По лицу Голуб было видно, что особого желания внимать откровениям этого странного егеря она не испытывает, но как всякий прекрасно воспитанный человек готова выслушать любого, кто нуждается в собеседнике.

    – Хочу, – сказала она. – И если вы не возражаете, попрошу принести нам чего-нибудь прохладительного. День был напряженный, я немного устала.

    – Я бы не отказался от бокала джеймо, – откликнулся Нильсон.

    Директор кивнула. Вызвала давешнего практиканта, попросила его соорудить коктейль для посетителя и кувшинчик легкого вина для себя. Когда через пятнадцать минут юноша вошел в директорский кабинет с подносом, нагруженным запотевшими сосудами, то застал довольно странную сцену. Ирина Александровна и ее гость стояли у старинного, изготовленного еще в середине прошлого века шкафа, но говорили, похоже, не о марсианских ископаемых за его стеклами. Практиканту показалось даже, что директор отчитывает посетителя, словно нерадивого студента. Хотя на вид этому егерю не более тридцати лет, из студенческого возраста он давно должен был выйти. Юноша быстро поставил поднос на столик и бесшумно выскользнул из кабинета. Затянувшаяся мембрана двери отсекла завершение фразы, произнесенной Ириной Александровной звенящим от напряжения голосом: "Об этом давным-давно следовало сообщить в…"

    – Хорошо, я сама свяжусь с нашим Советом, – сказала Голуб, переведя дух. – Подумаем все вместе… В таком деле любая самодеятельность граничит с преступлением.

    Она шагнула к своему столу, где красовалась изящная колонка служебного видеофона. Нильсон не стал ей препятствовать. Он взял с подноса бокал ледяного джеймо, отхлебнул изрядный глоток.

    – Раечка? Здравствуй, милая, – проговорила Голуб, едва откликнулась приемная Марсианского Совета. – Вязаницын у себя? Ах, он на Гранд-канале… Что, опять на верхнесирийскую морену напоролись? Отлично! Пусть попридержат свои тяжелые системы… Да, пришлю своих ребят… я предупреждала Вязаницына: ни одного кубометра грунта без нашей экспертизы… Впрочем, ладно. я сама с ним свяжусь. Спасибо, милая!

    Директор отключила видеофон, поискала радиобраслет для экстренной связи. Нильсон наполнил чистый бокал вином, протянул его Голуб и опустился в кресло для посетителей. Вид он имел спокойный, даже отрешенный.

    – Бесполезно обращаться к Совету и вообще – к людям, – произнес он, словно размышляя вслух. – Как с нами поступить, они решили еще до нашего рождения. Неужели ты думаешь, что сейчас они смягчаться? Теперь, когда трое из тех, кого они считают безвозвратно погибшими, воскресли… Ты помнишь шумиху вокруг Большого Откровения, Ирина? – Голуб кивнула и отложила радиобраслет. – Шок, вызванный появлением люденов, не прошел до сих пор. А ведь метагомы – всего лишь порождение самой человеческой расы. Плоть от плоти… Мы – другое дело. Думаешь, люди смирятся с существованием человекоподобных, умеющих в буквальном смысле самочинно возвращаться с того света?

    № 11 "Эльбрус"

    Он вышел из лифта. Автоматически зажегся свет. Двухордовая псина оскалила на него мелкие острые зубы. Кольнуло воспоминание. Ошибся он тогда, утверждая, что двухордовые водятся лишь на Нистагме. Забыл, старый дурень, о лягушках Яйлы. Непростительно для специалиста по внеземной фауне. Впрочем, Бойцовый Кот Гаг не мог уличить бывшего космозоолога: парень из преисподней искал случая удрать к любезному своему герцогу.

    Не глядя на другие экспонаты, Корней Яшмаа прошел во второй зал домашнего музея. Полюбовался алмазной прозеленью на исполинской шкуре гиппоцета. Кивнул, словно старому знакомому, черепу тахорга, который ответил равнодушным зевком. Вот уже более восьмидесяти лет зевает старая образина. С тех пор, как юный Корней сгоряча всадил ему в разверстую пасть крупнокалиберный заряд.

