Автор "Веселой кокетки" выступил вперед. Он был в пенсне и во фраке, но его сапоги, должно быть, до знакомства с патентованным сапожным лаком были рыжими.

    - Господин сержант, - сказал он горловым звуком, как артист Ирвинг, - позвольте мне выразить протест по поводу этого ареста. Компания артистов, играющих в моей маленькой пьесе, ужинала вместе со мной и моим приятелем. Нас глубоко затронул спор, кто из исполнителей виноват в том, что одна сцена скетча игралась последнее время так слабо, что это угрожает провалом всей пьесы. Возможно, что мы слишком много шумели и относились чересчур нетерпимо к замечаниям ресторанных служащих, но мы решали вопрос чрезвычайной важности. Вы видите, что мы трезвы и не принадлежим к тому сорту людей, которые любят устраивать скандалы. Я надеюсь, что вы не будете придирчивы и разрешите нам уйти.

    - Кто представитель обвинения? - спросил сержант.

    - Я, - послышался из задних рядов голос кого-то в белом переднике. - Ресторан послал меня. Эти люди подняли содом и били посуду.

    - За посуду вам заплатили, - сказал драматург. - Ее разбили не нарочно. Мисс Керролль была возбуждена: ее упрекали в искажении одной сцены…

    - Это неправда, сержант, - прозвучал звонкий голос мисс Клэрис Керролль, - я ее не искажала.

    В длинном манто рыжего шелка и в шляпе с красными перьями, она кинулась к конторке.

    - Это не моя вина! - кричала она возмущенно. - Как смеют они говорить такие вещи. Я играла заглавную роль с самого начала постановки пьесы, и, если вы хотите знать, кто создал ей успех, спросите публику, вот и все.

    - Мисс Керролль отчасти права, - сказал автор. - В течение пяти месяцев пьеса была главным козырем лучших театров. Но за последние две недели она перестала нравиться. Там есть одна сцена, в которой мисс Керролль побивала рекорды. Теперь она не может вызвать ни одного хлопка. Она портит сцену, играя ее на совершенно новый лад.

    - Это не моя вина, - повторила актриса.

    - Но ведь вас только двое исполнителей этой сцены, - горячо настаивал автор. - Вы и Дельмарс!

    - Значит, это его вина, - заявила мисс Керролль с молниеносным презрительным взглядом своих темных глаз.

    Артист поймал этот взгляд и уставился, с еще большей меланхолией, на конторку сержанта.

    Ночь была очень тусклая, без всяких происшествий в этом полицейском участке. Давно притупившееся любопытство сержанта слегка пробудилось.

    - Я вас выслушал, - сказал он автору. А затем обратился к даме с худым лицом и аскетическим видом, которая играла в оперетке "тетку Редькин Хвост".

    - Кто, по-вашему, портит сцену, из-за которой вы все волнуетесь? - спросил он.

    - Я не фискалка, - сказала дама. - И все это знают. Поэтому, когда я говорю, что Клэрис каждый раз проваливает эту сцену, я осуждаю ее искусство, но не ее самое. Она когда-то была в ней великолепна. А теперь получается что-то ужасное. Если она будет продолжать в том же духе, пьесу снимут с репертуара.

    Сержант посмотрел на артиста.

    - Вы с этой дамой вместе разыгрываете сцену, насколько я понял? Я думаю, мне нечего вас спрашивать, кто ее искажает?

    Артист постарался избежать прямых лучей двух неподвижных звезд - глаз мисс Керролль.

    - Не знаю, - сказал он, разглядывая кончик своих лаковых сапог.

    - Вы также актер? - спросил сержант карликообразного юношу с немолодым лицом.

    - Послушайте, - сказал последний театральный свидетель, - вы, что же, не видели разве в моих руках бутафорского копья? Или вы, может быть, никогда не слышали, как я восклицаю: "Тише! Император идет!" Надеюсь, что я тоже актер, а не, с вашего позволения, кошка, случайно забежавшая на сцену.

    - По вашему мнению, если оно у вас имеется, - сказал сержант, - кто виноват в том, что публика охладела к данной сцене, - дама или господин, участвующие в ней?

    Пожилой юноша казался огорченным.

    - Должен сказать, к сожалению, - ответил он, - что мисс Керролль будто потеряла власть над этой сценой. Она хорошо проводит всю остальную пьесу. Но, уверяю вас, сержант, она еще справится с ней. Она могла в этой сцене поспорить с кем угодно и опять сумеет справиться с ней.

    Мисс Керролль подбежала к нему, пылающая и трепещущая.

    - Благодарю вас, Джимми, за первое доброе слово, которое я слышу за много дней! - воскликнула она. После этого она повернула к конторке свое взволнованное лицо.

