- Все было почти как в оперетте. Если глядеть издалека, это кажется забавным. Забавным и жалким. Эти винтовки, которых я никогда не видела, которые, может быть, вообще никогда не существовали, мы продали, не знаю уж сколько раз, самым различным группировкам. Мы говорили, что живем этими винтовками, причем иногда - роскошно. Корабль, на котором они находились, или считалось, что находятся, ходил под греческим флагом и долгое время сновал вдоль всего побережья, от Панамы до Огненной Земли, никогда не освобождаясь от своего груза.
Мы получали наши комиссионные, а в последний момент возникало препятствие - циклон, революция или полицейское расследование с установлением надзора.
- Лоэ это делал нарочно?
- Может быть. Министры и генералы принимали нас с большой помпой, а потом вдруг приходилось быстро менять климат. В конце концов пришлось покинуть и континент, где мы докатились бы до тюрьмы или же нас расстреляли бы за помощь мятежникам.
Мы отплыли в Гавану, и Лоэ с его представительной внешностью сумел произвести впечатление на французского посланника, и тот на какое-то время взял его под свое покровительство. Для всех окружающих я была мадам Лоэ. На этот раз речь шла о создании уже не газеты, а журнала, который занимался бы французской пропагандой на все страны Латинской Америки.
- Вы, должно быть, снова отправились в путь?
- В Каир, даже не забрав свои чемоданы, потому что мы остались должны в отеле, не помню уж за сколько недель.
- Ты не была несчастлива?
- Я же сама этого хотела.
- Ты все еще любила его?
Жанна посмотрела на нее, но прямо не ответила:
- Я так хорошо его знала! Я знала все его маленькие слабости, все подлости, и Бог знает, сколько у него их было!
- Ты говорила ему о них?
- Да.
- Вы ссорились?
- Почти каждую ночь. Потом он меня колотил.
- И ты позволяла ему это?
- Мне случалось выкладывать ему всю горькую правду, чтобы он меня поколотил.
- Не могу этого понять.
- Не имеет значения. Я убежала, не так ли? Не забывай - только по своей воле. И когда начинаешь кубарем катиться вниз, иногда бывает, что получаешь наслаждение, погрязнув во всем этом, и тогда нарочно идешь дальше и дальше.
- Немного похоже на то, как меня задаром наняли служанкой, хотя в этом не было никакой необходимости!
- Если тебе угодно.
- Ты не любила его, но ты шла за ним, ты слушалась его, как собака.
- Да. И мы пили вдвоем, особенно в последнее время нашей совместной жизни. Мы проводили большую часть ночи за выпивкой, а потом бранились.
Он умер за три недели, от плеврита, в госпитале.
- Ничего тебе не оставив. И тогда ты нанялась к своим бельгийцам?
- Почти. Не сразу.
Она покраснела, не объясняя причины. Если она тогда испробовала какой-нибудь другой способ существования, то сейчас предпочитала не говорить о нем и не думать.
- Вот и все, Дезире. Иди спать. Я тебе очень обязана. Ты оказала мне услугу и достаточно покрутилась возле кастрюль. Ты можешь сейчас сказать себе, что к этому и стремилась, и это, во всяком случае, будет утешением.
Уже уходя от нее, Дезире, которая несколько мгновений что-то обдумывала у порога, вздохнула:
- В конце концов, ты тоже из этой семьи.
- Входите, доктор. Будьте так любезны, закройте дверь, потому что я, вероятно, задам вам некоторые вопросы, которые никому нет нужды слушать.
Уже давно - не правда ли? - вы не видели столько оживления в доме.
- Вы уезжаете с ними? - спросил он, откидывая простыню.
- Сначала я хотела бы узнать, что вы думаете о моих ногах. Опухлость немного опала со вчерашнего дня. Они начали синеть. Теперь я могу сама дотащиться до туалета.
Кончиками пальцев доктор касался опухших ног в разных местах, рисовал круги и, нахмурив лоб, смотрел, как медленно исчезают белые следы.
- Я хотел бы как следует прослушать ваше сердце.
Он старательно занимался этим не менее десяти минут, передвигая полотенце по голой груди и спине Жанны, заставляя ее дышать сильнее, слабее, потом задержать дыхание и снова дышать.
- Ну, доктор?
