– Да-да, вместе. И, надеюсь, наказание не заставит себя ждать. – Вот тебе моя рука, Жервеза, обопрись на нее, – сказал Жак Обри. – Идемте, сударь! И оба не спеша, так же как обычно ходили гулять по воскресеньям в Пре-о-Клер или на Монмартр, отправились во дворец Правосудия. Однако по мере приближения к храму Фемиды,[121] как высокопарно называл Жак здание парижского суда, Жервеза все больше замедляла шаг; добравшись туда, она еле взошла по лестнице, а у дверей судьи ноги вовсе отказались ей повиноваться, и девушка всей своей тяжестью повисла на руке школяра. – Ну что, крошка, струсила? – спросил Жак. – Ничуть, – ответила Жервеза. – Просто робею немного перед судьей. – А чего перед ним робеть? Такой же человек, как и все. – Да, но ведь придется ему все рассказывать… – Ну и расскажешь, велика важность! – И клятву придется давать. – Ну и дашь! – Жак, а ты вполне уверен, что обманул меня? – Черт возьми, разумеется! Не ты ли сама только что уверяла меня в этом? – Так-то оно так, но, знаешь, как ни странно, а вся эта история кажется мне сейчас совсем другой, чем дома. – Идем, идем! Я так и знал, что струсишь. – Жак, миленький, – взмолилась Жервеза, – пойдем лучше домой! – Эх, Жервеза, Жервеза, но ты же обещала! – Жак, дружочек, я больше никогда не буду тебя упрекать! Не буду ни о чем просить. Я полюбила тебя просто потому, что ты мне понравился, вот и все. – Идем, идем! – тащил ее Жак. – Недаром я боялся, что ты струсишь. Но теперь все равно поздно. – Почему? – Ты шла, чтобы пожаловаться на меня, вот и жалуйся. – Ни за что! Ни за что, Жак! Я хочу домой! – Э, нет! – ответил Жак, раздраженный как ее упорством, так и причиной отказа. – Нет, и еще раз нет! И он решительно постучал в дверь. – Что ты делаешь? – закричала Жервеза. – Сама видишь: стучу. – Войдите! – послышался гнусавый голос. – Я не хочу входить, не хочу! – твердила Жервеза, пытаясь вырваться из рук Жака. – Входите! – повторил тот же голос, на этот раз более внятно. – Жак, пусти, не то я закричу! – сказала Жервеза. – Да входите же! – в третий раз произнес голос, но теперь уже у самой двери, и в тот же миг она распахнулась. – Ну-с, что вам угодно? – спросил высокий, тощий человек, одетый в черное, при одном взгляде на которого Жервеза задрожала, как лист. – Вот эта девица, – сказал Жак Обри, – пришла к вам с жалобой на меня. И он втолкнул Жервезу в темную, отвратительную, грязную переднюю. Дверь тут же захлопнулась, словно западня. Жервеза слабо вскрикнула не то от страха, не то от неожиданности и скорей упала, чем села, на табурет у стены. А Жак Обри, боясь, как бы девушка не позвала его, не вернула насильно, пустился наутек по коридорам, о существовании которых знали только клерки, писцы да сутяги. Выбежав во двор церкви Сент-Шапель, он уже более спокойным шагом добрался до моста Святого Михаила, по которому Жервеза должна была непременно пройти по дороге домой. Через полчаса она и в самом деле появилась. – Ну, как дела? – спросил, подбегая к ней, Обри. – Ах, Жак, ты вынудил меня солгать! – отвечала девушка. – Но, я надеюсь, бог меня простит – ведь я сделала это с благой целью. – Я беру твой грех на себя, – успокоил ее Жак. – Рассказывай. – Я и сама ничего не знаю, – ответила Жервеза. – Мне до того было стыдно, что я даже не помню, о чем шел разговор. Господин судья задавал мне разные вопросы, а я отвечала "да" или "нет" и даже не вполне уверена, правильно ли я говорила. – О несчастная! – вскричал Жак. – Вот увидите, она, чего доброго, заявила судье, что не я ее обманул, а она меня! – Нет, – возразила Жервеза, – не думаю, чтобы до этого дошло. – Записали они, по крайней мере, мой адрес, чтобы вызвать меня в суд? – спросил Жак. – Да, я дала им адрес, – пролепетала Жервеза. – Значит, все в порядке, – с облегчением вздохнул Жак. – Ну, а теперь что бог даст… Отведя Жервезу домой и утешив по мере сил в том, что ей пришлось дать ложные показания, Жак Обри отправился восвояси, полный веры в провидение. И действительно, вмешалось ли в дело провидение, или это было чистой случайностью, но на следующее утро Жак Обри получил вызов в суд. И такова сила правосудия, что Жак невольно содрогнулся, читая эту бумагу, получить которую было его заветной мечтой. Поспешим, однако, добавить, к чести школяра, что надежда увидеть Асканио и желание вызволить друга из беды, которую