Последняя религия уже успешно разделилась на латинскую и православную веру. Латинский вариант веры не устраивал князя по самой простой причине – ее исповедовали поляки, а с ними он воевал. Католицизм, таким образом, был верой врагов. Да и Рим находился относительно далеко от Руси. Гораздо разумнее и дипломатичнее было принять восточное христианство, поскольку рядом находился Константинополь и русские были связаны с ним договорами о дружбе.

    Карамзин в эти геополитические тонкости не вникает, он берет за основу сообщение Нестора, что князь имел диспуты о вере, прежде чем выбрать наилучшую для его земли. Конечно, диспуты могли вестись, но вряд ли они повлияли на решение Владимира: Русь и Византию в Х веке связывало слишком многое, чтобы сделать иной выбор. Князь желал строить государство по образу соседней Империи, вера которой наилучшим образом подходила для такого строительства. Мнением самого народа, конечно же, никто не интересовался. А народ был совершенно языческим. Причем имелись язычники славянского и финского образца. Так что обратить в православие этот многонациональный субстрат можно было только решением сверху. Что Владимир и сделал.

    Но даже принятие веры Владимир превратил в завоевательный поход. Право на новую веру он желал добыть мечом. "Собрав многочисленное войско, – пишет Карамзин, – Великий Князь пошел на судах к Греческому Херсону, которого развалины доныне видимы в Тавриде, близ Севастополя. Сей торговый город, построенный в самой глубокой древности выходцами Гераклейскими, сохранял еще в Х веке бытие и славу свою, несмотря на великие опустошения, сделанные дикими народами в окрестностях Черного моря, со времен Геродотовых скифов до Козаров и Печенегов. Он признавал над собою верховную власть Императоров Греческих, но не платил им дани; избирал своих начальников и повиновался собственным законам Республиканским. Жители его, торгуя во всех пристанях Черноморских, наслаждались изобилием.

    Владимир, остановясь в гавани, или заливе Херсонском, высадил на берег войско и со всех сторон окружил город. Издревле привязанные к вольности, Херсонцы оборонялись мужественно. Великий Князь грозил им стоять три года под их стенами, ежели они не сдадутся: но граждане отвергали его предложения, в надежде, может быть, иметь скорую помощь от Греков; старались уничтожать все работы осаждающих и, сделав тайный подкоп, как говорит Летописец, ночью уносили в город ту землю, которую Россияне сыпали перед стенами, чтобы окружить оную валом, по древнему обыкновению военного искусства.

    К счастию, нашелся в городе доброжелатель Владимиру, именем Анастас: сей человек пустил к Россиянам стрелу с надписью: За вами, к Востоку, находятся колодези, дающие воду Херсонцам чрез подземельные трубы; вы можете отнять ее. Великий Князь спешил воспользоваться советом и велел перекопать водоводы (коих следы еще заметны близ нынешних развалин Херсонских). Тогда граждане, изнуряемые жаждою, сдались Россиянам.

    Завоевав славный и богатый город, который в течение многих веков умел отражать приступы народов варварских, Российский Князь еще более возгордился своим величием и чрез Послов объявил Императорам, Василию и Константину, что он желает быть супругом сестры их, юной Царевны Анны, или, в случае отказа, возьмет Константинополь. Родственный союз с Греческими знаменитыми Царями казался лестным для его честолюбия. Империя, по смерти Героя Цимисхия, была жертвою мятежей и беспорядка: Военачальники Склир и Фока не хотели повиноваться законным Государям и спорили с ними о Державе. Сии обстоятельства принудили Императоров забыть обыкновенную надменность Греков и презрение к язычникам. Василий и Константин, надеясь помощию сильного Князя Российского спасти трон и венец, ответствовали ему, что от него зависит быть их зятем; что, приняв Веру Христианскую, он получит и руку Царевны, и Царство небесное.

    Владимир, уже готовый к тому, с радостию изъявил согласие креститься, но хотел прежде, чтобы Императоры, в залог доверенности и дружбы, прислали к нему сестру свою. Анна ужаснулась: супружество с Князем народа, по мнению Греков, дикого и свирепого, казалось ей жестоким пленом и ненавистнее смерти. Но Политика требовала сей жертвы, и ревность к обращению идолопоклонников служила ей оправданием или предлогом.

    Горестная Царевна отправилась в Херсон на корабле, сопровождаемая знаменитыми духовными и гражданскими чиновниками: там народ встретил ее как свою избавительницу, со всеми знаками усердия и радости. В летописи сказано, что Великий Князь тогда разболелся глазами и не мог ничего видеть; что Анна убедила его немедленно креститься и что он прозрел в самую ту минуту, когда Святитель возложил на него руку. Бояре Российские, удивленные чудом, вместе с Государем приняли истинную Веру (в церкви Св. Василия, которая стояла на городской площади, между двумя палатами, где жили Великий Князь и невеста его).