    А вот и товарищ псевдохомо. Стоит себе на подставочке – с виду человек, а по сути, обезьяна. От голых пятнистых обезьян Пандоры отличается лишь мирным нравом. Говорят, их сейчас вовсю приручают. Не знаю, не видел. Интересно, что подумал брат-храбрец Гаг, когда узрел сей экспонат? Что мы и разумных инопланетян забиваем, препарируем, таксидермируем и по домашним музеям расставляем? Вполне мог подумать. Руководствуясь людоедской логикой своего мира… Где-то он, Котяра, теперь? Сгинул в мутной водичке переходного времени. И следов не осталось.

    Корнею вдруг стало душно. Захотелось наружу. На свежий воздух. Он вернулся к лифту, поднялся в огромный дом – пустой и гулкий. Во время оно в этих хоромах кипела жизнь. Нуль-кабина – индивидуальная, положенная Корнею Яновичу Яшмаа, как члену Мирового Совета, индекс социальной ответственности ноль девять – не закрывалась. Поминутно прилетающие и отправляющиеся в серое ничто подпространства "призраки" диким мявом смущали окрестных котов. Шла великая битва невидимой войны за спасение человечества Гиганды. Спасения от себя самого. А потом все кончилось. Почетная отставка. Сочинение мемуаров. Сорок лет пустоты и одиночества.

    Мария умерла десять лет назад. Она так и не вернулась. Не простила. Андрей иногда шлет стандартные поздравления в день рождения и по большим праздникам, но сам не появляется. У него тоже своя великая битва, свой невидимый фронт. Безумный император Южного Приотрожья заливает кровью бескрайние равнины Пустынного материка. Поэтому у Андрея работы невпроворот. Как-никак главный резидент Земли на планете Лу. Отцовская гордость. Хотя и не знает, что отец им гордится. Не желает знать. Он тоже – не простил.

    За незримой мембраной входной двери гулял ночной ветер. Накаленная за день степь остывала. Цикады оглушительно стрекотали в саду. Городские огни Антонова на горизонте перемигивались с мучнистой россыпью Млечного пути. Третье столетие люди расселяются среди этих разноцветных точек, но сделались ли они ближе? Вряд ли. Вселенная по-прежнему слишком велика и опасна. Уж кому, как не Корнею Яшмаа, об этом знать? Ведь он не просто провел среди звезд большую и лучшую часть жизни, он – родился среди них! И никто не знает, кто его истинные родители. Известно лишь, что славные и отважные Ян и Берта Яшмаа тут ни при чем.

    Одна звездочка будто ниже спустилась, задрожала сильнее обычного, и лиловый свет, почти невидимый в ночи, потек вниз, заструился, обволакивая громадный, прозрачный пока конус. Мяуканье тысячи мартовских котов заглушило цикад.

    Гости со звезд! Впервые за сорок лет! Кто же это? Неужели – Андрей?

    Лиловый свет отвердел, остыл, померк. Корней слепо шагнул с крыльца. Едва не упал. Тренированное тело все же сохранило равновесие. Чавкнула перепонка люка. В траву соскочил человек. Корней с трудом сдержал вздох разочарования: не Андрей, Андрея бы он узнал сразу. С возрастом ночное зрение стало ослабевать, но Корней явственно различал рубленые черты лица незнакомца. Незнакомца ли? Память мгновенно перебрала тысячи лиц. Спустя пару секунд Корней вспомнил, кем этот человек был на Гиганде. Егермейстером его высочества герцога Алайского. И только потом всплыло его земное имя.

    – Лев Абалкин?

    Ночной гость замер. Корнею показалось, что пришелец сейчас на него бросится. В конце концов школа субакселерации у них общая. Вот только бывшему прогрессору Яшмаа перевалило за девяносто, а его коллега Абалкин не выглядел старше сорока лет.