    - Я докажу вам, сержант, виновата ли я. Я покажу им, сумею ли я сыграть эту сцену как прежде. Идите сюда, мистер Дельмарс, начнем. Вы разрешите нам, сержант?

    - Сколько времени это займет? - спросил сержант нерешительно.

    - Восемь минут, - сказал драматург. - Вся пьеса идет полчаса.

    - Валяйте, - сказал сержант. - Большинство из вас, по-видимому, против этой дамочки, но, может быть, она была и вправе разбить пару блюдечек в этом ресторане. Посмотрим, как она сыграет, прежде чем разбирать дело.

    Уборщица полицейского участка стояла тут же, прислушиваясь к странному спору. Она подошла ближе и встала около стула сержанта. Двое или трое резервных вошли, огромные и зевающие.

    - Прежде чем начать сцену, - сказал драматург, - и считая, что вы не видели представления "Веселой кокетки", я дам вам краткие, но необходимые пояснения. Это музыкальный фарс, комедия-буфф. Как видно по заглавию, мисс Керролль играет роль веселой, задорной, шаловливой, бессердечной кокетки. Характер выдержан во всей комедийной части произведения. И я так наметил основные черты буффонады, чтоб и здесь сохранился и проявлялся тот же тип кокетки. Та сцена, в которой нам не нравится игра мисс Керролль, называется "Танец гориллы". Она в костюме, изображающем лесную нимфу; происходит большая сцена с пением и танцем с гориллой, которого играет мистер Дельмарс. Декорация - тропический лес.

    Эту сцену приходилось повторять на бис от четырех до пяти раз. Гвоздем были мимика и танец - самое смешное, что видел Нью-Йорк за пять месяцев. Ария Дельмарса "Зову тебя в мой дом лесной", когда он и мисс Керролль играют в прятки среди тропических растений, была боевиком.

    - А что теперь не ладится в этой сцене? - спросил сержант.

    - Мисс Керролль портит ее как раз посередине, - раздраженно сказал драматург.

    Широким жестом своих вечно подвижных рук артистка отстранила маленькую группу зрителей, оставив перед конторкой место для сцены своего отмщения или падения. Затем она скинула с себя длинное рыжее манто и бросила его на руку полисмена, который все еще, по обязанности, стоял между ними.

    Мисс Керролль поехала ужинать, закутанная в манто, но сохранила костюм нимфы из тропического леса. Юбка из листьев доходила ей до колен; артистка напоминала колибри - зеленая, золотая, пурпуровая.

    Затем она исполнила порхающий, фантастический танец, выделывая такие быстрые, легкие и замысловатые па, что остальные трое членов артистической компании зааплодировали ее искусству.

    В надлежащий момент Дельмарс очутился рядом с ней, изображая неуклюжие, безобразные прыжки гориллы так забавно, что даже седоватый сержант разразился коротким смехом, напоминающим замыкание замка. Они исполнили вместе танец гориллы и заслужили дружные аплодисменты.

    Тогда началась самая фантастическая часть сцены - ухаживание гориллы за нимфой. Это также был род танца, эксцентричного и шутовского, причем нимфа кокетливо и соблазнительно отступала, а горилла следовал за ней, распевая: "Зову тебя в мой дом лесной". Слова были ерундовые, как полагалось по пьесе, но музыка была достойна лучшего текста. Дельмарс исполнил ее глубоким баритоном, пристыдившим своей красотой пустые слова. Во время исполнения первого куплета песни лесная нимфа проделывала комические эволюции, намеченные для этой сцены. Посреди второго куплета она остановилась со странным выражением лица; казалось, что она мечтательно вглядывается в глубину сценического леса. Горилла последним прыжком опустился к ее ногам и стоял на коленях, держа ее за руку, пока не окончил мелодию, которая была вправлена в нелепую комедию, как брильянт в кусок олова.

    Когда Дельмарс кончил, мисс Керролль вздрогнула и закрыла обеими руками внезапный поток слез.

    - Вот оно! - закричал драматург, яростно жестикулируя. - Видите теперь, сержант? Вот уже две недели, как она при каждом представлении портит таким образом сцену. Я просил ее принять во внимание, что она играет не Офелию и не Джульетту. Теперь вас не удивляет наше раздражение? Слезы из-за песни гориллы! Пьеса погибла!

    Среди своего оцепенения, неизвестно чем вызванного, артистка внезапно вспылила и с отчаянием указала пальцем на Дельмарса.

    - Это вы… вы… виноваты в этом! - дико закричала она. - Вы никогда не пели эту арию таким образом до последнего времени. Это ваша вина.

    - Я не берусь решать, - сказал сержант.

