Маленькая комнатка была залита лучами послеполуденного солнца – словно мирный островок из какого-то другого мира, и казалось, что рвущееся вперед, звенящее время не имело больше никакой власти над бесконечно тихой фигуркой, лежавшей на кровати и смотревшей на Штайнера. Тот немного покачнулся, и шляпа выпала из его руки. Он хотел нагнуться и поднять ее, но внезапно сзади его словно что-то ударило, и, не отдавая себе отчета, что делает, он опустился на колени перед кроватью и беззвучно затрясся в лихорадочной дрожи – он вернулся.
Глаза женщины долго и спокойно смотрели на него. Потом в них появились искорки беспокойства. Кожа на лбу вздрогнула, а губы зашевелились. Теперь уже в глазах горел страх. Рука, неподвижно лежавшая на одеяле, поднялась, словно хотела удостовериться и пощупать то, что видели глаза.
– Это я, Мария, – произнес Штайнер.
Женщина попыталась приподнять голову. Глаза ее бегали по его лицу, которое находилось уже совсем близко.
– Успокойся, Мария, это я, – сказал Штайнер. – Я приехал.
– Йозеф… – прошептала женщина.
Штайнер вынужден был опустить голову. Слезы заполнили его глаза. Он закусил губу и проглотил комок, подступивший к горлу.
– Это я, Мария. Я вернулся к тебе.
– Если они тебя найдут… – прошептала жена.
– Они меня не найдут. Не смогут найти. Я останусь здесь. Я могу остаться у тебя.
– Дотронься до меня, Йозеф… Я должна почувствовать, что ты рядом. Видеть – я тебя часто видела…
Он взял ее легкую руку с голубыми прожилками в свои и поцеловал. Потом наклонился над ней и приложил свой губы к ее губам, усталым и уже далеким. Когда он поднялся, глаза ее были полны слез. Она тихо качнула головой, и капли полились с лица, словно дождь.
– Я не думала, что ты приедешь… Но я все время ждала тебя.
– Теперь я буду рядом…
Она попыталась его оттолкнуть.
– Тебе нельзя здесь оставаться! Ты должен уехать. Ты не представляешь себе, что здесь было. Ты сейчас же должен уехать! Уезжай, Йозеф!
– Это не опасно.
– Нет, опасно. Мне лучше знать. Я тебя повидала, а теперь – уезжай! Долго я не проживу. А умереть я могу и без тебя.
– Я устроил все так, что могу остаться у тебя, Мария. Сейчас многих амнистируют, под амнистию попаду и я.
Она недоверчиво взглянула на него.
– Это правда, – продолжал он. – Клянусь тебе, Мария. Пусть никто не знает, что я здесь. Но ничего страшного не случится, если об этом и узнают.
– Я ничего не скажу, Йозеф. Я никогда ничего не говорила.
– Я знаю, Мария. – Его словно обдало теплой волной. – Ты развелась со мной?
– Нет… Не смогла этого сделать, и не сердись на меня.
– Я хотел этого ради тебя. Тебе было бы гораздо легче жить.
– Мне не было трудно. Мне помогали. Помогли получить и эту палату… Когда я одна, ты чаще бываешь рядом со мной.
Штайнер посмотрел на нее. Лицо ее стало как-то меньше, осунулось, а кожа была изжелта-бледной, восковой, с голубыми тенями. Шея стала хрупкой и тонкой, резко выделялись ключицы. Даже глаза были затуманены, а губы бесцветны… Только волосы блестели и сверкали. В лучах послеполуденного солнца они казались золотисто-багряным венком, резко контрастировавшим с маленьким, как у ребенка, телом, которое уже почти не в силах было подняться.
Открылась дверь, и вошла сестра. Штайнер встал. Сестра держала в руке стакан с жидкостью молочного цвета. Она поставила стакан на столик.
– К вам пришли? – спросила она, бросая на Штайнера быстрый взгляд.
Больная едва заметно кивнула.
– Из Бреслау, – прошептала она.
– Так издалека? Это чудесно. Тогда вы сможете немного побеседовать.
Пока сестра вынимала градусник, ее синие глазки опять быстро взглянули на Штайнера.
– Температура повышена? – спросил тот.
– Нет, что вы! – радостно сообщила сестра. – У нее уже несколько дней нормальная температура.
Она положила термометр в стакан и вышла. Штайнер придвинул стул поближе к кровати и сел рядом с Марией. Он взял ее руки в свои.