    Херсонский Митрополит и Византийские Пресвитеры совершили сей обряд торжественный, за коим следовало обручение и самый брак Царевны с Владимиром, благословенный для России во многих отношениях и весьма счастливый для Константинополя: ибо Великий Князь, как верный союзник Императоров, немедленно отправил к ним часть мужественной дружины своей, которая помогла Василию разбить мятежника Фоку и восстановить тишину в Империи.

    Сего не довольно: Владимир отказался от своего завоевания и, соорудив в Херсоне церковь – на том возвышении, куда граждане сносили из-под стен землю, возвратил сей город Царям Греческим в изъявление благодарности за руку сестры их. Вместо пленников он вывел из Херсона одних Иереев и того Анастаса, который помог ему овладеть городом; вместо дани взял церковные сосуды, мощи Св. Климента и Фива, ученика его, также два истукана и четырех коней медных, в знак любви своей к художествам (сии, может быть, изящные произведения древнего искусства стояли в Несторово время на площади старого Киева, близ нынешней Андреевской и Десятинной церкви). Наставленный Херсонским Митрополитом в тайнах и нравственном учении Христианства, Владимир спешил в столицу свою озарить народ светом крещения".

    Свет, который пролился вместе с крещением всего народа, был больше подобен молнии Перуна: Владимир приказал изрубить прежних идолов (вместе с Перуном, которого сам втащит в русский пантеон) на куски, а людей согнать в Днепр силой, если не пойдут по доброй воле.

    "Изумленный народ, – добавляет историк, – не смел защитить своих мнимых богов, но проливал слезы, бывшие для них последнею данию суеверия: ибо Владимир на другой день велел объявить в городе, чтобы все люди Русские, Вельможи и рабы, бедные и богатые шли креститься – и народ, уже лишенный предметов древнего обожания, устремился толпами на берег Днепра, рассуждая, что новая Вера должна быть мудрою и святою, когда Великий Князь и Бояре предпочли ее старой Вере отцев своих.

    Там явился Владимир, провождаемый собором Греческих Священников, и по данному знаку бесчисленное множество людей вступило в реку: большие стояли в воде по грудь и шею; отцы и матери держали младенцев на руках; Иереи читали молитвы крещения и пели славу Вседержителю.

    Когда же обряд торжественный совершился; когда Священный Собор нарек всех граждан Киевских Христианами, тогда Владимир, в радости и восторге сердца устремив взор на небо, громко произнес молитву: "Творец земли и неба! Благослови сих новых чад Твоих; дай им познать Тебя, Бога истинного, утверди в них Веру правую. Будь мне помощию в искушениях зла, да восхвалю достойно святое имя Твое!"".

    Но такую идиллическую картину рисует только монах-летописец. Реальная картина была и жестче, и кровавее. Во всяком случае, Новгородская летопись сохранила как раз более правдивое описание поголовного крещения. Людей загоняли в воды Волхова силой, несогласных просто швыряли в реку, кто-то тонул, отказывающихся наотрез убивали, а дабы не перепутать, кто уже крещен, а кто еще не прошел через обряд, на шею надевали заготовленные кресты единого образца.

    Воевода Путята велел рубить головы непокорным язычникам, а Добрыня приказал зажечь их дома. Новгород горел. Трупы несчастных швыряли в Волхов, и они плыли по течению вместе с кусками изрубленных идолов.

    После крещения воды Волхова были красны от крови. Вряд ли в Киеве крещение прошло более спокойно.

    Карамзин приводит новгородский рассказ, но не рискует его комментировать. К тому же рассказ происходит из Иоакимовской летописи, которую историк считал поддельной. Но это вряд ли. Родословие первых князей и мифическая история славян могли быть подделкой. Но память народная сохранила пословицу о новгородском крещении: Путята крестил Новгород мечом, а Добрыня огнем. Вот этого-то уже никоим образом подделать невозможно…

    Введение новой веры сразу повысило престиж Руси в глазах крещеных соседей. Это можно записать Владимиру в плюс. Кроме того, в его правление было построено множество новых городков: так усиливался контроль над отдаленными областями. Новые города встали и на порубежье, где необходимо было держать защиту от набегов кочевников. С западными соседями к концу правления он установил мирные отношения, но с печенегами приходилось сражаться, практически раз в пару лет, а то и через год они доходили чуть не до самого Киева.

    Но самая сложная проблема ожидала его не в стане врагов, а в собственной семье. Владимир, имея множество жен, имел и множество наследников. Двенадцать его сыновей получили свои уделы, но мира не было не только между ними, но и между сыновьями и отцом. Сосланный в отдаленный, хотя и богатый Новгород сын Ярослав так же алкал власти, что и Владимир, когда-то пошедший войной из Новгорода на своих братьев.