он же сам и навлек на него, помогли Жаку Обри тут же справиться с невольной слабостью. Явиться в суд предлагалось к двенадцати часам, а было всего только девять. Поэтому Жак помчался к Жервезе, которую застал не менее взволнованной, чем накануне. – Ну, как дела? – спросила она. – А вот, взгляни! – победоносно ответил Жак Обри, показывая ей исписанную иероглифами бумажку. – Когда вам надо явиться? – В полдень. А больше я ничего не разобрал. – Вы даже не знаете, в чем вас обвиняют? – Да, наверное, в том, что я тебя обманул, милая крошка! – А вы не забудете, сударь, что сами заставили меня дать такие показания? – Разумеется, не забуду; я готов присягнуть, что так оно и было, даже если бы тебе вздумалось все отрицать. – Так вы не станете на меня сердиться за то, что я вас послушалась? – Да нет же! Я всегда от души буду тебе благодарен! – Что бы ни случилось? – Что бы ни случилось. – Да я и сказала-то все это лишь потому, что вы заставили меня. – Ну разумеется. – А если у меня с перепугу ум за разум зашел и я сболтнула лишнее, вы простите? – Не только прощу, милая, славная моя Жервеза, но уже простил, прежде чем ты попросила об этом! Было уже без четверти двенадцать, когда Жак спохватился, что к двенадцати ему надо быть в суде. Он простился с Жервезой и опрометью выбежал на улицу – до здания суда было довольно далеко. Постучавшись в ту же дверь, что и накануне, он услышал, что часы бьют двенадцать. – Войдите! – прогнусавил тот же голос, что и вчера. Жак не заставил повторять приглашение и с широкой улыбкой, задрав нос и сдвинув шапку набекрень, вошел в приемную. – Ваше имя? – спросил уже знакомый нам человек в черном. – Жак Обри. – Ремесло? – Школяр. – Ах да! На вас вчера приходила жаловаться Жер… Жер… – Жервеза Попино. – Правильно. Садитесь и ждите своей очереди. Жак повиновался и стал ждать. В комнате уже сидели пять или шесть мужчин и женщин разного возраста и положения. Они, разумеется, были вызваны к судье первыми. Одни вышли оттуда без конвоя – это означало, что против них не оказалось достаточно улик; другие – в сопровождении полицейского офицера или двух стражников прево. На последних Жак поглядывал с завистью, потому что их вели в Шатле, куда ему так хотелось попасть. Наконец вызвали и Жака Обри. Жак вскочил с места и с такой довольной миной вбежал в кабинет судьи, будто речь шла о приятнейшем развлечении. В кабинете сидели двое. Первый – еще выше, еще черней, еще костлявей и суше, чем мрачный человек в приемной (каких-нибудь пять минут назад это показалось бы Жаку невозможным), – был секретарем; второй – маленький, толстый, почти круглый человечек с веселыми глазами, приятной улыбкой и жизнерадостным выражением лица – был судьей. Улыбающиеся взгляды Жака и судьи встретились, и школяр внезапно почувствовал такую симпатию к этому почтенному человеку, что чуть было не пожал ему руку. – Хе, хе, хе… Так это вы и есть тот самый молодой человек? – спросил судья, пристально глядя на вошедшего. – Признаться, да, мессер, – ответил Жак Обри. – Вы и впрямь как будто малый не промах, – продолжал судья. – А ну-ка, господин пострел, берите стул и садитесь. Жак уселся, положив ногу на ногу, и с довольным видом выпятил грудь. – Так! – потирая руки, произнес судья. – А ну-ка, господин секретарь, прочтите нам показания истицы. Секретарь встал и, изогнувшись над столом, без труда дотянулся благодаря своему непомерному росту до его противоположного конца, где и достал из груды папок дело Жака Обри. – Вот это дело, – произнес он. – Как имя истицы? – Жервеза-Пьеретта Попино, – прочел секретарь. – Она самая, – сказал Обри, утвердительно кивнув. – Несовершеннолетняя, – продолжал секретарь, – девятнадцати лет от роду. – Ну и ну! Несовершеннолетняя! – воскликнул Жак Обри. – Так записано с ее слов. – Бедняжка Жервеза! – пробормотал школяр. – Верно она сказала, что от смущения плела всякую чушь. Ведь сама же призналась мне, что ей двадцать два. И вот нате вам, девятнадцать! – Значит, ветрогон вы этакий, – сказал судья, – вас обвиняют в том, что вы обманули девушку… Вы признаете обвинение? – спросил судья. – Признаю, сударь, – решительно ответил Жак. – И это и любое другое. Я преступник, господин судья, и, пожалуйста, не церемоньтесь со мной. – Вот плут, вот бездельник! – проворчал судья добродушным тоном комедийного дядюшки. И, опустив