– Ты рада, что я здесь? – спросил он, хорошо понимая бессмысленность своего вопроса.
– Для меня это – все, – сказала Мария не улыбнувшись.
Они смотрели друг на друга и молчали. Слов почти не было. Они – рядом, и этого более чем достаточно. Они смотрели друг на друга, и ничего более для них не существовало. Один растворился в другом. Они вернулась друг к-другу. В их жизни не осталось больше ни будущего, ни прошлого – только настоящее. Покой, тишина, мир.
В палату снова вошла сестра. Она поставила черточку на температурной кривой. Но они ее не заметили. Они смотрели друг на друга. Солнце начало клониться к горизонту. Его лучи медленно, словно не решаясь, сползли с чудесных горящих волос и соскользнули на подушку, потом неохотно отступили к стене и поползли по ней. А два человека продолжали смотреть друг на друга. Пришли сумерки на своих синих ногах, заполнив собой комнату, а они все смотрели друг на Друга, до тех пор, пока из углов комнаты не выступили тени и не покрыли своими крыльями бледное лицо, единственное лицо.
Дверь открылась. Вместе с потоками света вошел врач, за ним – сестра.
– Вам пора уходить, – сказала сестра.
– Хорошо. – Штайнер поднялся и нагнулся над кроватью. – Завтра я снова приду, Мария.
Она лежала на кровати, словно наигравшийся до усталости и довольный ребенок, и на губах ее играла полумечтательная улыбка.
– Да, – сказала она, и он не понял, обращается ли она к нему или к его воображаемому образу. – Да, приходи…
В коридоре Штайнер дождался врача и спросил его, сколько ей осталось жить. Тот поднял глаза.
– В лучшем случае дня три-четыре. Странно, что она вообще до сих пор жива.
– Спасибо. – Штайнер медленно спустился вниз по лестнице. У выхода он остановился и внезапно увидел город. Он не заметил его, когда приехал, но теперь город лежал перед его глазами – отчетливый и реальный. Он увидел улицы и сразу же почувствовал опасность, невидимую, безмолвную опасность, которая подкарауливала его на каждом шагу, на каждом углу, в каждой подворотне, в каждом прохожем. Он знал, что мог сделать против нее Очень немного. Этот белый каменный дом за его спиной был именно тем местом, где его могли схватить, словно зверя в джунглях, пришедшего на водопой. Понимал он и то, что ему где-то надо найти пристанище, чтобы иметь возможность прийти сюда снова. Врач сказал: три-четыре дня. Капля в море и в то же время целая вечность. Минуту он размышлял, не навестить ли ему одного из своих старых друзей, но потом отказался от этой мысли и решил остановиться в каком-нибудь из отелей среднего класса. В первый день это меньше всего бросится в глаза.
Керн сидел в одной из камер тюрьмы Санте вместе с австрийцем Леопольдом Бруком и вестфальцем Монке. Все трое клеили кульки.
– Ребята! – произнес Леопольд через какое-то время. – Я голоден! Страшно голоден! Я бы с удовольствием сожрал и клейстер, если бы за это не влетело.
– Потерпи десять минут, – ответил Керн. – Через десять минут принесут жратву, полагающуюся на ужин.
– Разве это поможет! После нее я как раз и почувствую настоящий голод.
– Леопольд надул кулек и ударил по нему ладонью. Кулек громко хлопнул. – Какое несчастье, что в такие проклятые времена у человека есть желудок. Когда я подумаю о мясе, пусть даже собачьем, я готов разнести всю эту каморку!
Монке поднял голову.
– А я чаще мечтаю о большом кровавом бифштексе, – сказал он. – О бифштексе с луком и жареным картофелем. И о холодном, как лед, пиве…
– Замолчи! – застонал Леопольд. – Давайте думать о чем-нибудь другом! Например, о цветах.
– Почему обязательно о цветах?
– Ты что, не понимаешь? Надо думать о чем-то красивом. Это отвлекает…
– Цветы меня не отвлекут.
– Однажды я видел клумбу с розами… – Леопольд судорожно пытался перевести свои мысли в другое русло. – Прошлым летом. Перед тюрьмой в Палланцо. В лучах предзакатного солнца, когда нас выпустили на свободу. Розы были красные-красные, как… как…
– Как сырой бифштекс, – помог Монке.
– А-а! Проклятие!
Загремели ключи.
