К удивлению преподавателя, он повторял последнюю фразу слово в слово.
Он не пытался стать лучшим учеником, первым или вторым в классе, хотя и мог бы им сделаться при минимальных усилиях.
И не из-за лени. Просто ему претило забивать себе голову тем, что его не интересует и, как он считал, никогда в жизни ему не пригодится.
На историю, к примеру, он тратил ровно столько усилий, сколько требовалось, чтобы получить средний балл, и почти точно мог предсказать свои отметки.
Возможно, когда-нибудь он и займется историей, но сам, по-своему, и не так смехотворно, как учат в лицее. Главное, оставаться независимым, свободным, идти на компромисс лишь по необходимости, как он делал дома: в семье - минимальные уступки.
Оба молчали, думая о чем-то своем. Быть может, отец вспоминал сейчас какой-нибудь эпизод из жизни на улице Фоссе-Сен-Бернар?
Одинаковые слова воскрешали в каждом разные образы. Для Андре это была бабушка, для отца - мать. И, разумеется, он видел ее по-другому, не такой, как сегодня, а какой знал в детстве.
- Моему отцу повезло.
Он, казалось, бессознательно убеждал сам себя, поскольку внутренне смущался и считал необходимым объяснять себе свою мысль.
- Любая другая женщина наверняка сердилась бы на него, была бы с ним груба или язвительна. Однако я ни разу не слышал, чтобы моя мать хоть в чем-то упрекнула его.
А жизнь далеко не баловала ее. Я помню тяжелую швейную машинку, которую она взяла на месяц и шила брюки, помогая портному, живущему в том же квартале.
У нее никогда не было ни служанки, ни горничной.
Я много лет упрашиваю ее нанять кого-нибудь за мой счет, но она только посмеивается, уверяя, что не сможет целый день терпеть за спиной шпионку. В последний раз она не осталась с нами лишь потому, что вилла показалась ей слишком большой, слишком роскошной для нее. А присутствие Ноэми, которую она посчитала заносчивой, стало последней каплей.
- И ради этого ты изводишь себя работой! Да еще для того, чтобы твоя жена до десяти валялась в постели!
Труднее всего убедить ее лечь не в больницу, а в частную клинику. Пелегрен намекнул на это, но она отрезала:
- Сыну деньги нужнее, чем мне.
Люсьен Бар снова вздохнул.
- Странная она женщина…
Возможно, Андре тоже когда-нибудь скажет о своей матери:
- Странная она женщина…
Все удивительно переплеталось, и у Андре складывалось впечатление, что он несвободен и, хочет того или нет, некие нити связывают его не только с родителями, но и с бабушкой, с дедом, с другими менее важными персонажами, чья роль в его жизни была тем не менее значительной.
Семейство Буадье, например, о которых он думал чаще, чем хотел.
Оба одновременно встали из-за стола. Через несколько минут отец размеренным шагом направится на Круазетт, где ровно в два часа в белом халате будет стоять посреди своего кабинета.
- Приглашайте первого, Алиса.
Алиса, ассистент-секретарь, симпатичная брюнетка, заменила после их переезда в новый дом пожилую м-ль Беген, которая покрикивала на клиентов.
Довольно часто имя Алисы произносила в доме и мать, но почти всегда со скрытым намеком.
Неужели отец спит со своей ассистенткой, а мать ревнует? Андре жил с ними с самого рождения, но почти ничего не знал о них. Да и не хотел знать, и когда они сами пытались что-то рассказать ему о себе или о своей жизни, весь ощетинивался.
- Все-таки, - глядя на него, добавил отец, пока они еще стояли на разных концах стола, - у вас с бабушкой есть что-то общее.
- Что же?
- Вспыльчивость. Тебе не доводилось видеть ее в ярости? - Но я никогда не сержусь.
- В детстве ты не сдерживался, тебя буквально прорывало. Как только ты не обзывал нас с мамой!
- Со мной такого уже три года не случалось.
- Верно. Но ты взрываешься внутренне. Иногда ты вдруг бледнеешь, лицо у тебя застывает, и ты пришел бы в ужас, если бы мог видеть в такой момент свои глаза, сверкающие как молния.
- Я держу себя в руках.