    Точно по отцовскому рецепту Ярослав призвал из-за моря варяжскую дружину и готовил поход на Киев. Дело было вот в чем: Владимир требовал с Новгорода высокой дани, Ярослав, унаследовавший ту же отцовскую скупость, платить не желал. Киевский князь увидел в этом нежелании стремление и вовсе выйти из подчинения Киеву. Он готовил против Ярослава свое войско, ждали только установления погоды.

    Но пока ждали, Владимир от ярости занемог и умер. Сразу после его смерти разгорелась жестокая борьба за киевский стол.

    Детей у Владимира было множество. "Первою его супругою, – сообщает Карамзин, – была Рогнеда, мать Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и двух дочерей; умертвив брата, он взял в наложницы свою беременную невестку, родившую Святополка; от другой законной супруги, Чехини или Богемки, имел сына Вышеслава; от третьей Святослава и Мстислава; от четвертой, родом из Болгарии, Бориса и Глеба… Станислав, Позвизд, Судислав родились, кажется, после.

    Думая, что дети могут быть надежнейшими слугами отца, или, лучше сказать, следуя несчастному обыкновению сих времен, Владимир разделил Государство на области и дал в Удел Вышеславу Новгород, Изяславу Полоцк, Ярославу Ростов: по смерти же Вышеслава Новгород, а Ростов Борису; Глебу Муром, Святославу Древлянскую землю, Всеволоду Владимир Волынский, Мстиславу Тмуторокань, или Греческую Таматарху, завоеванную, как вероятно, мужественным дедом его; а Святополку, усыновленному племяннику, Туров, который доныне существует в Минской Губернии и назван так от имени Варяга Тура, повелевавшего некогда сею областию.

    Владимир отправил малолетних Князей в назначенный для каждого Удел, поручив их до совершенного возраста благоразумным пестунам. Он, без сомнения, не думал раздробить Государства и дал сыновьям одни права своих Наместников; но ему надлежало бы предвидеть следствия, необходимые по его смерти".

    Государство Владимира оказалось разделено на уделы, по количеству сыновей (двое старших умерли еще при жизни Владимира). Любимого сына Бориса он держал при себе в Киеве, но так случилось, что Бориса в Киеве не было – он находился в войске, посланном отцом против печенегов. По тогдашнему праву занять киевский стол должен был старший наследник, Святополк, который не приходился Владимиру сыном, но был им усыновлен.

    Владимир умер, не успев назвать законного наследника. Народное мнение склонялось к Борису. Именно по этой причине кончину князя пытались скрыть: тело выносили тайно. Но сберечь секрет не удалось. Пришлось устроить торжественные похороны, и князя погребли рядом с любимой женой Анной в церкви Богоматери. И то, чего так не желали, свершилось: на стол сел Святополк.

    Карамзин, безраздельно доверявший Нестору, видел в Святополке изверга и злодея. Современные исследователи более осторожны. Вполне вероятно, что Святополк вовсе не совершал тех убийств, которые позже ему приписали. Во всяком случае, не совершал всех инкриминированных ему убийств.

    Но Карамзин опирался лишь на те тексты, которые ему были известны. И для него Святополк не мог быть правомочным наследником хотя бы потому, что летописец не считал его сыном Владимира. А племянники, как известно из русской истории более позднего времени, часто оказывались замешанными в неблаговидных поступках. Им, согласно феодальному русскому праву, было трудно бороться с всесильными дядьями.

    Переносить эту кальку на время ранней Руси довольно небезопасно. Право наследования в том виде, в каком оно проявилось позже, еще не существовало. Во всяком случае той "лествицы", что характерна для удельного периода Руси, еще не было. К тому же Святополк может оказаться и не племянником Владимира, а его сыном. Зная особенную любвеобильность князя, полагаться на приговор летописи, что он был зачат до брака Владимира с его матерью, опасно. Тем более нам известно, как поступил Владимир с его матерью, и что она была не женой, а только невестой его брата. В отношении прелюбодеяния у Владимира не было комплексов, он в этом находил особенную сладость.

    Но даже если Святополк и оказывался племянником, он автоматически зачислялся в сыновья благодаря этому браку. Во всяком случае, польские источники называют Святополка сыном Владимира и в этом не сомневаются. Официально он был признан таковым и самим князем. По праву старшинства Святополк был безоговорочно лучшей кандидатурой, поскольку не ущемлял ничьих прав. Что же касается Бориса, то как младший брат преимущественного права он не имел. И будем считать, что Святополк ничьего престола не похитил, а занял главное место по праву. Пусть многим это и было не по душе.