– А вот и жратву несут, – сказал Монке.
Дверь открылась, но вместо кальфактора с едой на пороге появился надзиратель.
– Керн! – сказал он.
Тот встал.
– Пройдемте со мной! К вам пришли.
– Наверное, президент, – высказал предположение Леопольд.
– Возможно, Классман. У него ведь есть документы… И, возможно, он прихватил с собой что-нибудь из еды.
– Масла! – оживился Леопольд. – Большой кусок масла! Желтого, как подсолнечник!
Монке ухмыльнулся.
– Ты – настоящий лирик, Леопольд! Ты вспомнил даже о подсолнечниках.
Керн остановился на пороге, словно пораженный громом.
– Рут! – У него даже перехватило дыхание. – Как ты сюда попала? Тебя арестовали?
– Нет, нет, все в порядке, Людвиг!
Керн бросил взгляд на надзирателя, который безучастно сидел в уголке. Потом быстро подошел к Рут.
– Ради бога, уходи отсюда сию же минуту, Рут! – прошептал он по-немецки. – Ты самане понимаешь, чем рискуешь! Они каждую минуту могут тебя арестовать, а это означает четыре недели тюрьмы, а при повторном аресте – полгода! Быстрее, быстрее уходи!
– Четыре недели? – Рут в испуге взглянула на него. – Ты просидишь здесь четыре недели?
– Ничего не поделаешь! Не повезло! А ты… Ну, не будь же легкомысленной! Любой и в любую минуту может спросить у тебя документы!
– Но у меня есть документы!
– Что?
– Я получила временное разрешение, Людвиг!
Она вынула из кармана бумагу и протянула ее Керну. Тот сразу уткнулся в нее.
– О, боже ты мой! – медленно произнес он. – Значит, это все-таки удалось сделать! Кто помог? Комитет помощи?
– Комитет помощи и Классман.
– Господин надзиратель, – спросил Керн, – заключенному разрешается целовать даму?
Тот лениво посмотрел на него.
– По мне – сколько хотите, – ответил он. – Главное, чтобы она не передала вам при этом нож или напильник.
– Когда человек посажен на пару недель, это себя не оправдывает.
Надзиратель скатал себе сигарету и закурил.
– Рут, – спросил Керн, – вы там слышали что-нибудь о Штайнере?
– Пока ничего. Марилл говорит, что сейчас невозможно что-либо узнать. И писать он не будет. Он просто вернется. Внезапно и неожиданно.
Керн взглянул на нее.
– И Марилл этому верит?
– Этому все верят, Людвиг. Что нам остается?
Керн кивнул.
– Да, что нам остается… Он уехал уже неделю назад. Может быть, ему удастся…
– Он должен вернуться! Другого я и представить себе не могу.
– Время! – произнес надзиратель. – На сегодня хватит.
Керн обнял Рут.
– Возвращайся! – прошептала она. – Возвращайся быстрее! Ты останешься здесь, в Санте?
– Нет, они отвезут нас к границе.
– Я попытаюсь еще раз получить разрешение прийти к тебе! Возвращайся! Я люблю тебя! Возвращайся быстрее! И я боюсь! Я хотела бы уехать вместе с тобой!
– Нельзя. Твое разрешение действительно только в Париже. Я вернусь.
– У меня с собой деньги. Они спрятаны за бантом, Вынь, когда будешь целовать меня.
– Мне ничего не нужно. У меня есть все. Оставь их у себя! Марилл о тебе позаботится. Может быть, и Штайнер скоро вернется.
– Время! – напомнил надзиратель. – Послушайте, вас же не отправляют на гильотину!
– До свидания! – Рут поцеловала Керна. – Я люблю тебя! Возвращайся!
Она оглянулась и взяла со скамейки пакет.
– Здесь кое-что из еды. Внизу его проверяли, все в порядке, – сказала она надзирателю. – До свидания, Людвиг!
– Я очень рад, Рут! Видит бог, я очень рад, что ты получила разрешение! Теперь тюрьма мне покажется раем!
– Вот и хорошо! – раздался голос надзирателя. – Возвращайтесь в свой рай!
Керн взял пакет под мышку. Он был довольно тяжелым. Керн направился в камеру в сопровождении надзирателя.
– Вы знаете, – задумчиво сказал тот через минуту. – Моей жене шестьдесят лет, и на спине у нее небольшой горб. Странно, но иногда я почему-то вспоминаю об этом.