- Верно. Но хорошо видно, чего тебе это стоит, и порой я даже предпочел бы, чтобы ты, как раньше, спускал пары.
Они подошли к двери. Такие обеды, когда они оставались вдвоем и много, гораздо больше, чем за целую неделю, разговаривали, случались нечасто.
А вот получил ли каждый удовлетворение? В их глазах читалась не радость, а, напротив, известная серьезность.
- Счастливо, сын.
Пропуская Андре вперед, отец на мгновение, словно невзначай, почти как Франсина, положил ему руку на плечо.
- Кстати, я сейчас увижу Франсину.
- Ты едешь в Ниццу?
- Она приезжает в Канн к подружке, отца которой, доктора Пуатра, ты, должно быть, знаешь.
- К Эмилии?
- Ты и ее знаешь?
- Пуатра лучший кардиолог на побережье.
- В понедельник утром Эмилии делают операцию аппендицита.
Андре не очень-то хотел вдаваться в подробности, но ему показалось, что отец в обмен на проявленное доверие имеет право на несколько фраз.
- Франсина - замечательная девушка.
Любезность за любезность. В общем, они остались довольны друг другом: такой близости между ними еще не возникало.
- К ужину вернешься?
- Наверняка. Она уезжает шестичасовым.
- Передай привет ее родителям.
Отец помедлил, не зная, пойти ли попрощаться с женой; в конце концов взял с вешалки шляпу и вышел за дверь на крыльцо и залитую солнцем аллею. - Ты часто ходишь сюда?
- Довольно часто, в основном по утрам, если есть свободное время.
На улицах города он тоже предпочитал первые утренние часы, когда наводят чистоту в магазинах и кафе, и нередко перед лицеем заходил на рынок Гамбетты.
Раньше, когда они жили на Эльзасском бульваре, рынок находился напротив их дома, сразу через мостик, и стоило раскрыть окна, как квартиру наполнял запах овощей и рыбы.
Не спеша, словно на воскресной прогулке, они шли вдоль мола, не сговариваясь, останавливались перед каждым судном, долго смотрели на него.
Ему вдруг захотелось подшутить над собой.
- Когда я один, мне случается забывать о времени и, словно передо мной разыгрывается необычный спектакль, я, застыв, смотрю на матроса в шлюпке, который драит белую яхту щеткой и мылом.
- Ты любишь корабли?
- Я без ума от них и знаю их все до одного. Я с первого взгляда вижу, какой ушел, а какой прибыл.
Большинство из них редко выходят в море. Черный кеч[7], вон там, дальше, принадлежит американскому писателю; его можно увидеть за пишущей машинкой. Он, кажется, знаменит у себя на родине.
Несколько дольше они задержались у огромной, размерами с теплоход, яхты, экипаж которой, без метрдотелей и горничных, насчитывал больше тридцати человек. Каждый год яхта пересекала Атлантику и бросала якорь на Бермудах.
- Завидуешь? Андре задумался.
- Нет! В сущности, я не хочу быть богатым: деньги внушают мне страх.
Но не хочу быть и бедным, хотя…
- Продолжай.
- Трудно объяснить. Временами меня охватывает тоска: отказаться от всего, не иметь никаких обязательств, ничем не быть связанным, ни за что не Держаться…
- Тебе не кажется, что в этом есть что-то от литературщины?
- Разумеется. А твои родители богаты?
- Я сказала бы, что отец зарабатывает достаточно, чтобы мы жили безбедно.
- Вот-вот, это и есть предел моих желаний, при условии, что я не стану рабом комфорта и смогу заниматься любимым делом.
- Отец увлечен своей работой. Если бы еще не куча бумаг, которые приходится заполнять!
- Главное, на мой взгляд, свобода. Как сейчас: можно остановиться здесь или чуть дальше и ни перед кем не отчитываться. А вот и мой рыбачок.
- Ты его знаешь?
- Мы никогда не разговаривали. Сколько лет ты ему дашь?
- Сорок-пятьдесят.
- Пожалуй. Во всяком случае, еще не пенсионер. Он не инвалид, не калека. И на вид вполне здоров.
- Почему ты о нем говоришь?
