Вихрь ждал облавы. Он понимал, что если и сегодня облавы не будет и ему не удастся уйти, то он может запутаться в той осторожной полуправде, которую он показывал на допросах. Он пока что скользил по вопросам, которые ему ставили, но скользил так, чтобы вызвать "эффект слаломиста", - стремительно, шумно и много снежной пыли. Однако эта снежная пыль вот-вот уляжется, и гестаповцы посидят с карандашом над предыдущими допросами и пойдут по деталям. Их будет интересовать все относящееся к нашей армии. Вихрь считал гестапо серьезнейшей контрразведывательной организацией; наивно полагать, что гестапо было в неведении о системе нашей фронтовой разведки, об именах, основных спектрах интересов и направленностей. Вопрос заключался в том, ч т о они знали, какими фактами - именами и цифрами - могли, незаметно для самого Вихря, уличить его во лжи.
    Пока что Вихрь расплачивался именами погибших товарищей, историей своего Днепропетровского подполья, секретами своей - теперь уже устаревшей - разведработы в Кривом Роге, в организации Тодта. Он шел осторожно, на ощупь, но он, с каждым днем все явственнее, видел конец своего пути, когда кончается игра и начинается предательство.
    Вихрь брел по рынку, присматриваясь к людям, которые его окружали, и думал, что сейчас промедление становится подобно смерти. Поэтому он с особым вниманием вглядывался в лица людей, окружавших его, и старался представить, как они будут себя вести, если он ринется сквозь толпу - напропалую, не дожидаясь облавы.
    "Либо все попадают, когда начнется стрельба, либо кинутся в разные стороны, и я окажусь в простреливаемом коридоре. Впрочем, слепой начнет палить вслед без разбора, да и длинный, который впереди, - тоже. Хотя с длинным легче: пока он обернется, я уйду далеко, а если пригнусь, они меня не увидят в толпе, - думал Вихрь, - но все равно станут палить, людей перегубят - страх..."
    Высоко в небе запищал комарик. Вихрь замер, продолжая размеренно и валко идти вперед. Он шел, как шел, только начал ступать на носки, будто в лесу на охоте в ожидании дичи, когда ее нет, но вот-вот где-то сейчас, здесь, из-под ног, высверкнет тетеревом, двумя, тремя тетеревами, выводком, большим тетеревиным выводком, резанет воздух дуплетом, грохнется черно-бело-рыжий комок на землю, заскулит пес, потянет пороховой гарью, замрет сердце счастьем.
    "Тише вы! - чуть не кричал Вихрь на людей, которые шли, громко шаркая голодными, тонкими, уставшими ногами по серым плитам площади. - Тише вы! Слышите, самолеты!"
    Потом он увидел в небе черные точки: армада самолетов шла с запада на восток - бомбить наших. Вихрь вздохнул, опустил глаза и увидел, что идущий впереди гестаповец, поднявшись на мыски, заглядывал через головы шумливых старух. Он увидел мальчишку, который ползал на коленях, собирая огрызки яблок и окурки, валявшиеся возле скамеек, где сидели люди, ожидавшие поезда. Мальчишка был черненький, длинноносый, с проволочными гладкими волосами.
    "Цыганенок, - понял Вихрь, - они для них вроде евреев. Как натасканный пес - не может пройти мимо цыганенка. Что сейчас в нем творится, в этом длинном? Точно, как натасканная собака. Тварь этакая".
    Длинный гестаповец свернул, прошел сквозь плотную шеренгу торговцев, толкнул какого-то старичка в широкополой черной шляпе, отвел локтем немецкого солдата и больно толкнул цыганенка в бок мыском сапога - будто бы невзначай. Цыганенок вскинул свое громадно-глазое лицо, увидел длинного и, словно нутром поняв опасность, стал отползать на карачках. Потом поднялся и юркнул в тихую, жаркую, настороженную толпу. Людское море голов зашевелилось там, где пробегал мальчишка.
    "Вот! - резануло Вихря. - Вот оно!"
    - А-а-а! - заорал он, что есть силы ударив слепца по очкам, и ринулся в сторону, противоположную цыганенку, сшибая руками и ногами людей с узлами и чемоданами. Рынок зашумел; пронзительно затрещали свистки полиции; кто-то тихо, испуганно закричал у него за спиной - началась паника, заржали кони, хлестнул выстрел, другой...
    Вихрь бежал согнувшись, выставив вперед голову, сдирая с себя на бегу синий пиджак - первую примету. Он бросил пиджак под ноги, увидел - стремительным кинокадром, - как к пиджаку потянулись чьи-то руки, на пальцы в тот же миг обрушилась здоровенная ножища, но крика уже не было слышно, потому что кричало и вопило все вокруг.
    Вихрь глянул вправо - там разворачивался грузовик с крытым зеленым кузовом: из него черными комьями вываливались полицейские.
    Мелькание в глазах вдруг сменилось замедленным видением - как в предсмертный, последний час. "Парикмахерская" - проплыли перед глазами буквы чуть подальше парадного входа гостиницы "Варшавской".
    Каким-то последним, холодным, отчаянным разумом Вихрь толкнул дверь; остро дзинькнул звонок. Парикмахер, побледнев, шагнул навстречу.
    Мгновение Вихрь стоял на пороге, а потом сказал:
    - Я бежал из гестапо. Это ищут меня.