- Вы правы. Сердце неплохое. Не думаю, что электрокардиограмма так уж нужна.
- Чем же вы обеспокоены?
- Я спросил, каковы ваши намерения. Как я понял из того, что мне сказали внизу, ваша невестка с детьми сейчас отбывают в Пуатье.
- Точно. Но я-то еще не в состоянии путешествовать, верно?
- Действительно, вам сейчас невозможно ехать в таких условиях. Поскольку вы больше не можете оставаться здесь, я позабочусь, чтобы вас сразу же перевезли в госпиталь.
Он бросил на нее взгляд, ожидая, что она вздрогнет при слове "госпиталь", переменит позу, станет плакать, жаловаться или даже бунтовать. Но она продолжала улыбаться ему:
- Присядьте на минутку, доктор.
- У меня сегодня много визитов. Я могу уделить вам лишь несколько минут.
- Тем не менее вы с самого воскресенья хотите о чем-то меня спросить.
Вы не сделали этого, потому что боялись обидеть или огорчить меня. Может быть, и потому, что боялись проявить излишний интерес к частной жизни своих пациентов. Я помогу вам, задав прямой вопрос. Если предположить, что я, как только встану, снова примусь за работу, как в последние дни, то сколько, по-вашему, времени пройдет до следующего рецидива?
- Не более нескольких недель.
- А потом?
- Вы сляжете, все начнется сначала, и вы опять будете вынуждены лежать в постели. Это будет случаться все чаще и чаще, особенно летом.
- Чуть ли не половину времени быть в постели?
- Не сразу.
- А потом?
- С годами все будет усугубляться.
- И сколько лет пройдет, пока я стану полностью неподвижной?
- Это зависит от того, как много у вас будет забот. Если вы поедете с ними, то не больше четырех-пяти лет. С другой стороны…
- Говорите же!
- Если они останутся без вас, я не знаю, что станет с парнем и его сестрой.
- А что бы вы сделали на моем месте?
- Позвольте не отвечать на этот вопрос.
- Итак, доктор, я оказалась почти в том же положении, что и мой брат.
Мне тоже, как объяснил нотариус Бижуа, говоря о Робере, приходится выбирать одно решение из двух, точнее - из трех. Приют, где я смогу безмятежно жить и где позаботятся о моих ногах. Семья, где я превращусь в служанку и буду невыносимой обузой всякий раз, когда заболею.
- Да.
- Я не касаюсь третьего решения.
- Да.
- Полагаю, что нотариус остался недоволен выбором Робера.
- Он надеялся на другое.
- Чтобы он уехал, я знаю. А вы?
- У нас с мэтром Бижуа вовсе не обязательно одинаковая точка зрения.
- Вы находите, что Робер поступил правильно?
- Я католик.
- Тогда для него это означает тюрьму. Для меня, стало быть, приют?
- Поскольку я врач, то мой долг посоветовать вам это.
- А поскольку вы мужчина и католик, то предпочли бы, чтобы я весь остаток жизни посвятила попыткам поддержания хоть какого-то порядка в семье.
- Вы смогли бы это.
- Я могу с помощью хитростей и хлопот помешать им терзать друг друга и терзаться самим. Я могу на какое-то время помешать Луизе пить, и особенно не дать ее кризисам превращаться в столь ужасающую мелодраму, от которой всем делается дурно.
Как знать! Я могу, в крайнем случае, за несколько лет добиться того, чтобы Анри смирился со своим положением мелкого служащего, приучился к среднему достатку, гордился своей работой.
Вы меня видите в неплохой роли, верно? Я даже могу - как знать! убедить Мад выйти замуж за какого-нибудь славного типа, да еще при этом не вопить ему сразу же в лицо о своей собственной гнусности.
Луиза мало-помалу начнет меня ненавидеть, но будет беречь меня, чтобы самой не мыть посуду, и чтобы не слышать крика вокруг себя и чтобы однажды не остаться в одиночестве.
Дети не замедлят почувствовать ко мне неприязнь за те доверительные разговоры, которые они со мной вели и еще будут вести, когда дойдут до крупности или когда им просто захочется показаться значительными.
Я стану тетей Жанной, которая встает первом и ложится последней, которой можно все что угодно сказать и у которой можно все что угодно потребовав, а она всегда останется невозмутимой; позднее, если Анри или Мад обзаведутся детьми…
- Боюсь, что вынужден покинуть вас, - произнес доктор, вставая.