Когда Керн вернулся, кальфактор с ужином стоял как раз перед дверью камеры.
– Керн, – сказал Леопольд с безутешным лицом. – Опять картофельный суп без картофеля.
– Это овощной суп, – объяснил кальфактор.
– С таким же успехом можно сказать, что это кофе, – ответил Леопольд. – Я всему поверю!
– А что у тебя в пакете? – спросил у Керна вестфалец Монке.
– Кое-что из еды. Но что именно, сам не знаю.
Лицо Леопольда засияло.
– Раскрывай! Быстро!
Керн развязал веревку.
– Масло! – с благоговением произнес Леопольд.
– Желтое, как подсолнечник! – дополнил Монке.
– Белый хлеб! Колбаса! Шоколад! – продолжал Леопольд в экстазе. – И… целая головка сыра!
– Желтого, как подсолнечник! – повторил Монке.
Леопольд поднялся, не обращая на него внимания.
– Кальфактор! – повелительным тоном произнес он. – Уберите вашу бурду и…
– Стоп! – перебил его Монке. – Не так быстро! Ох, уж эти мне австрийцы! Потому только и проиграли войну в восемнадцатом году!.. Дайте сюда миски!
– сказал он кальфактору.
Он взял миски и поставил их на скамейку. Потом схватил передачу Керна, разложил все рядом и залюбовался выставкой.
На стене, как раз над головкой сыра, одним из прежних узников тюрьмы было написано карандашом: "Все быстротечно, и жизнь не вечна".
Монке ухмыльнулся.
– Овощной суп мы будем считать чаем, – объявил он. – Ну, а теперь сядем и поужинаем, как образованные люди! Что ты на это скажешь, Керн?
– Аминь! – произнес тот.
– Завтра я приду снова, Мария!
Штайнер склонился над спокойным лицом, потом выпрямился.
Сестра стояла у двери. Ее быстрые глазки глядели куда-то поверх Штайнера. Она избегала смотреть на него. Стакан в руке дрожал и слегка звенел.
Штайнер вышел в коридор.
– Стоять на месте! – раздался чей-то повелительный голос.
С каждой стороны двери стояло по человеку в форме, с револьверами в руках. Штайнер остановился. Он даже не испугался.
– Ваше имя?
– Иоганн Губер.
Подошел третий и взглянул на него.
– Это – Штайнер, – сказал он. – Без всякого сомнения. Я узнал его. Ты меня тоже узнал, Штайнер, верно?
– Я тебя не забыл, Штайнбреннер, – спокойно ответил Штайнер.
– Трудно забыть, – хмыкнул мужчина. – Добро пожаловать домой! Я искренне рад видеть тебя снова. Теперь, наверное, немного погостишь у нас, правда? У нас построен чудесный новый лагерь, со всеми удобствами.
– Верю.
– Наручники! – скомандовал Штайнбреннер. – На всякий случай, мой дорогой! Сердце мое не выдержит, если ты еще раз вырвешься из наших рук.
Стукнула дверь. Штайнер покосился через плечо. Стукнула дверь комнаты, в которой лежала его жена. Из комнаты выглянула сестра и сразу же втянула голову обратно.
– Ах, вот оно что… – протянул Штайнер.
– Да, дорогой, – хихикнул Штайнбреннер. – Самые прожженные птички возвращаются к своему гнездышку – на благо государства и радость его друзьям.
Штайнер спокойно посмотрел на покрытое пятнами лицо без подбородка с голубоватыми тенями под глазами. Он знал, что ждет его впереди, но все это показалось ему чем-то очень далеким, словно вообще его не касалось.
Штайнбреннер подмигнул, облизал губы и отступил на шаг.
– Как и прежде, без совести, Штайнбреннер? – спросил Штайнер.
Тот ухмыльнулся.
– Совесть моя чиста, мой дорогой! И становится все чище и чище, чем больше мне попадается вашего брата. На сон тоже не жалуюсь. Но для тебя я сделаю исключение, навещу тебя ночью, чтобы поболтать с тобой немного… Увезти! Живо! – внезапно сказал он резко.
Штайнер, сопровождаемый эскортом, спускался вниз по лестнице. Люди, шедшие навстречу, останавливались и молча пропускали их. На улице замолкали все, мимо кого они проходили.
Штайнера привели на допрос. Пожилой чиновник задал ему ряд вопросов, касающихся анкетных данных. Штайнер ответил.