    Тогда седая матрона полицейского участка выступила из-за стула сержанта.

    - Старухе, видно, придется вас всех образумить, - сказала она, подошла к мисс Керролль и взяла ее за руку.

    - Этот человек томится душой из-за вас, дорогая. Неужели вы этого не поняли, как только он пропел первую ноту? Все его обезьяньи ужимки не скрыли бы этого от меня. Что, вы так же глухи, как и слепы? Вот отчего вы не могли провести свою роль, дитя мое. Вы его любите - или он должен остаться гориллой до конца своих дней?

    Мисс Керролль обернулась и метнула на Дельмарса молниеносный взгляд. Он грустно подошел к ней.

    - Вы слышали, мистер Дельмарс? - спросила она, прерывисто дыша.

    - Да, - сказал артист. - Это правда. Я думал, это ни к чему. Я старался дать вам понять песней.

    - Очень глупо! - заявила матрона. - Почему вы ей не сказали?

    - Нет! Нет! - воскликнула лесная нимфа. - Его способ был самый лучший. Я не знала, но… я именно этого и желала, Бобби.

    Она подскочила, как зеленый кузнечик; артист открыл ей свои объятия и улыбнулся.

    - Вон отсюда! - заревел сержант, обращаясь к ожидавшему лакею из ресторана. - Вам здесь делать нечего.

    Однажды утром, просматривая свою корреспонденцию, судья Соединенных Штатов в пограничном районе, лежащем вдоль берега Рио-Гранде, нашел письмо следующего содержания:

    "Судья!

    Когда вы приговорили меня на четыре года, вы много болтали. Кроме прочих дерзостей, вы назвали меня гремучей змеей. Может быть, я действительно гремучая змея. Через год после того, как вы меня засадили, умерла моя дочь от нищеты, а также и от позора. У вас, судья, тоже есть дочь, и я хочу дать вам понять, что значит потерять свою дочь. И теперь я намереваюсь ужалить прокурора, который тогда говорил против меня. Теперь я свободен, и мне кажется, я действительно превратился в настоящую гремучую змею. Во всяком случае, я чувствую себя таковой. Много говорить я не буду, но это письмо - мое шипенье. Берегитесь, когда я возьмусь за дело.

    С совершенным почтением

    Гремучая змея".

    Судья Дервент небрежно отбросил письмо. Для него было не новостью получение подобных посланий от отъявленных преступников, которых ему приходилось судить. Он не ощутил ни малейшей тревоги.

    Немного спустя он показал письмо молодому прокурору Литлфильду так как его имя было тоже упомянуто в письме, а судья был весьма точен во всем, что касалось его лично, а также и его коллег.

    Пробегая глазами ту часть письма, которая касалась его самого, Литлфильд удостоил "шипенье" гремучей змеи презрительной улыбкой; но он нахмурился, читая строки, касающиеся дочери судьи, так как Нанси Дервент была его невестой.

    Литлфильд направился к секретарю суда и стал просматривать с ним архив. Они решили, что письмо это могло исходить от Сэма-Мексиканца, отчаянного пограничного головореза-полукровки, который четыре года назад был приговорен к тюремному заключению за убийство. Затем дела вытеснили эту историю из головы Литлфильда, и шипенье мстительной змеи было забыто.

    Суд выехал на сессию в Браунсвиль. Большинство дел, назначенных к слушанию, были по обвинению в контрабанде, фабрикации фальшивой монеты, ограблении почтовых контор и нарушении федеральных законов в пограничных местностях. Одно дело касалось молодого мексиканца, Рафаэля Ортиса, которого ловкий помощник шерифа поймал на месте преступления в тот момент, когда он хотел сбыть фальшивый серебряный доллар. Его уже давно подозревали в подобного рода проделках, но на этот раз впервые вина его была доказана. Ортис ничуть не тяготился своим пребыванием в тюрьме, спокойно курил коричневые сигаретки и ожидал суда. Помощник шерифа, Кильпатрик, доставил в суд фальшивый доллар и вручил его прокурору в его кабинете, в здании суда. Помощник шерифа и один почтенный аптекарь готовы были показать под присягой, что этот доллар Ортис отдал в уплату за лекарство. Монета была самая что ни на есть фальшивая, мягкая, тусклая на вид и состояла преимущественно из свинца.

    Это было за день до того, когда должно было слушаться дело Ортиса, и прокурор готовился к завтрашнему выступлению.

    - Я думаю, нам не понадобится вызывать специальных экспертов, чтобы доказать, что эта монета несколько своеобразная, правда, Киль? - с улыбкой заметил Литлфильд.

    Он бросил доллар на стол, и, когда он упал, он издал не больше звона, чем издал бы кусок олова.

