думал только об опасности, позабыв о своих убывавших силах.

    С ним происходило то же, что с маршалом Саксонским во время битвы при Фонтенуа: измотанный, больной, он День напролет не слезал с коня и был самым сильным и отважным воином в своей армии. Однако как только англичане были разбиты, как только раздался последний пушечный выстрел в честь бегства английской армии, он без сил упал на поле битвы, на котором он только что одержал победу.

    Вот то же самое было и с Мирабо.

    Возвратившись к себе, он лег на пол на диванные подушки прямо среди цветов.

    У Мирабо были две страсти: женщины и цветы.

    С тех пор как началась сессия, его здоровье заметно пошатнулось. Несмотря на крепкое сложение, он столько выстрадал и физически и душевно во время заключений и преследований, что теперь не мог похвастаться безупречным здоровьем.

    Пока человек молод, все органы подчиняются его воле и готовы повиноваться по первому же приказанию мозга; они действуют, если можно так выразиться, одновременно, не противясь ни единому желанию своего повелителя. Однако по мере того как человек достигает зрелого возраста, каждый орган, подобно слуге, который хотя еще и не вышел из повиновения, но уже испорчен долгой службой, итак, каждый орган позволяет себе, так сказать, некоторые замечания, и урезонить его теперь удается не без борьбы и труда.

    Мирабо был как раз в таком возрасте. Чтобы его органы продолжали ему служить с проворством, к которому он привык, ему приходилось сердиться, показывать характер, и только его злость приводила этих утомленных и больных слуг в чувство.

    На сей раз он почувствовал в себе нечто более серьезное, чем обыкновенно, и только слабо возражал своему лакею, предлагавшему сходить за врачом, когда доктор Жильбер позвонил в дверь и его проводили к Мирабо.

    Тот подал доктору руку и притянул его к себе на подушки, где он лежал среди зелени и цветов.

    - Знаете, дорогой граф, - заговорил Жильбер, - я решил перед возвращением к себе зайти вас поздравить. Вы обещали мне одержать победу, а сами можете праздновать настоящий триумф.

    - Да, однако, как видите, этот триумф, эта победа - победа в духе Пирра. Еще одна такая победа, доктор, и я погиб.

    Жильбер пристально взглянул на Мирабо.

    - Да, вы в самом деле больны, - заметил он. Мирабо пожал плечами.

    - Будь на моем месте кто-нибудь другой, он бы уже сто раз умер, - молвил он. - У меня два секретаря, так оба уже выбились из сил, особенно Пелинк, в обязанности которого входит переписка моих черновиков, а у меня ужасный почерк! Но я без него как без рук, потому что он один разбирает мои каракули и понимает мои мысли… Так вот Пелинк уже три дня не встает с постели. Доктор! Назовите мне нечто такое, что, я не скажу, вернет меня и жизни, но что-нибудь такое, что дало бы мне силы жить дальше.