- Что? - спросил Костенко, ужасаясь нелепости своего вопроса. - Где Андрей Владимирович?
- Позвоните позже, - тихо ответила женщина, - он собирает отца…
- В госпиталь?
- Нет… Собирает… Одевает его… Владимир Иванович умер…
- Скажите, что Костенко звонил… Скажите… Я очень… Словом, скорблю… С ним я, скажите… Сердцем с ним… Я приеду…
Положив трубку, он явственно увидел лицо генерала, бездонные голубые глаза, скорбный рот с опущенными уголками и тщательно заштопанные рукава старенького свитера (а я даже не знаю, что случилось с женой капитана; почему развод; такой семейный человек; верно, "нежным дается печаль"; кто им стряпал, кто стирал; как поздно мы вспоминаем обо всех этих мелочах, которые и определяют жизнь). Именно эти заштопанные рукава, чиненая скатерть на столе и скрипучие кресла вспомнились сейчас ему особенно явственно; кто объяснит требовательную выборочность памяти?
Через "воки-токи" Костенко вызвал дежурного; тот словно бы понял, что интересует полковника.
- Никодимова и неизвестный с цветами стоят возле официальных делегаций…
- Хорошо… Пусть наша девушка попросит их срочно позвонить в Росконцерт… Дэйвида пригласите в депутатский, я туда подойду… Пусть товарищи смотрят за Никодимовой и ее спутником. После разговора с Росконцертом они будут с кем-то связываться, меня интересует этот номер… Никого из тех, чьи фото я показывал, в зале нет?
- Нет.
- А на стоянке?
- Тоже.
- Здесь должен быть кто-то еще… Смотрите в оба…
Через три минуты Костенко поднялся, надел темные очки и, пройдя через служебный вход, двинулся навстречу Дэйвиду, который, весело болтая с аэрофлотской девушкой, семенил в депутатский зал.
Костенко пристроился рядом, кивнул девушке: "Спасибо" - и, взяв Дейвида под руку, тихо спросил:
- С прибытием, Давыдов, припоминаете меня?
- В чем дело? Кто вы? - Дейвид испуганно повернулся к нему и, побледнев, попробовал выдернуть руку.
Костенко покачал головой.
- Десять минут назад ваши знакомые убили очень хорошего человека… Подельца Зои Алексеевны Федоровой… Пошли кофейку выпьем, здесь рядом… Люди кругом, не волнуйтесь; надо перемолвиться…
- Погодите, погодите! Вы товарищ Костенко?! - деланно изумился Дэйвид. - Рад вас видеть…
- По поводу радости - не надо.
- Нет, но вы меня ошарашили! "Мои знакомые", кого-то "убили". О чем вы?!
- Пошли присядем… Не надо на проходе толочься…
- Знаете что, товарищ Костенко, давайте расставим точки над "i". - Дэйвид полез за сигаретами, но никак не мог попасть в карман. - Я никакой не Давыдов, а Джозеф Дэйвид, гражданин США… И я нахожусь в международной зоне, а не в России! Я еще не перешел вашу границу… Поэтому я сейчас подниму такой крик, что Горбачеву с его перестройкой это не понравится, а уж нашему Бушу тем более…
- Вы-то не перешли границу, - согласился Костенко, - зато ваш паспорт перешел… Вы ж его сами аэрофлотской девушке отдали…
- Это провокация, - сказал Дэйвид упавшим голосом. - Я протестую…
- Против чего? Я приглашаю вас выпить чашку кофе… Только лишь… Разговор пойдет на людях, секретов особых нет… Хотя вы можете попросить меня перенести разговор в другое место, без свидетелей, - чтобы у вас не было неприятностей в Нью-Йорке… Это только кажется, что Двадцать третья улица и ресторан "Эль Кихоте" далеко от Шереметьева…
Дэйвид дрогнул:
- Откуда вы зна… Хорошо, я не против, давайте выпьем кофе, но я не понимаю, в чем дело? Меня люди ждут…
- Если хорошие люди - подождут.