- Потому что, когда бы я ни пришел сюда, утром или вечером, я почти уверен, что найду его на этом самом месте, между Кормораном и смешным маленьким суденышком с двумя шверцами[8] под нидерландским флагом.
Не знаю, почему он облюбовал именно это место, а не какое-нибудь другое. Ведь здесь столько якорей, что забросить удочку не так-то просто.
Андре поискал глазами поплавок.
- Видишь маленькую красную пробку? Представь себе, что ты часами смотришь на нее в надежде, что она дрогнет и разом уйдет под воду.
- И он что-нибудь ловит?
- Никогда не видел, чтобы он хоть что-то поймал.
Но странно: его увлечение заразительно. Бывает, я минут пятнадцать стою рядом с ним и тоже волнуюсь, когда пробка начинает подрагивать.
И не я один. Иной раз нас собирается трое или четверо. На краю мола есть еще один рыбак, но тот человек серьезный: он ловит на спиннинг и вытаскивает довольно крупную рыбу.
- Ты и за ним наблюдаешь?
Неужели она мило подсмеивается над ним? Он не пытался скрыть от нее свои недостатки, причуды, ребячество. Действительно, порой он вел себя по-детски, несмотря на атлетическое сложение и серьезность в учебе. С ней он чувствовал себя счастливым, но ему в голову не приходило ухаживать - он не видел в ней женщину.
- Странный ты парень, Андре!
- В чем?
- Во всем. Иногда тебе можно дать все двадцать, а порой ты ведешь себя, как один из моих братьев. Хотелось бы мне, чтобы братья были похожи на тебя!
- Потому что они забавляли бы тебя?
- Да нет же, не придирайся. Просто я чувствовала бы себя уверенней.
- Ты и так чувствуешь себя уверенно - с родителями.
Он вспомнил о телефонном звонке накануне вечером, о Буадье в своем кабинете, о матери, вернувшейся из кухни в гостиную и усаживающейся рядом с Франсиной.
- Кому звонишь?
- Андре, мама.
Он вдруг помрачнел, и, как сказал отец, в его глазах сверкнула молния.
- Ты им рассказала?
- Что?
- Сама знаешь что. О встрече в четверг.
- Ты хочешь услышать правду?
- А для чего же я тогда спрашивал?
- Ты не рассердишься на меня?
- Нет, обещаю.
- Да, рассказала.
- Когда?
- Вчера, сразу после нашего разговора по телефону.
- Зачем?
- Я тебя предупреждала: я рассказываю им все.
- Даже если тебя это не касается?
- Но это меня тоже касается.
Он становился все агрессивнее и, продолжая смотреть на корабли, вряд ли действительно видел их.
- Как это?
- Во-первых, ты мой друг. По крайней мере так мне кажется.
- Что же теперь, рассказывать все твоим родителям?
- А во-вторых, здесь и моя вина. Если бы я, заметив твою мать, не вскрикнула, ты и не увидел бы ее.
- Думаешь, так было бы лучше?
- Возможно. Для тебя.
- Но разве это не наша тайна?
- Об этом я как-то не подумала.
- И что сказали твои родители?
- Отец закрыл дверь - мы мешали ему работать.
- Тебе не кажется, что он закрыл ее из скромности?
- Возможно.
- Когда-то они дружили с моим отцом, и, если не ошибаюсь, отец до сих пор высоко ценит его. Я почувствовал это, особенно у вас, глядя, как они сидят друг против друга. А что думает твоя мать?
Франсина молчала, и он продолжал:
- Боишься обидеть меня? Поверь, что бы ты сейчас ни сказала, ничего не изменится. Она знала, да?
- Кажется, да.
- Ты лишь убедила ее?
- Она знала.
- И другие тоже? Многие, да?
- В отличие от того, что ты можешь подумать, мама стала ее защищать.
- То есть?
- Она заметила, что люди почти всегда с удовольствием говорят о других, особенно-плохое.
- А остальное? Дом на улице Вольтера?
- Я сказала маме, что после того, как мы с тобой расстались, ты туда возвращался. Верно?
- Да. И еще раз на следующий день.
Она испугалась.
- Чтобы расспросить?
- Нет. Чтобы посмотреть.
