- Будет очень дорого стоить, - спросила она, всегда тщательно рассчитывающая каждый цент, - послать телеграмму в Атланту?

    - А, - сказал отец Абрам с легким вздохом, - понимаю. Ты хочешь вызвать сюда Ральфа.

    Аглая посмотрела на него с нежной улыбкой.

    - Я хочу просить его подождать, - сказала она. - Я только что нашла отца и некоторое время хочу остаться с ним вдвоем. Я хочу сообщить Ральфу, что ему придется подождать…

    Находясь на индейской территории, мы узнали много интересного про Нью-Йорк.

    Мы были на охоте и однажды ночью расположились лагерем на берегу небольшого ручья. Бед Кингсбюри был опытным охотником и нашим проводником: он-то и давал нам объяснение относительно Манхеттена и странных людей, живущих там. Бед как-то провел в столице месяц и в другие разы одну или две недели и любил рассказывать о том, что он там видел.

    В пятидесяти ярдах от нашего лагеря была раскинута палатка кочевых индейцев, расположившихся на ночь. Старая-престарая индианка пыталась сложить костер под железным котлом, подвешенным к трем палкам.

    Бед пошел помочь ей и вскоре разжег костер. Когда он возвратился, мы стали шутить над его галантным поведением.

    - О, - сказал Бед, - не стоит об этом говорить, у меня уж такая манера. Когда я вижу леди, которая варит что-то в котле, и это ей не удается, я сейчас же иду на помощь. Я однажды сделал то же самое в аристократическом доме в Нью-Йорке в громадной этакой высокопоставленной харчевне на Пятой авеню. Индейская леди напомнила мне об этом. Да, я стараюсь быть вежливым и помогать дамам.

    Наш лагерь потребовал подробностей.

    - Я управлял ранчо Треугольника Б. в Панхандле, - сказал Бед, - оно в то время принадлежало старику Стерлингу из Нью-Йорка. Он хотел продать его и написал мне, чтобы я ехал в Нью-Йорк дать объяснения о ранчо синдикату, который собирался купить его. И вот я посылаю в Форт-Уорт, заказываю себе готовую пару за сорок долларов и пускаюсь по следу в большую деревню.

    Когда я приехал, старик Стерлинг и его свита из кожи лезли вон, чтобы доставить мне удовольствие. Дела и развлечения у нас так перемешались, что половину времени нельзя было понять, что у нас идет: пир или торговля? Мы подымались по зубчатке, курили сигары, посещали театры, натирали панели…

    - Натирали? - спросил один из слушателей.

    - Конечно, - ответил Бед, - разве вы сами не делали этого? Бродишь кругом и стараешься смотреть на вышки небоскребов. Ну, мы продали ранчо, и старик Стерлинг зовет меня к себе в дом пообедать вечером, накануне отъезда. Это не был званый обед, - только старик, да я, да его жена и дочь. Но все они были очень изящно одеты, без всяких там… полевых лилий. По сравнению с ними мастер, изготовлявший мою форт-уортскую одежду, казался торговцем лошадиными попонами и веревками для скота.

    Стол был убран по-парадному, весь покрыт цветами, и у каждой тарелки лежал целый набор инструментов. Вы бы подумали, что вам надо ограбить ресторан, прежде чем получить свою еду. Но я уже был в Нью-Йорке целую неделю и привык к изящным манерам. Я ждал и смотрел, как другие обращались с железными орудиями, а после с тем же оружием нападал на цыпленка. Не так уж трудно ладить с этими чудаками: надо только узнать их повадки. Дело у меня шло хорошо. Мне было прохладно и приятно, и скоро я уже болтал совершенно свободно о ранчо и о Западе и рассказывал, как индейцы едят кашу из кузнечиков и змей. Вам никогда не приходилось видеть, чтобы люди были так заинтересованы.

    Но настоящей радостью на этом пире была мисс Стерлинг. Это была маленькая плутовка, не больше двух комочков табака, но весь вид ее как будто говорил, что она - главное лицо, и вы этому верили. Впрочем, она совсем не важничала и улыбалась мне так же, как если бы я был миллионером. Когда я рассказывал про собачий праздник у индейцев, она слушала, точно это были вести из дома.

    После того как мы поели устриц и какой-то водянистый суп и еще блюдо, никогда не входившее в мой репертуар, методистский проповедник вносит приспособление вроде походного очага, все из серебра, на высоких ножках и с лампой внизу.

    Мисс Стерлинг зажигает эту машинку и начинает что-то стряпать прямо на столе, где мы ужинали. Меня удивило, отчего старик Стерлинг, имея столько денег, не мог нанять кухарку. Вскоре она стала раздавать какое-то кушанье, отзывавшее сыром, причем уверяла, что это кролик, но я готов поклясться, что кроличий хвостик и на милю никогда не мелькал там.