    – Корней Яшмаа? – в свою очередь, осведомился гость, принимая непринужденную позу.

    – Чем обязан честью?

    – Это долгий разговор.

    – Гость в дом, бог в дом, как говаривали предки… Прошу!

    – Благодарю вас.

    Корней посторонился. Абалкин поднялся на крыльцо. У двери вышла заминка. Мембрана отказывалась пропускать гостя. Как будто он и впрямь был пришельцем с неизвестной планеты. Хозяин не подал виду, что удивлен. Просто отключил автоматику. Они прошли в гостиную. Недоразумения продолжались. Дом отказывал Абалкину в гостеприимстве. Интерьерные поля на него не реагировали.

    – Простите, – пробормотал обескураженный Корней. – Что-то в нем заело… Давно профилактику не делали…

    – Вот когда вспомнишь о старой, доброй мебели, – пробормотал гость, – которая не имела своего мнения…

    – Вы навели меня на мысль…

    Корней шагнул к дальней стене, открыл ее. В гостиную бесшумно выплыл исполинский робот.

    – Ого! – воскликнул Абалкин. – Вот это долдон!

    – Привет, Корней!

    – Привет, Драмба!

    – Какие будут приказания, Корней?

    – Сначала поздоровайся с гостем.

    Робот повел ушами локаторов, прогудел:

    – Простите, Андрей, но кроме вас, на вилле никого нет.

    Корней крякнул.

    – И тем не менее, – сказал он, – поздоровайся. Гостя зовут Лев.

    – Здравствуйте, Лев! – произнес робот в пространство.

    – И тебе не хворать, – отозвался гость.

    – Вероятно, мои системы не в полном порядке, – заявил Драмба. – Система распознавания требует ремонта…

    – Вот что, Драмба, – перебил его Корней. – Сделай-ка нам пару табуреток и стол. Обыкновенных, деревянных.

    – Слушаюсь, Корней!

    Драмба неизвестно зачем приложил ручищу к голове и выплыл из гостиной.

    – Он быстро управится, – заверил хозяин гостя. – Прошу простить за столь прохладный прием. Старый дом. Старый хозяин. Нерасторопные старые слуги…

    – Ничего, – откликнулся Абалкин. – Старый служака не виноват. А примитивная автоматика дома – тем более. Они и вас скоро перестанут распознавать.

    – Что вы хотите этим сказать?

    – Мы не люди, Корней.

    – Мы?

    – Вы, я и еще одиннадцать наших братьев и сестер. Вы знаете историю своего происхождения, Корней, но не знаете, что всего "подкидышей" было тринадцать.

    – Было?

    – Эдна Ласко погибла в две тысячи сто пятидесятом. Томас Нильсон покончил с собой в шестьдесят пятом. Меня убил Рудольф Сикорски в семьдесят восьмом. Впрочем, в смерти Эдны и Томаса тоже виноваты люди.

    – Однако вы живы здоровы, Лев. И судя по всему – в отличной форме. Во всяком случае, я в свои девяносто два не выстою против вас и двух раундов.

    – Я – вернулся. Эдна и Томас – тоже. Для нас не существует смерти.

    – Звучит заманчиво, хотя и фантастично. Уверяю вас, как бывший космозоолог: бессмертных существ не бывает.

    – В биологическом смысле – да, но превращения энергии практически бесконечны… Но не будем злоупотреблять философией. я прилетел не для этого, Корней.

    – Для чего же, Лев?

    – Для того, чтобы предупредить: наступает момент истины.

    – И в чем же он заключается?

    – В том, что мы должны выполнить свое предназначение…

    – Похоже, вам никак не удается избежать философии, Лев. Вспомните времена Прогрессорства, говорите четко, как на докладе.

    – Слушаюсь, Корней! – голосом Драмбы откликнулся Абалкин. – Вам следует прибыть в Свердловск. Сбор назначен на площади Звезды, перед Музеем Внеземных Культур.