Костенко подвел Дейвида к пустому столику, рассеянно кивнул на стул, отошел к стойке бара; шумная группа туристов, вылетающая "по трассе дружбы Москва - Берлин", толпилась возле бара; судя по одежде, туристы из провинции, цвет пиджаков и брюк удручающе коричнево-черен; когда ж мы оденем по-людски несчастных, чтобы в нас не тыкали пальцами? Где совесть у тех, кто обязан думать о престиже страны? встречают-то по одежке, не по чему еще…
Заказав кофе, бутерброды с колбасой и две рюмки водки, Костенко терпеливо ждал, пока все это поставят на поднос; не оборачивался, был убежден, что Дэйвид ждет его, готовясь к разговору, лихорадочно просчитывает варианты ответов, а вопросов-то может быть уйма, есть чем интересоваться; это хорошо, что он сейчас бьется жопой об асфальт, пусть себе, в а с и л е к…
Костенко расплатился с неохватной буфетчицей (бедненькие, со страху ведь толстеют, норовят сразу же утолить вековечный голод, наесться от пуза, боятся, что завтра отнимут место, закроют бар, запретят торговлю, у нас всего можно ждать); повернулся, увидел Дэйвида, который стремительно и жадно, как урка перед допросом, затягивался "Кэмэлом" без фильтра, ободряюще кивнул ему и снова сразу же - высверком, грохотом - увидел лицо генерала Строилова, когда тот медленно, р у ш а щ е, словно старая сосна, падал на пол в прихожей…
Медленно опустившись рядом с Дэйвидом, полковник потер веки; снова появилось лицо Строилова - близкое, прекрасное, живое.
Достав "воки-токи", Костенко вызвал "девятого".
- Слушайте-ка, свяжитесь с нашими, пусть выяснят, где тело генерала… И объясните сыну - это надо сделать архитактично, - что необходимо отправить покойника в морг… Для вскрытия… Меня интересует лобная часть, особенно правый висок… Если там набухла гематома от удара, значит, он не умер, а его убили…
Спрятав "воки-токи", Костенко поднял наконец глаза на Дэйвида; тот сжимал окурок, не чувствуя, видимо, боли, хотя тлеющий огонек явственно жег кожу.
- Погасите, - сказал Костенко. - Пальцы будут болеть…
- Что? Ах да, спасибо… Вы меня ошеломили, - товарищ Костенко… Эта встреча… Смерть… Я в полнейшей растерянности… Столько лет прошло, отвык от всего этого…
- Со времени нашей последней встречи прошло двенадцать дней, мистер…
- Вы что-то путаете… Я же помню, когда мы встречались… Это восемьдесят первый год… Вскоре после трагедии с Зоечкой…
- Вы же тогда отрицали свое знакомство с Федоровой… Почему теперь - "Зоечка"?
- Она для всего советского народа была и останется "Зоечкой", ее свято хранят в памяти…
- Не паясничайте… А то зачитаю показания, которые дал на вас Борис Иванович Буряца… Помните такого?
- Что-то слыхал, - ответил Дэйвид; в глазах его наконец появился ужас, пульсирующе расширявший зрачки.
- Ну-ну… Значит, вы меня - с тех пор, как нам довелось беседовать на Петровке, - не видели?
- Откуда, товарищ Костенко?!
- Подумайте еще раз… Вы могли меня видеть совершенно случайно, кто-то сказал на улице, вот, мол, мусор, который знает про дело "Зоечки" то, чего не знаем мы… Такого не могло быть?
- Вы как-то странно ставите вопрос…
- Разве это преступно - увидеть человека на улице?
- Я многих видал на улицах! Знаете Ирочку? Из Моссовета?
- Не юродствуйте… Мне трудно говорить с вами, Давыдов… Случилась беда, понимаете? Убили того человека, которого пытал Эмиль…
- Какой Эмиль? - Дэйвид втянул голову в плечи. - О чем вы?
- О Хренкове-Айзенберге… А теперь можете идти в город… Но имейте в виду: вы больше не нужны автору манускриптов о Зое Федоровой и структуре нашей мафии… У него на руках заграничный паспорт… Он уезжает… Ясно? Есть человеческое понятие - "не нужен"… Номер в отеле не нужен… Костюм… Контракт… Бриллиантовый кулон не нужен… А есть - волчье… Так вот, волчье "не нужен" означает лишь одно: смерть…
- Так не выпускайте его! - взмолился Дэйвид.
- На каком основании? Он едет к жене… Воссоединяется, так сказать… Да, вы идите, идите, я не держу вас… Вас люди ждут… Они ведь должны вас отвезти к нему? С третьего этажа прыгать высоко, да и не там вас к о н ч а т, а за городом, вы, возможно, знаете адрес, там и проткнут шилом…
- Погодите, пожалуйста, товарищ Костенко! Только не торопите меня! Я ничего не понимаю, мне нужно собраться, - Дэйвид снова закурил, поднял рюмку, расплескал водку - рука тряслась неуправляемо, да он и не скрывал этого, ужас был в глазах, ставших черными, оттого что зрачки расширились так, словно бы взрывались изнутри. - У вас ко мне, лично ко мне, есть претензии?
- Нет.
- Так чего же вы от меня хотите?
- Ничего.
- А зачем вы меня здесь встретили?! Зачем весь этот ужасный разговор? Я больной человек, у меня страшное давление… Почечное… Что мне теперь делать?