- Держу пари, что в субботу нотариус Бижуа тоже в конце концов прервал моего брата. Не бойтесь. Это не угроза.
- Моя профессия заключается в уходе за больными.
- Я знаю. Но поверх очков вы бросаете любопытный, хотя и стыдливый взгляд на мужчин и женщин - они ведь мужчины и женщины вопреки всему.
- Я пришлю за вами санитарную машину к середине дня. Мы вернемся к этому разговору в госпитале.
- Вы забываете, что я как неимущая окажусь в общей палате. Он взялся за дверную ручку, собираясь выйти.
- Во всяком случае… - начал было он, но прервал себя. - Нет! Я не хочу давить на вас. Увидимся там.
- Я была бы не прочь остаться, чтобы заботиться о тебе, Жанна. Но ты ведь понимаешь ситуацию так же хорошо, как и я? Обещай мне только, что ты присоединишься к нам. Я положила адрес в твою сумку. Там нет телефона. Тебе придется послать телеграмму, и Анри приедет встретить тебя на вокзал, он в двух шагах. Мад прижалась к тетке щекой и прошептала ей на ухо:
- Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы приехали.
- До скорого, тетя, - сказал Анри, глядя из окошка отъезжающего с сундуками грузовика. Ворота едва успели закрыться, как появившаяся Дезире бросила с облегчением:
- Ну вот, дом опустел! И все, что в нем сейчас есть, вся эта мебель, безделушки, все эти приспособления, стоившие безумных денег и ради которых человек создает себе столько хлопот, - все это, так сказать, не принадлежит больше никому. Завтра начнут приходить, открывать шкафы, ящики.
Я повидала такое у нас, потому что оставалась до конца и присутствовала на распродаже. Есть и такие люди, которые приходят, зная, что ничего не купят, просто из удовольствия.
- Что сказал месье Сальнав?
- У него вид собаки, потерявшей хозяина. Он продолжает - Бог знает зачем - корпеть над своими записями и беспокоиться по поводу их, словно он очень хочет опять выполнить задание чисто, без помарок. Ну а ты? Решилась?
- Еще не совсем.
- Какое-нибудь заведение, послушай меня! Самое плохое из них все же лучше, чем все остальное. Не слушай доктора.
- Откуда ты знаешь, что думает доктор Бернар?
- Да оттуда, что это видно по его лицу, мне знакомы такие люди. Я уверена, что у него дома нет ни пылинки, а у служанки нет даже одного свободного вечера в неделю.
- Дезире!
- Что ты хочешь?
- Ты помнишь тот шкаф?
- Шкаф с бутылками?
- Да.
- Ну и что?
- Не возражай. Не требуй объяснений. Луиза, должно быть, не подумала о нем. Ты мне говорила, что там оставались три полные бутылки.
- И ты хочешь…
- Чтобы ты принесла мне одну, да. За стаканом на кухню идти не надо.
У меня есть стаканчик для чистки зубов.
- Ты действительно считаешь, что я должна это сделать?
- Да.
- А что скажут в госпитале, когда ты туда приедешь и они почувствуют запах?
- Они к этому привычны, иди!
- Ты требуешь?
- Требую. Не бойся. Она странно улыбалась, слушая шаги Дезире по лестнице.
- Дай! Я открою сама. У меня здесь больше опыта, чем у тебя. Принеси мне стакан, он в уборной. Ее давняя соученица по монастырской школе разочарованно и оскорбленно смотрела, как она все это проделывает, и все-таки удивление Дезире было не так уж велико после того, что Жанна рассказала ей о себе. Жанна произвела на Дезире впечатление, но только в начале, а теперь это прошло.
- Ты не добавляешь воды?
Это было весьма безобразное зрелище - лежащая в постели толстая женщина, которая крупными, обжигающими горло глотками пьет из стаканчика для чистки зубов и, поперхнувшись, вдруг начинает кашлять. Жанна знаками попросила подругу постучать по спине, минута страданий и сиплого дыхания сменилась наконец нормальным вздохом, и Жанна моментально обрела вновь свою непонятную улыбку:
- Так-то лучше.
- Ты же опьянеешь!
- Не знаю. С чего бы?
