Дюма Александр - Асканио.

    Как мы уже знаем, в комнатке стояли кровать и стол; Асканио добавил к ним низенькое, обитое бархатом кресло, венецианское зеркало, книги религиозного содержания, выбранные самой Коломбой, дивной чеканки распятие и серебряную вазочку работы Челлини, в которой каждую ночь появлялись свежие цветы.

    Вот и все, что могла вместить эта белая келья, таившая в себе столько душевной красоты и невинности.

    Днем Коломба обычно спала: так посоветовал ей Асканио, опасавшийся, как бы девушка не выдала себя каким-нибудь неосторожным движением. Но едва загорались в небе звезды, она пробуждалась и, стоя на коленях в постели, долго молилась перед висевшим у изголовья распятием; потом одевалась, расчесывала свои прекрасные длинные волосы и мечтала под пение соловья. Приходил Асканио; вскарабкавшись по приставной лестнице, он стучался в маленькую дверь. Если туалет Коломбы был окончен, она впускала друга, и он оставался у нее до полуночи. В полночь Асканио уходил к себе, а Коломба, если погода была хорошая, спускалась в парк и гуляла, предаваясь мечтам, которые зародились в ней еще во время прогулок по ее любимой аллее и теперь близились к осуществлению. Часа через два светлое видение возвращалось в свое уютное гнездышко и проводило остаток ночи, наслаждаясь ароматом цветов, собранных во время прогулки, соловьиными трелями и прислушиваясь к доносившемуся из Пре-о-Клер пению петухов.

    Перед рассветом Асканио приходил еще раз; он приносил невесте еду на целый день, ловко похищенную при содействии Челлини у госпожи Руперты. Влюбленные вели восхитительные беседы: мечтали о будущем счастье, вспоминали сладкие мгновения первых встреч. Случалось и так, что Асканио безмолвно созерцал свое божество, а Коломба тоже молчала и, улыбаясь, принимала его поклонение. Часто они расставались, ничего не сказав за короткие мгновения встречи, но именно эти свидания давали им больше, чем любая беседа. Ведь их сердца не только без слов понимали друг друга, но и таили в себе сокровенные мысли, которые читает один бог.

    Одиночество и страдание юных лет возвышают, облагораживают душу, сохраняют ее на всю жизнь молодой. Коломба, эта гордая, неприступная девственница, была в то же время живой и веселой девушкой; поэтому, кроме дней, вернее, ночей, потому что, как мы знаем, влюбленные нарушили естественный ход времени, – кроме ночей, когда они беседовали и мечтали, были и такие, когда оба резвились и хохотали, как настоящие дети, но, странное дело, не эти ночи пролетали для них особенно быстро. Любви, как всякому источнику света, необходима темнота, чтобы ярче сиять.

    Ни разу, ни одним словом не смутил Асканио покоя этой чистой и застенчивой девушки, называвшей его своим братом. Они были подолгу наедине и любили друг друга, но именно это уединение, приближая их к богу, заставляло сильней ощущать его присутствие и, как святыню, хранить свою любовь.

    Едва лишь утренняя заря начинала золотить верхушки деревьев, Коломба со вздохом сожаления прогоняла друга, но прогоняла, подобно влюбленной Джульетте, по нескольку раз призывая обратно. То он, то она вечно забывали сказать друг другу что-нибудь очень важное. Но в конце концов расставаться все же приходилось. В одиночестве Коломба предавалась мечтам, прислушиваясь к пению птичек под липами старого парка и к нежному голосу любви в своем сердце. А в полдень, помолившись, засыпала сном праведницы. Уходя, Асканио уносил, разумеется, и лестницу.