Его вдруг охватило жгучее желание бросить ей вызов. А ведь он поклялся себе никому, и уж тем более ей, не говорить об увиденном.
Он ухмыльнулся:
- Она пригласила меня.
- Кто?
- Мадам Жанна, та, что сдает меблированные комнаты. Она чем-то похожа на мою бабушку, разве что ростом поменьше и помоложе. Так вот, она пригласила меня прийти к ней с хорошенькой девушкой и даже дала адреса нескольких баров, где их можно найти столько, сколько душе угодно.
На ходу, словно невзначай, она слегка коснулась его руки, и он уже более возбужденно продолжал:
- Там довольно мило, чисто, полно вышивок и безделушек, как у бабушки, с одной лишь разницей: из конспирации ставни весь день закрыты. Он не хотел плакать и сжал кулаки.
- Частенько, - сказала она, - мужчины выходят раньше своих подружек, опасаясь, что на улице их увидят вместе. По другой причине, которая мне ив голову не пришла бы, женщины одеваются дольше мужчин.
- Прекрати, Андре.
- Ты же сама спросила, возвращался ли я туда. Выйди мы из бара пораньше, возможно, нам повезло бы увидеть и мужчину.
- Как ты можешь!
- А что? Что я такого сказал? Почему я должен делать из этого трагедию? Ты уверена, что у твоего отца никогда не было похождений? Я лично очень хотел бы, чтобы мой оказался любовником своей ассистентки. Она милая, веселая, без комплексов. По крайней мере развлекся бы.
- Ты ужасен, Андре.
- А ты говоришь не то, что думаешь. Признайся, твоя мать презирает мою.
- Она не осуждает ее.
- Понтий Пилат! Тем не менее на ужин она нас больше не позовет. А к нам пришла лишь потому, что наши отцы случайно встретились через двадцать лет и решили увидеться еще раз. Потом же, побывав у нас, следовало из вежливости пригласить к себе. Теперь, когда твоя мать выполнила свой долг, мы - квиты.
- Ошибаешься.
- В чем?
- В том, что моя мама чувствует себя неловко в присутствии твоей. Она не скрывала, что твоя мать слишком беспокойная, нервная, говорит всегда возбужденно, и мама…
- Думаешь, я не понял?
- Почему ты разговариваешь со мной таким тоном, Андре?
Он опустил голову, пальцы его побелели - так крепко он их стиснул. Но снова взглянув на нее, опять был уже спокоен и задумчив.
- Прости. Я дал себе слово никогда больше не говорить с тобой о случившемся и даже не думать об этом. Не знаю, почему я вдруг вспылил.
- Потому что непроизвольно думаешь об этом?
- Потому что не такой, каким мне хочется быть.
- Надеешься стать лучше? Он улыбнулся ей сквозь свою печаль.
- Не знаю. Это прошло.
- Ты на меня больше не сердишься?
- Прости, пожалуйста. Да, я ведь обещал тебе шоколадный коктейль.
- С двумя шариками мороженого.
- Конечно.
В горле у него все еще что-то сжималось, голое был хриплый.
- Идем.
Он взял ее за руку, повернул, и они быстро пошли к морскому вокзалу и скверу Мериме.
- Есть хочешь?
- Не очень.
- Здесь лучшие в Канне рогалики, свежие целый день. Непонятно, как их удается сохранить.
- Шоколадный коктейль, господин Андре?
- Два, Бернар. И оба с двумя шариками.
Франсина наблюдала за ним, сбитая с толку быстрой сменой его настроения. Он чем-то напоминал ей младшего брата, который через пять минут после бурных рыданий мог громко смеяться.
- О чем ты думаешь?
- Учусь понимать тебя и каждый раз открываю что-то новое.
- Что, например?
- Трудно объяснить. Попытаюсь, когда узнаю тебя получше.
- Мы будем встречаться? Несмотря на родителей? Несмотря на матерей?
Не забудь, ты сама сказала, что я твой друг.
- А я и не забываю.
- Меня настораживает только одно, - сказал он полушутя-полусерьезно, протягивая ей запотевший стакан, - что всякий раз, возвращаясь домой, тебе придется все повторять.
- В этом нет необходимости.