    Последним номером в программе был лимонад. Его обносили кругом в небольших плоских стеклянных чашках и ставили около каждой тарелки. Я очень хотел пить, поэтому взял чашку и залпом выпил половину. Вот тут-то маленькая леди и ошиблась! Лимон она положила, а сахар позабыла, у лучших хозяек бывают ошибки! Я подумал, что, может быть, мисс Стерлинг еще только учится хозяйничать и стряпать. Можно было предположить это по кролику, и я сказал себе: "Маленькая леди, положили вы сахар или нет, я буду стоять за вас".

    Тут я снова подымаю чашку и выпиваю свой лимонад до дна. И тогда все они подымают свои чашки и делают то же самое. А затем я смеюсь, чтобы показать мисс Стерлинг, что смотрю на это как на шутку и чтобы она не огорчалась своей ошибкой.

    Когда мы перешли в гостиную, она села около меня и некоторое время разговаривала со мной.

    - Это очень любезно было с вашей стороны, мистер Кингсбюри, - сказала она, - что вы так мило покрыли мой промах. Как глупо, что я забыла положить сахар.

    - Не огорчайтесь, - сказал я, - какой-нибудь счастливец в скором времени набросит свою петлю на одну маленькую хозяюшку неподалеку отсюда.

    - Если вы говорите про меня, - громко рассмеялась она, - то надеюсь, что он будет таким же снисходительным к моему хозяйничанью, как вы сегодня.

    - Пустяки, - сказал я, - не стоит и говорить об этом: я делаю все, чтобы угодить дамам.

    Бед закончил свои воспоминания. Тогда кто-то спросил его, что он считает самой яркой и выдающейся чертой нью-йоркских жителей.

    - Наиболее видной и особенной чертой ньюйоркца, - ответил Бед, - является любовь к Нью-Йорку. У большинства из них в голове Нью-Йорк. Они слышали о других местностях, как, например: Вако, Париж, или Горячие Ключи, или Лондон, но они в них не верят. Они думают, что их город это - все! Чтобы показать вам, как они любят его, я расскажу про одного ньюйоркца, приехавшего в Треугольник Б., когда я там работал.

    Человек этот пришел искать работу на ранчо. Он говорил, что хорошо ездит верхом, и на одежде его еще видны были следы таттерсаля.

    Некоторое время ему было поручено вести книги кладовой на ранчо, так как он был мастер по цифирной части. Но это ему скоро надоело, и он попросил более деятельной работы. Служащие на ранчо любили его, но он надоедал нам своими постоянными напоминаниями о Нью-Йорке. Каждый вечер он рассказывал нам об Ист-Ривер, и Д. Б. Моргане, и Музее Эден, и Хетти Грин, и Центральном парке, пока мы не начинали бросать в него жестянками и клеймами.

    Однажды этот молодец хотел взгромоздиться на брыкливого коня, тот как-то вскинул задом, и парень полетел на землю; конь отправился угощаться травой, а всадник ударился головой о пень мескитного дерева и не обнаруживал никакого желания встать. Мы уложили его в палатке, где он лежал, как мертвый. Тогда Гедеон Пиз мчится к старому доктору Слиперу в Догтаун, за тридцать миль.

    Доктор приезжает и осматривает больного.

    - Молодцы, - говорит он, - вы смело можете разыграть его седло и одежду, потому что у него проломлен череп. Если он проживет еще десять минут, это будет поразительный случай долговечности.

    Разумеется, мы не стали разыгрывать седло бедного малого, - доктор только пошутил. Но все мы торжественно стояли вокруг, простив ему то, что он заговаривал нас до смерти рассказами о Нью-Йорке.

    Я никогда не видел, чтобы человек, близкий к смерти, вел себя так спокойно. Глаза его были устремлены куда-то в пространство, он произносил бессвязные слова о нежной музыке, красивых улицах и фигурах в белых одеждах и улыбался, точно смерть была для него радостью.

    - Он уже почти умер, - сказал доктор, - умирающим всегда начинает казаться, что они видят открытое небо.

    Клянусь, что, услышав слова доктора, ньюйоркец вдруг приподнялся.

    - Скажите, - произнес он с разочарованием, - разве это было небо? Черт возьми, а я думал, что это был Бродвей. Товарищи, подайте мое платье. Я сейчас встану.

    - Будь я проклят, - закончил Бед, - если через четыре дня он не сидел в поезде с билетом до Нью-Йорка.

    Я горжусь тем, что знаменитый нью-йоркский сыщик Шемрок Джолнс принадлежит к числу моих близких друзей. Джолнс то, что называется "свой человек", в сыскной полиции города. Он виртуозно владеет пишущей машинкой, и когда требуется раскрыть какое-нибудь "загадочное убийство", ему неизменно поручают сидеть в Главном полицейском управлении и записывать телефонные исповеди всех сумасшедших, которым не терпится сознаться в совершенном ими злодеянии.