- Ты к этому и стремишься? Она не ответила. Потом все с тем же выражением безмятежности и в то же время откровенной иронии на лице она произнесла:
- Мне нужно принять решение, не так ли?
- Но ты хоть не поступишь, как твой брат?
- Точно нет. Лицо ее оживилось. Глаза влажно блестели.
- Думаю даже, что и в приют я не пойду. Она говорила сама с собой, и Дезире, должно быть, представляла сейчас для нее не более как черно-белый силуэт в солнечных лучах.
- Вы слишком уж сложные для меня люди.
- Послушай…
- Ну, разумеется, я тебя слушаю. Но мне нужно проверить, не пришла ли санитарная машина.
- Я к ним приеду через восемь - десять дней, как только смогу твердо стоять на ногах. Готова поспорить, что это произойдет даже раньше.
- Согласись, что ты самая обыкновенная, что ты боишься остаться одной.
- Нет.
- И не боишься даже умереть? Жанна продолжала улыбаться, и эта улыбка выводила Дезире из себя, у нее возник даже соблазн разозлиться из-за этой улыбки.
- Слишком много у тебя гордыни для приюта!
- Да нет же.
- Выходит, ты хочешь меня убедить, что делаешь это для их блага?
- Я вовсе не уверена, что сделаю им благо. Думаю, что в конце концов я поняла нотариуса. Он прожил дольше меня. Каждый приходит к тому, что устраивается - любым способом, каждый создает себе жизнь по своей собственной мерке.
- Каждый делает то, что может, - словно почувствовав себя задетой, быстро возразила Дезире.
- Каждый делает то, что может, именно это я и говорю. Каждый с грехом пополам пытается жить в мире с самим собой.
- А ты не живешь в мире сама с собой?
- Я ощущала его, когда таскала по лестницам Боба на руках и присматривала за всем домом, чтобы избежать Бог знает какой катастрофы.
- Это ни к чему не привело. Это как твоя большая уборка в среду вечером, после похорон. Стоит мне только подумать, что ты…
- Что ты в этом понимаешь!
- Согласись, что это немного напоминает историю с Лоэ, и ты делаешь это для того, чтобы…
- …чтобы вставать утром первой, чтобы кофе был готов, а стол накрыт, когда поднимутся все остальные, чтобы полы были чистыми, а дом уютным, чтобы опустить руки в воду для мытья посуды, чтобы в момент, когда качаешься от усталости, заметить, что еще не все сделано, что все сделано никогда не будет; чтобы, валясь в кровать от изнеможения, начинать думать о завтрашних заботах и сторожить сон всех остальных…
- Чтобы стать рабой, вот что! Видно, ты не бывала подолгу в услужении, да и людей ты не знаешь.
- Речь идет не о людях. Речь идет о… Она налила себе полный стаканчик алкоголя, который принялась рассматривать с меланхолическим ликованием:
- Видишь, это последний. Очень хочется попробовать еще раз и…
Она обмакнула губы в коньяк, потом спокойным движением бросила стаканчик на пол:
- Ты сама сказала: дом теперь ничей и нет необходимости прибирать.
Это там не санитарная машина?
- Я велю им подняться?
- Да. Не бойся. Я буду благоразумна. Мое дыхание их, может быть, поразит, но завтра, в госпитале, я буду самой кроткой из больных, и все будут меня любить. Я стану так заботиться о себе, что окажусь на ногах раньше, чем через восемь дней, и я поеду к ним. У меня еще достаточно денег в сумке. Я буду тетей Жанной… Дезире, пожимая плечами, вышла.
Оставшись в одиночестве, старая женщина потеряла свою улыбку, испуганно огляделась вокруг себя, прислушалась к шагам на лестнице, потом к стуку носилок о стены, и руки ее судорожно вцепились в простыню, словно в эту последнюю минуту она пыталась зацепиться за этот дом, за эту комнату, за маленький комод, который она видела в последний раз.
- Тетя Жанна… - прошептала она, словно пробуя новое имя.
Два здоровых парня смотрели на нее сверху вниз, как будто прикидывая ее вес, и перемигивались; тот, который был потемнее, сказал, когда Жанна опустила веки:
- Пойдет?
- Пойдет! - весело ответил другой.
notes
1
desiree (фр.) - желанная.