    - По-моему, этот гусь уже все равно что за решеткой, - сказал помощник шерифа. - Теперь мы окончательно застукали его. Если бы это случилось с ним один раз, так еще можно было бы сказать, что мексиканцы вообще не умеют отличать хорошие деньги от плохих; но этот мошенник, я знаю, принадлежит к целой шайке фальшивомонетчиков. В этот раз я впервые поймал его на месте преступления. У него есть возлюбленная. Она живет на берегу, в мексиканском поселке. Хороша, как рыжая телка на цветочной клумбе.

    Литлфильд опустил фальшивый доллар в карман и вложил свои заметки по делу Ортиса в конверт. В этот момент в дверях показалось веселое, привлекательное личико, открытое и живое, как физиономия мальчика, и в комнату вошла Нанси Дервент.

    - Боб, разве занятия в суде не прекратились сегодня в двенадцать часов до завтрашнего дня? - спросила она Литлфильда.

    - Да, прекратились, - ответил прокурор, - и я очень рад этому, так как мне еще нужно просмотреть целый ряд уставов.

    - Ну, конечно. Это совершенно похоже на вас. Право, я удивляюсь, как это вы и папа не превратились еще сами в какие-нибудь уставы или уложения. Я хочу просить вас поехать со мной после обеда поохотиться на куликов. Прерия так и кишит ими. Пожалуйста, не говорите "нет". Я хочу испробовать мою новую бескурковку двенадцатого калибра. Я уже послала сказать на конюшню, чтобы в экипаж запрягли Муху и Бэс. Они великолепно выносят стрельбу. Я была совершенно уверена, что вы поедете.

    Они были обручены. Любовь была в самом разгаре. Кулики одержали верх над авторитетами в кожаных переплетах. Литлфильд принялся складывать свои бумаги.

    В дверь постучали. Кильпатрик сказал:

    - Войдите.

    В комнату вошла красивая темноглазая девушка, с прелестным чуть-чуть подернутым лимонно-желтым оттенком лица. Черный шарф покрывал ее голову и дважды обвивал ее шею.

    Она начала говорить по-испански, и из уст ее полился целый каскад меланхолической музыки. Литлфильд не понимал по-испански. Помощник шерифа понимал, и он стал частями переводить ее речь, по временам поднимая руку, чтобы остановить поток ее слов.

    - Она пришла к вам, мистер Литлфильд. Имя ее - Джоя Тревиньяс. Она хочет поговорить с вами о… словом, она имеет отношение к этому Рафаэлю Ортису. Она его… она его возлюбленная. Она уверяет, что он невиновен. Она говорит, что монету сделала она сама и дала ему, чтобы он сбыл ее. Не верьте ей, мистер Литлфильд. Это обычная история с этими мексиканскими девушками; они пойдут на ложь, кражу, убийство ради парня, в которого втюрились. Никогда не верьте влюбленной женщине.

    - Мистер Кильпатрик!

    Гневное восклицание Нанси Дервент заставило помощника шерифа сбивчиво пояснить, что он неправильно выразил свою мысль. Затем он продолжал перевод:

    - Она говорит, что она согласна занять его место в тюрьме, если вы выпустите его. Она говорит, что была больна лихорадкой и что доктор сказал, что она умрет, если не добудет лекарства. Поэтому она и послала фальшивый доллар в аптеку. Она, по-видимому, не на шутку влюблена в этого Рафаэля. Она говорит без конца о любви и таких вещах, которые вы не захотите слушать.

    Для прокурора это была старая история.

    - Скажите ей, что я ничего не могу сделать, - сказал он. - Дело слушается завтра, и пусть обвиняемый сам защитит себя перед судом.

    Нанси Дервент была не так черства. Полным сочувствия взглядом она смотрела на Джою Тревиньяс и по временам переводила взор на своего жениха. Помощник шерифа перевел девушке слова прокурора. Она тихо произнесла одну или две фразы, опустила свой шарф на лицо и вышла.

    - Что она сказала? - спросил Литлфильд.

    - Ничего особенного, - ответил помощник шерифа. - Она сказала: если жизнь девушки… дайте-ка вспомню - если жизнь девушки, которую ты любишь, когда-нибудь будет в опасности, вспомни Рафаэля Ортиса.

    Кильпатрик вышел из комнаты и направился по коридору к кабинету судьи.

    - Не можете ли вы чем-нибудь помочь ей, Боб? - спросила Нанси. - Это такой пустяк - всего-навсего один фальшивый доллар, и вдруг из-за него разрушится счастье двух человек. Она была в смертельной опасности, и он спас ее. Разве закон не знает чувства жалости?