18. У ПАЛЕКА

    Седой привел Аню в старую баню. Здесь пахло дубовыми бочками, пенькой и каким-то особым, далеким, но знакомым Ане рыбацким запахом: то ли дегтем, то ли прошлогодней вяленой рыбой. Этот запах, знакомый Ане по тайге, вдруг успокоил ее: так бывало в зимовьях, где отец останавливался, если шел белковать на сезон.
    - Сядь, девка, - сказал Седой и, достав большой клетчатый платок, вытер лицо. - Сядь, - повторил он, засветив огарок тоненькой церковной свечки.
    Аня огляделась и вздрогнула: у стены сидели женщина, парень в крагах и девушка, которая ехала следом за ней с Мухой на велосипеде, когда они шли в лес.
    - Сядь, - повторил Седой еще раз, - сядь и отдохни. Здесь твои друзья, если ты - та девка, которая должна была прилететь с рацией.
    - О чем вы говорите? - пожала плечами Аня. - Вы меня путаете с кем-то.
    - Ладно, - сказал Седой, - хорошо. Ты этих людей не знаешь, они знают тебя.
    - Где Андрий?
    - Твой Андрий у немцев.
    Аня поднялась и прижала руки к груди:
    - Что?!
    - То самое, - подтвердил Седой.
    - Его арестовали?
    - Нет. Он им служит.
    Аня усмехнулась:
    - Что-то я не понимаю, о чем вы говорите. Вы меня путаете, честное слово. Я тетю ищу. Тетю с Курска, понимаете?
    - Перестань. Мы не шутим, - сказал Седой, - мы твои друзья. Мы ждали вас, нам говорил про вас Андрий, когда прилетел. Это дом Палека, это ваша явка. Мы друзья тебе, друзья, пойми.
    - Вы меня с кем-то путаете, честное слово, - засмеялась Аня, - мне жить негде, я тетю ищу, Андрий меня и приютил.
    - Не болтай ерунды. Ты и остальные члены вашей группы должны были прийти в дом к Станиславу Палеку, что на Грушовой улице, и передать ему привет от его сына Игнация, полковника Войска Польского.
    - Я его сын, - сказал парень в крагах. - Сын Игнация, внук Станислава. Ты у нас в доме.
    Аня оглядела всех людей, собравшихся сейчас в этой маленькой баньке.
    "Бросьте вы говорить про физиогномику, - вспомнила она слова капитана Высоковского. - Иной раз мотаешь типа - ангел с физии, а все равно убежден, что перед тобой - вражина, сердце говорит..." Аня тогда засмеялась и спросила красивого капитана: "А сердце ваше говорит после того, как глаза посмотрели в глаза, не так ли?" "Нет, - ответил Высоковский, - в донесения. Они точнее глаз и сердца. Настоящую историю общества напишут через много лет, и это будет самая точная история, потому что наши архивы, досье на ангелов и чертей, счета им - и чертям и ангелам - на машины, особняки и лекарства станут открытыми. И люди не будут гадать, разглядывая рисованные или фотографические портреты, хорош он был или плох. Они будут знать всю правду: и про негодяев с чистыми глазами святых, и про героев с хамскими лицами и косноязычной речью".
    - Я не верю вам, - сказала Аня, - вы знаете все, но я вам не верю. Он не мог быть предателем!
    - Он мог им не быть, - ответил Седой, - он им стал.
    - Он не мог им стать!
    - Почему?
    - Потому, что он наш!
    - А мы чьи? - спросил парень в крагах. - Нас ты считаешь чьими?
    Седой сказал:
    - Надо срочно связаться с вашим Центром: как поступать с Андрием? Брать его живым или убирать здесь же, пока он больших бед не натворил?
    "Неужели я не верю этим людям только потому, что они плохо говорят по-русски, а Муха - наш парень? - думала Аня, отстраненно прислушиваясь к тому, что ей говорил то Седой, то сын полковника Игнация, внук Палека. - Если это так, тогда ужасно. Тогда надо записываться в союз Михаила-архангела. Муха был все время на связи с Бородиным. Ему верили в Центре. Нас посылали к нему. Но ведь нас к нему послали потому именно, что он передал о своих связях с польским подпольем. Фамилию Палек я знаю, тут они говорят правду. Про Палека знали Муха, Вихрь, Коля и я. А если - радиоперехват? Если все это сейчас разыгрывают статисты из гестапо?"
    - Запомни: промедление - преступно, - закончил Седой, - особенно сейчас.
    - Я у вас, - сказала Аня, - я в ваших руках. Можете делать со мной все, что угодно. Я вам не верю! Понимаете?! Не верю!