    Не по душе это было бы, наверное, и самому Владимиру. Причина была проста. Он женил Святополка на дочке польского короля Болеслава и выделил удел. Но Святополк, по указаниям наших летописей, желал отделить свою землю от Киева. (Ну, не так ли собирался поступить сам Владимир? Не так ли поступил Ярослав?) Вся беда Святополка в том, что он проиграл и стал кругом виноватым.

    Другая причина гнева Владимира кроется глубже: он желал, чтобы молодая жена Святополка приняла веру по греческому образцу, но та привезла с собой ксендза и уговаривала мужа перейти в латинскую веру. Святополк любил жену, но к вере был равнодушен. Как дед Святослав, он больше был занят военными походами. Для Владимира такое свободомыслие в вопросах веры было неприемлемым. Так что Святополк, несчастная королевна и ксендз отправились в тюрьму. Официальная версия обвинения гласила: за измену.

    Но почти перед смертью старик, по летописи, смилостивился и выпустил Святополка из заточения. Правда, забывают упомянуть, что жена и ее ксендз продолжали сидеть в тюрьме, а сам несчастный выбрался из "поруба" только после того, как Владимир испустил дух. Посмертное, что ли, было прощение?

    Естественно, Святополк поспешил воспользоваться плодами такой удачи – он тут же занял место великого князя. Но это вокняжение требовало времени. Ему еще предстояло утвердиться в Киеве и склонить жителей на свою сторону. Вот почему выпущенный народом из тюрьмы (стало быть, был и народ, который освободил Святополка, считая того законным наследником?), первое, что князь сделал (и в чем его обвиняют все, Карамзин в том числе), – "созвал граждан, объявил себя Государем Киевским и роздал им множество сокровищ из казны Владимировой".

    Проще говоря, наследник расплатился с теми, кто отпер для него темницу. Поступок, скорее показывающий широту натуры, нежели какое-то зло.

    А вот затем, согласно летописи, Святополк приступил к планомерному уничтожению братьев. И вот тут возникает неувязка. С севера на Киев уже движется вовремя осведомленный о смерти отца Ярослав. Он желает взять власть во что бы то ни стало. С границы возвращается к Киеву Борис, тоже поставленный в известность о смерти Владимира. Остальные дети (включая Глеба) об этом событии получают известие много позже. Причем Глеба ставит в известность Ярослав.

    Но летописец смешивает временной ход событий. Для него все свершается как бы в один день: и Святополк давно на свободе, и Борис получает от него весточку и спешит в Киев, и Глеб туда же рвется, и Ярослав. Ярослав-то как раз туда спешит изо всех сил. Он вынужден даже помириться с новгородцами, добрую часть коих накануне казнил и едва не лишился ополчения. Так кто у кого желает отнять власть? Ясно, что не Святополк. Это для Ярослава Святополк узурпатор и вечный "племянник", а не брат. С родственными чувствами в этой звериной стае очень плохо. Власти хотят все. Борис и Глеб из перечисленных просто имеют на нее гораздо менее прав (по старшинству). и гораздо более прав, если исходить из того, что они дети от единственного законного брака с православной царевной.

    По скандинавским источникам совершенно ясно, кто убил хотя бы одного из братьев, по польским – где находился Святополк. Но ни для Карамзина, ни даже для более позднего историка Соловьева это неизвестно. У них источник один – летописный. И Соловьеву даже пришлось оправдывать Святополка, поясняя, что братоубийство после прихода к власти – явление широко распространенное по всей Европе. Ведь летопись точно называет имя убийцы, а Борис и Глеб давно внесены в святцы.

    Святополку приписывают также убийство еще одного брата, Святослава, который якобы испугался и решил бежать из Деревской земли в Венгрию, но по дороге был застигнут и убит. Кто убил Святослава, наверно, и вовсе останется тайной, даже летописец говорит только о каком-то распоряжении Святополка. Что же произошло вне летописного свода, об этом можно гадать. Карамзин предпочитал гаданию текст. А из него получалось, что мучеников убил Святополк, за что получил имя Окаянного.

    Но из той же летописи можно вывести лишь одно: Святополку, утвержденному на киевском столе, пришлось сражаться со своим братом Ярославом. Летопись оправдывает Ярослава, поскольку он как бы мстит за смерть Бориса и Глеба. Беда только, что войска у Святополка нет и ему приходится сначала просить о помощи печенегов (князья охотно прибегали к такому приему, но летописец упрекает именно Святополка, что он навел поганых на землю Русскую), вместе с которыми он был разбит на берегу Днепра (киевская дружина, стремясь объединиться с союзниками, пошла по тонкому льду и погибла), а затем – срочно спешить к своему тестю в Польшу за помощью. Это летописец назовет наведением ляхов на православную Русь.