    Каждое утро Коломба оставляла крошки для пернатых певцов на нижней губе гигантской статуи. Первое время воришки, быстро схватив добычу, спешили удрать, но мало-помалу привыкли к молоденькой хозяйке: ведь птицы прекрасно понимают девушек, души которых так же легки и крылаты, как они сами. Певуньи гостили у Коломбы все дольше и дольше и платили за угощение звонкими песнями. А один щегленок до того расхрабрился, что утром и вечером залетал в комнату и ел прямо из рук. А когда ночи стали прохладнее, щегленок дался однажды юной пленнице в руки, и она посадила его к себе на плечо, где птичка проспала всю ночь даже во время свидания и прогулки с Асканио. С тех пор щегленок прилетал каждый вечер, чтобы поспать на плече у Коломбы, а с первым проблеском зари принимался звонко насвистывать. Тогда девушка брала птичку в руки, давала Асканио поцеловать ее и выпускала на волю.

    Так шла жизнь Коломбы в голове гигантского Марса. И только дважды было нарушено ее мирное течение; это случилось во время обысков, о которых мы в свое время говорили. В первый раз Коломбу разбудил голос отца; она испуганно вскочила, думая, что это сон. Но у подножия статуи в самом деле стоял господин д'Эстурвиль, и Бенвенуто говорил ему:

    – Вас интересует мой великан, сударь? Это статуя Марса, которую его величество Франциск Первый изволил заказать мне для Фонтенбло. Как видите, сущая безделица – футов шестидесяти в высоту.

    – Да-да, статуя весьма недурна и довольно внушительна, – отвечал мессер д'Эстурвиль. – Но продолжим наши поиски – ведь не Марса же я пришел искать сюда.

    – Да, его-то не пришлось бы искать!

    И они прошли мимо.

    В своей комнате Коломба упала на колени и, простирая руки к отцу, готова была крикнуть: "Батюшка, я здесь!" Ведь несчастный старик ищет ее повсюду… быть может, горько оплакивает. Но мысль о графе д'Орбеке, воспоминание о гнусных замыслах госпожи д'Этамп остановили этот порыв. А при втором посещении, когда вместе с голосом отца до Коломбы донесся голос ненавистного графа, ей и в голову не пришло обнаружить себя.

    – Вот так штука! – воскликнул д'Орбек, останавливаясь у подножия Марса. – Да это не статуя, а целый дом! Если она простоит здесь зиму, весной ласточки, пожалуй, совьют в ней гнезда.

    В тот день, когда Коломбу так устрашил голос жениха, Асканио принес ей письмо от Челлини:

    "Дитя мое, мне придется уехать на несколько дней, но будьте спокойны: я все устроил для вашего освобождения и счастья. Король обещал исполнить любую мою просьбу, а вы знаете – он никогда не нарушал данного слова. Ваш отец тоже сегодня уезжает. Не отчаивайтесь, Коломба, я все подготовил. И повторяю: даже если вы будете стоять у алтаря, готовясь произнести роковое слово, которое навеки свяжет вашу судьбу с судьбой графа, не бойтесь, и верьте: провидение вовремя придет вам на помощь. Клянусь в этом! Прощайте.

    Ваш отец Бенвенуто Челлини".

    Это письмо, вселившее в Коломбу радостные надежды, принесло огромный вред влюбленным, так как заставило их забыть о грозящей опасности. Юности свойственны резкие колебания, она мгновенно переходит от полного отчаяния к безграничной уверенности. Небо в ее глазах либо затянуто мрачными тучами, либо сияет лазурью. Вдвойне успокоенные письмом Челлини и отсутствием прево, Коломба и Асканио забыли об осторожности и целиком отдались своей любви. Коломба настолько осмелела во время ночных прогулок, что была замечена госпожой Перриной – к счастью, принявшей ее за привидение; Асканио забыл как-то задернуть занавески, и госпожа Руперта заметила свет в голове Марса. Рассказы обеих кумушек возбудили любопытство Жака Обри, и болтливый школяр, подобно Орасу из мольеровской "Школы жен",^[119] открыл тайну как раз тому, кому не следовало ее знать. О последствиях его печальной доверчивости нам уже известно.

    Но вернемся в замок д'Этамп.