    Но иногда, в дни "затишья", когда телефонные признания поступают лениво и три-четыре газеты уже выследили и держат за горло изрядное количество подозрительных типов, один из которых, несомненно, и должен оказаться убийцей, Джолнс любит прогуляться со мной по городу и продемонстрировать, к моему неизменному восхищению, свою поразительную наблюдательность и искусство дедукции.

    Как-то раз я заглянул в Главное управление и увидел, что великий сыщик сидит в глубокой задумчивости, уставившись на свой мизинец, обвязанный зачем-то веревочкой.

    - Доброе утро, Ватсоп, - сказал он, не поворачивая головы. - Очень рад, что вы провели-таки наконец у себя в доме электричество.

    - Может быть, вы окажете мне любезность объяснить, как вы это узнали? - в полном изумлении спросил я. - Я еще не обмолвился об этом ни одной живой душе. И надумал-то как-то сразу, да и проводку только что закончили тянуть.

    - Ничего не может быть проще, - снисходительно улыбнулся Джолнс. - Когда вы вошли, на меня повеяло запахом вашей сигары. Я умею отличить дорогую сигару от дешевой, и мне известно также, что в настоящее время всего три человека в Нью-Йорке могут себе позволить оплачивать счета за газ и при этом курить дорогие сигары. Так что, как видите, это было просто. Но сейчас я бьюсь над разрешением одной маленькой загадки личного свойства.

    - А для чего намотана у вас на пальце эта веревочка? - спросил я.

    - Вот в этом-то и загадка, - отвечал Джолнс. - Моя супруга намотала мне ее на палец сегодня утром, в качестве напоминания о том, что я должен что-то прислать домой. Присядьте, Ватсоп, и разрешите мне немного поразмышлять.

    Знаменитый сыщик подошел к висевшему на стене телефону и минут десять стоял, приложив трубку к уху.

    - Вы выслушивали признание? - спросил я, когда он снова уселся на стул.

    - Пожалуй, это можно назвать и так, - с улыбкой отвечал Джолнс. - Не скрою от вас, Ватсоп, я решил покончить с наркотиками. Я в течение столь долгого времени увеличивал дозу, что морфий совершенно перестал влиять на мою нервную систему. Мне теперь требуется более мощный раздражитель. Этот телефон соединен с номером отеля "Уолдорф", где один писатель читает сейчас вслух свое творение. Ну а теперь перейдем к тайне этой веревочки.

    После пятиминутного углубленного раздумья Джолнс поднял на меня глаза, улыбнулся и кивнул головой.

    - Уже? - воскликнул я. - Фантастика!

    - Это же очень просто, - сказал он, подняв вверх палец. - Вы видите этот узелок? Он завязан для того, чтобы я чего-то не забыл. Значит, он должен говорить мне: "Не забудь!" Но, как известно, есть такой цветок - незабудка, и он любит сырую почву. Следовательно, я должен послать домой сыру.

    - Великолепно! - восхитился я.

    - Может быть, мы теперь прогуляемся немного, - предложил Джолнс. - Сейчас имеется только одно более или менее стоящее внимания преступление. Старик Мак-Карти, ста четырех лет от роду, умер, объевшись бананами. Все улики так явственно наводят на след мафии, что полиция уже оцепила клуб "Гамбринус" № 2 на Второй авеню, и арест преступника - вопрос нескольких часов. К помощи сыскной полиции пока еще не возникло необходимости прибегать.

    Мы с Джолнсом вышли из дома и направились к остановке трамвая.

    Пройдя с полквартала, мы повстречали Рейнгельдера - одного нашего знакомого, занимавшего должность в муниципалитете.

    - Доброе утро, Рейнгельдер, - сказал, приостанавливаясь, Джолнс. - Вы отлично позавтракали сегодня.

    Будучи всегда настороже, дабы не проморгать какого-нибудь неповторимого дедуктивного озарения великого сыщика, я заметил, как взгляд Джолнса на мгновение задержался на длинной, узкой капле чего-то желтого, оставшейся на пластроне сорочки Рейнгельдера, и на такой же, но поменьше - на его подбородке. И та и другая капли поразительно смахивали на яичный желток.

    - А-а, этот ваш детектифный штучка, - сказал Рейнгельдер, сияя улыбкой от макушки до пят. - Пьюсь оп заклат на выпивок и сигар, што вы не угадает, чем я сегодня зафтракаль!

    - Идет, - сказал Джолнс. - Вы ели сосиски и пили кофе с ржаными булочками.