19. ВЕЧЕР И НОЧЬ

    Не предупреди Берг Муху, тот обязательно отправился бы в гестапо - сказать о радистке, которая живет у него. Но полковник - после вызова агента на очную ставку с Вихрем - просил Муху все дела вести только с ним одним, сказав, что теперь по указанию руководства он один будет курировать группу, которая выходит на связь с Мухой.
    - Мои друзья из гестапо, - говорил Берг, - сейчас заняты другими вопросами, так что вам я запрещаю беспокоить их. Ясно?
    - Ясно, - ответил Муха, - только они могут обидеться...
    - Мы не дети и не ревнивые жены, - ответил Берг, - мы не обижаемся; мы убираем тех, кто нам мешает, и поднимаем тех, кто оказывает дружескую помощь. Но обижаться... Это не занятие для разведчиков.
    - Ваши люди будут держать мою явку под наблюдением? - спросил Муха.
    - Зачем? - удивился Берг. - Я надеюсь, к вам пришлют не первоклассников, а опытных людей. Хвост всегда заметят опытные люди, как бы точно мы ни организовали слежку. Или вы что-то напортачили? Ничего не брякнули девице?
    - Что вы... Мы с ней подружились.
    - Она не засомневалась?
    - С чего?
    - Ну и слава богу. А когда подойдут остальные, тогда мы с вами вообще будет видеться раз в месяц - где-нибудь в ресторане, на людях, чтоб ни у кого не было никаких подозрений: беседует себе молодой парень со старым польским учителем.
    Берг рассказал Мухе план завтрашнего дня. В девять утра через центральную площадь Рыбны, мимо костела, пойдет старая машина с несколькими пассажирами в кузове. Муха должен будет поднять руку. Шофер притормозит и попросит десять оккупационных марок с двоих. Муха уплатит восемь - после торговли. С этой машиной они доедут по шоссе до того места, где приземлилась Аня. Когда они выкопают рацию, вечером по шоссе тоже пройдет машина, и шофер подбросит их до Рыбны.
    Берг дал Мухе денег и позвонил в казино, чтобы его пропустили туда. Муха много пил, не пьянел, присматривался к проституткам и улыбался осторожной улыбкой, когда к нему обращались по-немецки официантки.
    "К черту, - все время вертелось у него в голове, - все к черту, к дьяволу, к бесовой матери. К черту, к черту".
    Он не мог бы объяснить себе, кого посылал к черту. Просто он отгонял от себя этим бесконечным, хмельным одиноким "к черту, к черту" то непонятное и тяжелое, ворочавшееся в нем - особенно по утрам, после похмелья, или когда Седой приносил сало, чтобы подкормить его, или когда Аня тихо сказала ему, что нельзя жить начерно.
    Около двенадцати он договорился с пожилой размалеванной женщиной, собиравшей со столиков пивные кружки с осевшей на донышке пеной, которая была похожа на рваные кружева. Он дал ей аванс и сказал, что будет ждать ее на углу, под часами.
    Когда она вышла к нему, он больно взял ее за руку и рванул к себе, чтобы она была ближе, рядом.
    - Пан такой юный, - сказала женщина, - мне даже страшно идти с паном.
    - Молчи ты, - ответил ей Муха по-русски, - идешь и иди. Только молчи.
    Рейхсфюреру СС Гиммлеру
    Строго секретно.
    Документ государственной важности