    Когда у виконта спросили, как он добыл такие ценные сведения, Мармань напустил на себя таинственность и промолчал. Истина была слишком проста и отнюдь не делала чести его проницательности. Поэтому он дал понять, что это блестящее, поразительное открытие стоило ему огромного труда и сложных интриг. Герцогиня ликовала; она возбужденно ходила по комнате и забрасывала виконта вопросами. Итак, маленькая мятежница, наделавшая столько хлопот, наконец попалась! Госпожа д'Этамп непременно пожелала отправиться в Нельский замок, чтобы лично удостовериться в счастливом окончании поисков. Да и, кроме того, после всего случившегося, после побега или, вернее, после похищения Коломбы девушку нельзя было оставлять в Нельском замке. Герцогиня позаботится обо всем: она возьмет Коломбу к себе, она будет присматривать за ней гораздо лучше, чем дуэнья или неревнивый жених. Она будет присматривать за ней, как соперница. Таким образом, Коломба окажется под надежной охраной.

    Герцогиня велела подать экипаж.

    – Вся эта история осталась почти в полной тайне, – сказала она, обращаясь к прево, и добавила: – А вы, д'Орбек, надеюсь, не такой человек, чтобы придавать значение пустякам, вроде побега девчонки из дому, не правда ли? И потому я не вижу основания расстраивать вашу свадьбу и отказываться от наших замыслов.

    – О сударыня! – воскликнул мессер д'Эстурвиль, отвешивая глубокий поклон.

    – Свадьба состоится на тех же условиях, не правда ли, герцогиня? – спросил д'Орбек.

    – Разумеется, милый граф! Что же касается Бенвенуто, виновник он или соучастник этого гнусного похищения, будьте покойны, я с ним все равно расквитаюсь, – продолжала госпожа д'Этамп. – Мстя ему за вас, я отомщу и за себя.

    – Но говорят, герцогиня, – возразил Мармань, – будто король в своем увлечении искусством обещал Челлини исполнить любую просьбу в случае удачной отливки Юпитера.

    – Не тревожьтесь, виконт, и предоставьте все мне: я приготовлю к этому дню такой сюрприз, какого Челлини никак не ожидает. Положитесь целиком на меня.

    Да, ничего другого и сделать было нельзя. Давно никто не видел герцогиню такой оживленной и очаровательной. Она вся сияла от радости. Госпожа д'Этамп тут же отправила мессера д'Эстурвиля за его стражниками, и вскоре виконт де Мармань, граф д'Орбек и прево, предшествуемый вооруженной охраной, явились в Нельский замок. Госпожа д'Этамп остановила экипаж поодаль на набережной и, сгорая от нетерпения, то и дело выглядывала из него.

    У подмастерьев был в это время обеденный час; Жан-Малыш, Паголо, Асканио и обе женщины оставались в замке одни. Бенвенуто ожидали только через день или через два дня утром. При виде гостей Асканио решил, что прево хочет произвести третий обыск, и, строго следуя указаниям учителя, не только не стал чинить препятствий посетителям, а, напротив, встретил их с величайшей вежливостью. Прево и его спутники направились прямо к литейной мастерской.

    – Откройте эту дверь, – обратился д'Эстурвиль к Асканио.

    У юноши сжалось сердце от дурного предчувствия. Однако он мог ошибаться и, подумав, что малейшее колебание покажется подозрительным, спокойно отдал ключи.

    – Возьмите эту длинную лестницу, – приказал д'Эстурвиль своим людям.

    Они повиновались, и прево повел их прямо к статуе Марса. Господин д'Эстурвиль сам приладил лестницу и уже хотел взбираться по ней, но тут Асканио не выдержал – бледный от гнева и страха, он решительно поставил ногу на ступеньку и воскликнул:

    – Что вы делаете, мессер! Эта статуя – величайшее творение учителя, и он поручил мне охранять ее. Предупреждаю: первый, кто прикоснется к Марсу, будет убит!