    – Когда?

    – Этого я не знаю, Корней, но в час "икс" буду знать. Как и все мы.

    Драмба вернулся через пятнадцать минут, волоча на себе пахнущий свежеоструганным деревом стол и две табуретки. Робот застал хозяина восседающим в удобном глубоком кресле. Нога на ногу, мосластые пальцы сцеплены на колене, в углу большого тонкогубого рта соломинка, взгляд отсутствующий.

    Никакого гостя по имени Лев локаторы Драмбы по-прежнему не наблюдали.

    № 12 "М готическое"^[3]

    Центральный альпинистский лагерь "Тьерра Темплада" располагался в долине живописнейшей реки Магдалены в Северных Андах. Отсюда альпинисты разлетались на покорение великих вершин, овеянных легендами веков и именами предков. Как музыка, звучали названия горных пиков: Сиула Гранде, Пичинга, Антисана, Охос-дель-Саладо. Первозданная красота, почти нетронутая дыханием XXIII века, привлекала рисковых ребят со всей Планеты.

    Был уже вечер. Солнце почти уже скрылось за хребтом, окрасив лагерь в багрово-оранжевые тона. Повсюду стояли разноцветные палатки, лежали какие-то тюки, альпинистское снаряжение, сновали туда-сюда люди, где-то мужественными голосами пели о том, что "выше гор могут быть только горы, на которых никто не бывал". Кто-то высоким чистым голосом читал стихи:

    Небольшая группа восходителей сидела по старинке вокруг костра, пили горячий чай, закусывали печеньем и сухариками, беседовали.

    – Подниматься на гору с антигравом – это не альпинизм, а детская забава, – горячился курчавый аргентинец Хосе Санчес. – Ты знаешь, что ничего тебе не угрожает. я преклоняюсь перед предками. Некоторые из них совершали восхождения вообще без страховки, с парой кирок и кошками.

    – Но ведь они и гибли очень часто и калечились, Ося, – ласково басил богатырь Святослав. – Нет ничего ценнее человеческой жизни, а тут, согласись, риск. Ты же знаешь, Мировой Совет специально рассматривал этот вопрос и посчитал обязательным использованием антигравов при восхождении. я совершенно не одобряю поступка бедняги Месснера. Зачем, спрашивается, он скрыл от всех, что не взял с собой антиграв? Ты же знаешь, чем это кончилось…

    Хосе понурился, пробормотал:

    – Да, он пролетел почти километр…

    – Но самое загадочное, что когда нашли его тело, на его лице была улыбка, – вставил слово скандинав Свен в распахнутом дутом красном жилете.

    – Жизнь обретает особенную ценность, когда в любой момент ты можешь ее потерять. я понимаю этого Месснера.

    Все повернули головы к тому, кто произнес эту фразу. Это был человек, одетый как егерь и отдаленно похожий на индейца, до сих пор молча сидевший у костра. Никто не заметил, откуда и когда он появился.

    – И тут явился Чингачгук Большой Змей.

    – Виу, вождь.

    Человек в егерской куртке улыбнулся этой шутке.

    – А вы к нам какими судьбами, сударь, позвольте спросить… Вы альпинист? – осведомился Святослав.

    – Нет, я бывший егерь, но имею третий разряд по альпинизму… Меня зовут Томас Нильсон. я интересуюсь вашим фольклором. Альпинистскими легендами, притчами…

    – Ну, это сколько угодно… Вот, скажем, в прошлом году был у нас такой случай…

    – Меня интересует Бледнолицая Девочка, – перебил егерь, – видел ли из вас ее кто-нибудь?

    Вдруг воцарилось гробовое молчание.

    – Вот как раз об этом, пришелец, мы предпочитаем не говорить, – сказал бородатый русский богатырь мягко, – особенно перед восхождением. Нарушение нашей негласной этики, знаете ли… Вестница несчастья…

    – И все же что вы о ней знаете?