    Рейхсфюрер!
    Сегодня утром меня посетил штандартенфюрер Швайцер. Следуя указанию, полученному от Вас, я передал ему приблизительные планы по краковской акции. Поскольку он направлен в Прагу и Братиславу с идентичными заданиями, мне казалось целесообразным посоветовать ему не перенимать все то, что сделано нашими инженерами, ибо условия Братиславы в настоящее время отличаются от положения в Кракове. Видимо, было бы разумнее откомандировать в Прагу полковника Крауха, хотя бы на месяц, для оказания практической помощи Швайцеру. Думаю, что я смогу убедить армию в необходимости такого мероприятия, хотя, как мне показалось, Швайцер не очень-то расположен принимать мое предложение, в то время как опыт Крауха должен быть перенят и изучен ввиду его значительного интереса для всех нас.
    Дело заключается в следующем. По плану Крауха и Дорнфельда в случае нашего стратегического успеха, будет ли он продиктован нашей военной мощью, дипломатическим маневром или введением на фронтах нового смертоносного оружия возмездия, - акция уничтожения Кракова, как апофеоз нашей победы и поражения славизма, будет проводиться саперами, как обычная армейская операция. В случае же нежелательного и маловероятного поворота дел Краков будет в течение ближайших месяцев готов к уничтожению. Всякая случайность, преждевременная команда сумасброда или паническое форсирование событий исключается, поскольку в Пастернике в специально оборудованном бункере будут находиться два офицера СС. Это позволит нам контролировать положение до последних секунд, это позволит нам впустить в город войска противника и уже потом похоронить Краков со всеми находящимися там войсками. Естественно, при отборе кандидатур мы обратимся в местный партийный аппарат, который и проведет утверждение подобранных нами людей.
    Прилагаю список возможных кандидатов, всего двадцать человек, то есть десять вариантов на каждое место. Прилагаю также схемы и чертежи, признанные нами окончательными.
    Хайль Гитлер!
    Ваш Биргоф.
    ...Ранним утром Муха вернулся на явку и мечтал только об одном - помыться горячей водой: голова разваливалась, самому себе был гадостен. Он отпер дверь и увидел Седого; Ани не было.
    - Где радистка? - спросил Муха.
    - Пошли, она у нас, - сказал Седой, - ночью была облава, мы ее увели к себе, тут неподалеку. Пошли.
    Когда Седой пропустил Муху в баньку, здесь было сумеречно. Муха сказал:
    - Зажги лампу, а то с солнца не видно ни черта.
    - Сейчас.
    Седой чиркнул спичкой и поднес ее к фитилю. Лампа хлопнула, фыркнула, вспыхнула грязно-желтым пламенем. Седой привернул фитиль. Муха огляделся и вдруг почувствовал себя легко-легко, как ночью, после первых минут у той женщины. И еще он увидел желтый песок, черную воду озера и рассыпавшиеся ромашки.
    Перед ним сидела Аня, а рядом с ней, сцепив между коленями длинные пальцы, - тот парень, с которым ему давали очную ставку в гестапо.
    - Выйдите все, - сказал Вихрь.
    Аня и Седой стояли возле баньки в саду, на самой окраине села. Они ждали больше часа. Потом в бане грохнул выстрел. Вихрь вышел на порог и сказал Седому:
    - Сейчас мы его похороним, и всем надо уходить. Он продал явку Палека и то место в лесу, которое ты ему показала, Аня.
    - Какое? - спросила Аня.
    - То самое. Где рация.
    - А как же теперь быть?
    - Нужна машина. Седой, - сказал Вихрь, - выручай, друг.
    - Машина есть у Тромпчинского. Машина будет. Он Тромпчинского не продал?
    - Он его не знал по имени. Он продал тебя и Аню. Ну, пошли копать яму.
    Когда они похоронили Муху, Аня спросила:
    - А где ты был до сих пор? Я места себе не находила...
    Вихрь ответил:
    - Я был на другой явке.
    - У кого?
    - У наших друзей.
    Ранним утром, вернувшись с Тромпчинским на его машине со спрятанной в багажнике рацией, Аня вышла на сеанс с Бородиным и передала, что группа приступает к работе.

20. ...БЕСЕДУЮТ

    Стенограмма совещания в ставке Гитлера
    Присутствовали фюрер, Гиммлер, Кальтенбруннер, Йодль.

стр. Пред. 1,2,3 ... 12,13,14 ... 33,34,35 След.

Юлиан Семёнов
Архив файлов
На главную

0.056 сек
SQL: 2