- Не знаю. Берите свой паспорт и отправляйтесь к вашим людям…
- Зачем вы меня пугали шилом?! Это ведь не шутка? Нет?
Костенко поднялся, достал из кармана фотографии, бросил их на стол:
- Это еще не все, Давыдов… Поглядите для начала эти, поймете, что я не пугал…
И неторопливо пошел из бара.
Дэйвид подвинул фотографии, стремительно просмотрел их: Сорокин во время пробежки, возле кратовской дачи, у телефона-автомата, рядом с "Волгой", на скамейке бульварного кольца - рядом с Никодимовой: она смотрит в сторону, он читает газету; стремительно перебрал нумерованные фото из уголовных дел: убитый Мишаня Ястреб, тело Людки на асфальте, укрытый простыней труп Бориса Буряцы, Зоя Федорова с простреленной головой…
- Погодите, - услыхал Костенко крик Дэйвида. - Подождите же! Скажите, что мне делать?!
Костенко неторопливо обернулся, мгновение смотрел на Дэйвида задумчиво, лицо свела гримаса боли, потом как-то досадливо махнул рукой:
- Верните фотографии… Если станете говорить правду, поможете себе… И нам… Разговор будет без протокола…
- А диктофон?!
- У нас это не доказательство.
- Так у нас доказательство!
- Вы меня не интересуете, Давыдов… Решайте свои вопросы в Штатах. Меня интересует только один человек, тот, которого вы п р о д а в а л и своим издателям как "Айзенберга"… Готовы к разговору?
- Только не надо таких вербальных нот в голосе, товарищ Костенко.
- Понятие "вербальная нота" к "вербовке" отношения не имеет. Если уж вас и решат вербовать, то это будет ЧК или ГРУ, мне вы за кордоном не нужны… Да и здесь, повторяю, тоже… Вы мне просто-напросто нужны живым… На те дни, пока вы здесь… Контракт Сорокину привезли?
- Кому?! Не клейте мне лишних! Я не знаю никакого Сорокина! Я привез контракт Айзенбергу! Да, да, тому, который бегает по улицам в спортивном костюме… И парится у себя на даче… Там же принимает душ Шарко и массажи…
- Это детали, - поморщился Костенко. - Если контракт у вас, то он его заберет, и вы ему больше не будете нужны!.. Ясно? Или еще раз объяснить, что такое "не нужен"? А мне нужны его рукописи… Больше я ничего не хочу… Если договоримся - гарантирую, что выберетесь отсюда живым… Вот, собственно, и все… Я понимаю, что вы мне боитесь верить… Ваше дело… Хотя запомните: нет больших либералов в странах, подобных нашей, чем люди в правоохранительных органах - можете называть их карательными… На этом, кстати, всегда горели советологи того государства, где вы сейчас живете… Так вот, если мы уговорились, я предоставлю вам возможность обсудить кое-какие детали с американцем… Он - настоящий американец, не натурализовавшийся. Ну, как?
- Я же ответил…
- Зачем я был нужен Соро… Айзенбергу?
- Вы же сами ответили… Издатель хотел, чтобы был комментарий того же сыщика, кто вел расследование по делу об убийстве Федоровой… Это сенсация, за нее платят…
17
… Приехав к себе в Поволжье летом тридцатого года, Михаил Андреевич Суслов, двадцативосьмилетний преподаватель марксизма-ленинизма, двинутый просвещать молодежь сразу после устранения из Политбюро Бухарина и Рыкова и исключения из партии Троцкого, Каменева, Смирнова, Зиновьева, Радека, Крестинского, Раковского и Преображенского, увидал в родной деревне такой голодный р а з о р, что пришел в ужас: по ночам Рубили яблоневые сады, растаскивали избы выселенных в сибирскую каторгу справных мужиков, нареченных °тныне "кулаками", и увозили в степные схроны то, что °ставалось еще в сусеках.
Дядька, отдавший М и ш а н ь к у в церковно-приходское училище (мечтал направить по духовной линии смышленого мальца), говорил тихо, то и дело оглядываясь, хотя сидели на завалинке:
- Помрет русское село, племяш… Ты к власти близкий, донеси правду: мор грядет… У мужика с в о е отняли, он на чужой земле работать не сможет, ты ж Библию знаешь, нельзя противу естества идти, сгинет Русь…
Вернувшись в Москву, Суслов засел за изучение партийных документов, заново проконспектировал работы Сталина и лишь после этого написал ему письмо, в котором доказывал необходимость самой суровой борьбы против затаившихся оппозиционеров, которые мутят воду и сбивают с толку колхозника, только-только начавшего приобщаться к социализму.