    И он выхватил из-за пояса тонкий острый кинжал, так хорошо закаленный, что одним ударом можно было перерубить золотую монету.

    Прево дал знак стражникам, и на Асканио набросились восемь человек, не считая самого д'Эстурвиля, Марманя и графа д'Орбека. Юноша отчаянно защищался, двоих даже ранил, но в конце концов вынужден был сдаться численно превосходящему неприятелю. Его схватили, повалили, связали, заткнули ему рот кляпом, и прево стал взбираться по лестнице, сопровождаемый двумя вооруженными стражниками, дабы избежать нападения с тыла.

    Коломба, видевшая эту сцену, решила, что Асканио убит, и отец нашел ее в обмороке.

    Однако вид лежавшей без чувств дочери скорее обозлил, нежели встревожил прево; он грубо перекинул ее через плечо и снес вниз. Потом незваные гости двинулись в обратный путь. Стражники вели Асканио, за которым внимательно присматривал д'Орбек. Паголо стоял не двигаясь и глядел, как уводят товарища. Жан-Малыш куда-то исчез. И только Скоццоне, ничего не понимавшая во всем происходящем, попробовала загородить ворота.

    – Что такое? В чем дело, господа? – кричала она. – Почему вы уводите Асканио? Кто эта женщина?

    В этот момент ветер приподнял вуаль на лице Коломбы, и Скоццоне узнала девушку, послужившую моделью для статуи Гебы.

    Побледнев от ревности, Скоццоне быстро отошла в сторону и молча пропустила прево, пленника и охрану.

    – Что это значит? Почему вы так грубо обошлись с этим молодым человеком? – спросила госпожа д'Этамп при виде связанного, бледного и покрытого кровью Асканио. – Сейчас же развяжите его! Сию же минуту! Слышите?

    – Сударыня, этот юноша отчаянно сопротивлялся и ранил двух моих стражников, – сказал прево. – Я уверен, что это сообщник Бенвенуто, и, право, его надо поскорее отправить в надежное место. К тому же, – добавил он шепотом, – молодой человек как две капли воды похож на итальянского пажа, который присутствовал при нашей тайной беседе. Если бы на нем было сейчас другое платье и он не говорил на нашем языке – ведь вы уверяли, будто итальянец не понимает ни слова по-французски, – я присягнул бы, герцогиня, что это и есть тот самый паж!

    – Вы правы, господин прево, – поспешила согласиться герцогиня, – вы совершенно правы: он может оказаться для нас опасным. Задержите его.

    – Отвести арестованного в Шатле! – распорядился прево.

    – Ну, а мы, господа, отправимся в замок д'Этамп! – сказала герцогиня, рядом с которой в экипаже поместили все еще не пришедшую в сознание Коломбу.

    Мгновение спустя по каменным плитам набережной процокали копыта мчавшегося галопом коня; это Жан-Малыш спешил сообщить Челлини о разыгравшейся в Нельском замке трагедии.

    Асканио в это время входил в ворота Шатле. Он так и не увидел герцогиню и не узнал, какую роль она сыграла в событиях, разрушивших все его надежды.

    С тех пор как госпожа д'Этамп впервые услышала о Коломбе, ее не покидало желание увидеть девушку вблизи и хорошенько ее разглядеть. Теперь это желание исполнилось: бедняжка все еще без чувств лежала в экипаже перед герцогиней.

    При виде красоты Коломбы глаза госпожи д'Этамп злобно вспыхнули, и в продолжение всего пути она не спускала ревнивого взгляда с соперницы; отмечала все ее совершенства, всматривалась в каждую черту бледного юного личика, в каждый изгиб прекрасного тела. Наконец-то Коломба в ее власти! Они оказались лицом к лицу, эти две женщины, которые любят одного и того же мужчину, оспаривают одно и то же сердце. Первая – злобная и могущественная, вторая – беспомощная, но любимая; одна – покоряющая блеском роскоши, другая – прелестью и благоуханием юности; одна – страстью, другая – невинностью. Наконец-то они встретились, несмотря на все разделяющие их преграды, и тяжелое бархатное платье герцогини касается простого белого платьица Коломбы.