    Рейнгельдер подтвердил, что все отгадано точно, и оплатил пари. Когда мы двинулись дальше, я сказал Джолнсу:

    - А мне показалось, что вы смотрите на следы яичного желтка у него на рубашке и на подбородке.

    - Вы не ошиблись, - сказал Джолнс. - Это было отправной точкой моих дедукций. Рейнгельдер прижимист и бережлив. Вчера на рынке цена на яйца упала до двадцати восьми центов за дюжину. А сегодня она подскочила до сорока двух. Рейнгельдер ел яйца вчера, а сегодня вернулся к своему обычному рациону. Это все безделки, Ватсоп, - арифметическая задачка для первого года обучения.

    Войдя в трамвай, мы обнаружили, что все места в нем заняты - и преимущественно дамами. Мы с Джолнсом остались стоять на задней площадке.

    На одном из сидений примерно посредине трамвая сидел пожилой, прилично одетый господин с короткой седеющей бородкой - с виду типичный зажиточный нью-йоркский обыватель. На остановках в трамвай одна за другой стали входить женщины, и вскоре возле господина, занимавшего вожделенное сиденье, повисли, держась за ремни и испепеляя невежу взглядами, три-четыре дамы. Но невежа сохранял непреклонный вид и не двигался с места.

    - Похоже, мы, ньюйоркцы, - заметил я, - утратили всякое представление о хорошем воспитании - или, во всяком случае, не очень-то демонстрируем его на людях.

    - Возможно, вы правы, - небрежно подтвердил Джолнс, - но господин, которого вы, по-видимому, имеете в виду, - очень учтивый и галантный джентльмен из Старой Виргинии. Он приехал на несколько дней в Нью-Йорк со своей женой и двумя дочками и сегодня вечером отбывает на Юг.

    - Так вы, значит, знакомы с ним? - удивленно воскликнул я.

    - Я впервые в жизни увидел его сейчас здесь, в трамвае, - с улыбкой заявил знаменитый сыщик.

    - Клянусь золотым зубом Эндорской колдуньи! - воскликнул я. - Если вам достаточно было один раз взглянуть на него, чтобы узнать все эти подробности, значит, вы просто занимаетесь черной магией.

    - Немножко выработавшейся с годами наблюдательности и ничего больше, - отвечал Джолнс. - Если этот пожилой господин сойдет с трамвая раньше нас, мне кажется, я смогу доказать вам правильность моих умозаключений.

    Через три остановки пожилой господин поднялся и направился к выходу. В дверях Джолнс остановил его вопросом:

    - Прошу прощения, сэр, вы не полковник Хантер из Норфолка, штат Виргиния?

    - Нет, сэр, - последовал вполне учтивый ответ. - Моя фамилия Иллисон, майор Уинфилд Р. Иллисон, к вашим услугам, сэр. Я из того же штата, из округа Фэрфакс. В Норфолке у меня много знакомых, сэр, - Гудричи, Толливеры, Крэбтризы, но я не имел удовольствия знать вашего друга, полковника Хантера, сэр. Я рад сообщить вам, сэр, что провел неделю в вашем городе с моей женой и тремя дочками и предполагаю отбыть обратно в Виргинию сегодня вечером. А дней через десять думаю побывать в Норфолке, и если вы пожелаете сообщить мне ваше имя, сэр, я буду счастлив отыскать полковника Хантера и передать ему, что вы справлялись о нем, сэр.

    - Премного обязан, - сказал Джолнс. - Если вас не затруднит, передайте ему привет от Рейнольдса.

    Я взглянул на великого нью-йоркского сыщика и увидел, что тень глубокой печали затуманила его высокое чело. Малейший просчет в прогнозах всегда уязвлял Шемрока Джолнса в самое сердце.

    - Вы как будто сказали: с вашими тремя дочками? - переспросил он джентльмена из Виргинии.

    - Да, сэр, с моими тремя дочками, с самыми хорошенькими девушками на весь Фэрфакский округ, - последовал ответ.

    После чего майор Иллисон остановил трамвай и ступил на подножку.

    Шемрок Джолнс схватил его за руку.

    - Одну минуту, сэр, - проговорил он небрежно-светским тоном, в котором один только я уловил оттенок тревоги. - Не ошибся ли я в своем заключении, что одна из ваших дочек является вашей приемной дочерью?

    - Вы отнюдь не ошиблись, сэр, - сказал майор, уже стоя на мостовой, - но как, дьявол меня раздери, могли вы об этом догадаться, сэр, - вот чего я в толк не возьму.

    - Да, признаться, и я тоже, - сказал я, когда трамвай двинулся дальше.

    Обернув свое кажущееся поражение победой, Джолнс вновь обрел присущую ему невозмутимость и остроту глаза и, когда мы сошли с трамвая, предложил мне зайти в кафе, пообещав объяснить, путем какого умственного процесса пришел он к своему последнему поразительному открытию.