Он ощущал возвышенное, странное чувство, сочиняя свое письмо, ибо понимал, что оно должно определить его судьбу на многие годы вперед; он совершенно точно понял, что Сталин - самый поразительный в истории человечества ренегат, ибо выписал на отдельные листочки отдельные цитаты из его выступлений только на протяжении двух лет, когда Сталин - руками Бухарина - уничтожил сторонников колхозного строя во главе с Каменевым и Зиновьевым, а потом уничтожил Бухарина, последовательного противника закабаления мужика.
… В двадцать шестом, в а л я Троцкого, Каменева и Зиновьева, генеральный секретарь утверждал:
"Индустриализация страны может быть проведена лишь в том случае, если она будет опираться на постепенное улучшение материального положения большинства крестьян… "
"Чем была сильна зиновьевская группа? Тем, что вела решительную борьбу против основ троцкизма. Чем была сильна троцкистская группа? Тем, - что она вела решительную борьбу против ошибок Каменева и Зиновьева… "
"Мы все, марксисты, начиная с Маркса и Энгельса, придерживались того мнения, что победа социализма в одной, отдельно взятой стране невозможна… Вот что говорит Энгельс: "Может ли революция произойти в одной стране? Нет. Крупная промышленность уже тем, что она создала мировой рынок, так связала между собой все народы, что каждый из них зависит от того, что происходит у другого. Поэтому коммунистическая революция будет не только национальной, но произойдет одновременно во всех цивилизованных странах, то есть по крайней мере в Англии, Америке, Франции и Германии…
Правильно ли это положение теперь? Нет, неправильно… "
(Суслов не удержался, черканул: "Потому что власть сделалась собственностью тех, кто пришел наверх"; испугался, порвал на мелкие кусочки, вышел в коридор, заперся в сыром сортире и спустил бумажки в унитаз; ночью проснулся в ужасе: а вдруг какой засор - всплывет?)
"Товарищ Троцкий, видимо, не признает того положения, что индустриализация может развиваться у нас только через постепенное улучшение материального положения трудовых масс деревни… Рост частного мелкого капитала в деревне покрывается и перекрывается таким решающим фактором, как развитие нашей индустрии".
"Разве партия когда-либо говорила, что полная, окончательная победа социализма в нашей стране возможна и посильна для пролетариата одной страны? Где это было и когда - пусть укажут нам… "
"Партия не терпела и не будет терпеть того, чтобы оппозиция пыталась конструировать отношения между крестьянством и пролетариатом не как отношения экономического сотрудничества, а как отношения эксплуатации крестьянства пролетарским государством".
"Что значит политика разлада с середняком? Это есть политика разлада с большинством крестьянства, ибо середняки сейчас составляют не менее шестидесяти процентов всего крестьянства… "
"Недавно на Пленуме ЦК и ЦКК Троцкий заявил, что принятие конференцией тезисов об оппозиции должно неминуемо привести к исключению из партии лидеров оппозиции. Я должен сказать, что это заявление товарища Троцкого лишено всякого основания, что оно является фальшивым… "
И спустя полтора года, после того как Троцкий был исключен из партии, отправлен в ссылку, а затем выдворен из страны, - поворот на сто восемьдесят градусов:
"Группа Бухарина требует - вопреки политике партии - свертывания строительства колхозов и совхозов, Утверждая, что совхозы и колхозы не играют и не могут играть серьезной роли в развитии нашего сельского хозяйства. Она требует - тоже вопреки партии - установления полной свободы частной торговли и отказа от регулирующей роли государства в области торговли, утверждая, что регулирующая роль государства делает возможным развитие торговли… Одновременно группа Бухарина обвиняет партию в том, что она ведет политику „военно-феодальной эксплуатации крестьянства… “
Суслов помнил, как группа молодых "красных студентов" из Поволжья, запершись в маленькой комнате Власова, ликующе шепталась о том, что после изгнания из ЦК Троцкого, Зиновьева, Каменева, Радека засилье "малого народа" кончилось; именно они, представители "малого народа", шли с атакой на вековечный уклад русского крестьянства, которое было для них безликой массой, никогда ими не понимавшейся.
Однако Суслов боялся признаться себе в том, что, изучая речи Сталина на съездах партии, он не мог вычеркнуть из памяти слова Иосифа Виссарионовича, произнесенные в девятнадцатом году, когда тот поддерживал Предреввоенсовета Троцкого: "Я должен сказать, что те элементы, нерабочие элементы, которые составляют большинство нашей армии, - крестьяне, не будут добровольно драться за социализм… Отсюда наша задача - эти элементы перевоспитать в духе железной дисциплины, заставить воевать за наше общее социалистическое дело… "