    И хотя Коломба еще не пришла в сознание, трудно было сказать, кто из двух женщин бледнее. Очевидно, это безмолвное созерцание больно задевало тщеславие герцогини, убивая все ее надежды.

    – О да! – невольно прошептала она. – Она красива, она очень красива! – И при этих словах госпожа д'Этамп судорожно сжала руку девушки.

    Коломба открыла свои большие глаза и сказала:

    – Ой, сударыня, вы сделали мне больно!

    Герцогиня тотчас же выпустила ее руку. Сознание вернулось к Коломбе не сразу. Вскрикнув от боли, она еще несколько секунд удивленно смотрела на госпожу д'Этамп и никак не могла собраться с мыслями. Потом спросила:

    – Кто вы, сударыня, и куда меня везут? – И тут же, отшатнувшись, вскрикнула: – А-а! Помню, помню! Вы герцогиня д'Этамп!

    – Молчите! – повелительно прошептала Анна. – Скоро мы останемся наедине, и тогда можете кричать и удивляться сколько душе угодно.

    Слова герцогини сопровождались жестким, надменным взглядом; но отнюдь не этот взгляд, а только чувство собственного достоинства заставило Коломбу сдержаться, и всю остальную часть пути она хранила молчание.

    Когда же экипаж остановился у дворца д'Этамп, девушка по знаку герцогини последовала за ней в домашнюю часовню.

    Оставшись наедине, соперницы минуту или две молча смотрели друг на друга испытующим взглядом, причем выражение их лиц являло резкий контраст: Коломба казалась спокойной; ее поддерживала вера в провидение и надежда на Бенвенуто; Анна была взбешена этим спокойствием, и, хотя лицо ее заметно исказилось, она старалась подавить гнев, так как рассчитывала на свое могущество и на несокрушимую силу воли, чтобы сломить беззащитную девушку.

    Госпожа д'Этамп заговорила первая.

    – Ну вот, мой юный друг, вы и вернулись под власть родителя, – начала она тоном, в котором, несмотря на всю мягкость, звучала скрытая издевка. – Но прежде всего позвольте мне выразить восхищение вашей смелостью. Вы… вы необычайно смелы для своего возраста, дитя мое!

    – О, сударыня, это потому, что мне помогает бог, – просто ответила Коломба.

    – О каком боге вы изволите говорить, мадемуазель?.. А-а! Очевидно, речь идет о Марсе! – сказала герцогиня, иронически щурясь, как она привыкла это делать при дворе.

    – Я знаю только одного бога, сударыня. Бога доброго и милосердного, который заповедал богатым быть щедрыми, а великим – смиренными. И горе тем, кто не признает его, ибо настанет день, когда и он не признает их!

    – Превосходно, превосходно, мадемуазель! – воскликнула герцогиня. – Да и время сейчас вполне подходящее для проповедей. Я от души поздравила бы вас с талантом проповедницы, если бы не считала, что все это лишь наглая попытка приукрасить бесстыдство вашего поступка.

    – Я не собираюсь перед вами оправдываться, сударыня. Да и по какому праву можете вы обвинять меня? – слегка пожав плечами, но без раздражения возразила Коломба. – Вот когда меня спросит отец, я повинюсь ему с должным почтением. А если он станет меня бранить, постараюсь оправдаться. А до тех пор, герцогиня, разрешите мне молчать.

    – Понимаю, милочка! Вас раздражает мой голос. Вы предпочли бы остаться в одиночестве и помечтать о своем возлюбленном. Не так ли?

    – Никакой шум, даже самый неприятный, не помешает мне думать о нем, сударыня, особенно если мой любимый в беде.

    – И вы осмеливаетесь открыто говорить о своей любви!

    – Вы, герцогиня, тоже любите его, но боитесь в этом сознаться. Вот и все различие между вами и мной, сударыня.