на грудь свою большую круглую голову, он погрузился в глубокое раздумье. – Пишите, – проговорил он, встрепенувшись и подняв указательный палец. – Пишите, господин секретарь. "Принимая во внимание, что обвиняемый Жак Обри сознался в том, что лживыми обещаниями и заверениями в любви обманул девицу Жервезу-Пьеретту Попино, приговорить упомянутого Жака Обри к штрафу в двадцать парижских су и к уплате судебных издержек". – А тюрьма? – спросил Жак. – Какая тюрьма? – ответил вопросом на вопрос судья. – Обыкновенная! Разве меня не посадят в тюрьму? – Нет. – И я не попаду, как Асканио, в Шатле? – А кто такой Асканио? – Ученик мастера Бенвенуто Челлини. – И что натворил этот ученик? – Обманул девушку. – Кого же именно? – Дочь парижского прево, мадемуазель Коломбу д'Эстурвиль. – Ну так что же? – Как – что? Я считаю приговор несправедливым. Мы оба совершили одно и то же преступление, так почему же его засадили в Шатле, а меня приговорили только к штрафу в двадцать парижских су? Да существует ли справедливость на этом свете? – Конечно, молодой человек, справедливость существует. Вот почему мы и вынесли этот приговор. – Ничего не понимаю… – Дело в том, бездельник, что честное имя благородной девицы стоит тюремного заключения, а честное имя простой девушки – не больше двадцати парижских су. – Но это чудовищно! Отвратительно! – воскликнул Жак Обри. – А ну-ка, дружок, платите штраф и убирайтесь подобру-поздорову! – сказал судья. – Никакого штрафа я платить не буду и никуда отсюда не уйду! – Тогда придется позвать стражников и отправить вас в тюрьму, где вы будете сидеть, пока не уплатите штраф. – Только этого мне и надо! Судья вызвал стражников: – Отведите этого бездельника в тюрьму Отцов-кармелитов. – Отцов-кармелитов?! – воскликнул Жак. – А почему не в Шатле? – Потому что Шатле не долговая тюрьма, а королевская крепость. Поняли, дружок? И, чтобы туда попасть, надо совершить что-нибудь поважнее. Вам угодно в Шатле? Как бы не так! – Постойте, постойте… – запротестовал Жак. – Да постойте же, говорят вам! – В чем дело? – Если меня отправят не в Шатле, я согласен уплатить штраф. – Ну вот и хорошо; значит, не о чем больше толковать, – сказал судья и, обращаясь к стражникам, добавил: – Можете идти, молодой человек согласен уплатить. Стражники ушли, а Жак вынул из кошелька и положил перед судьей двадцать парижских су. – Сосчитайте, – велел судья секретарю. Секретарь опять изогнулся дугой, как мрачная, черная радуга, над заваленным бумагами столом и, не сходя с места, достал лежащие на нем деньги; казалось, он обладает способностью безгранично вытягиваться в длину. – Сумма верна, – сказал он, пересчитав. – В таком случае, отправляйтесь домой, бездельник, и освободите место для других: правосудие не может заниматься только вами. Идите, идите! Жак Обри и сам видел, что ему нечего больше здесь делать, и удалился в полном отчаянии. Глава 13, в которой Жак Обри поднимается до вершин поистине эпических
"А любопытно знать… – размышлял школяр, выйдя из дворца Правосудия и машинально направляясь по Мельничному мосту в Шатле, – любопытно знать, как отнесется Жервеза к тому, что ее честь оценена в двадцать парижских су? Она скажет, что я разоткровенничался, сболтнул лишнее, и выцарапает мне глаза". – Ба! Кого я вижу! Последний возглас относился к пажу того самого учтивого вельможи, которому Жак Обри поверял, как лучшему другу, свои сокровенные тайны. Мальчик стоял, прислонясь к парапету набережной, и забавлялся, подбрасывая в воздух камешки. – Вот так удача, черт возьми! – воскликнул школяр. – Мой безымянный друг пользуется, насколько я понимаю, достаточным влиянием при дворе, чтобы отправить меня в тюрьму. Само провидение посылает мне его пажа; мальчик скажет, где я могу отыскать своего друга. Ведь ни имени его, ни адреса я не знаю! И, желая поскорей воспользоваться тем, что он рассматривал как особую милость провидения, Жак Обри направился к пажу. Мальчик тоже узнал его; он сразу поймал все три камешка, заложил ногу за ногу и стал ждать Жака Обри с насмешливым видом, присущим всем членам корпорации, к которой он имел честь принадлежать. – Здравствуйте, господин паж! – еще издали крикнул Жак Обри. – Здравствуйте, господин школяр, – ответил мальчик. – Что поделываете в этих местах? – Как вам сказать… Я кое-что искал и, кажется, нашел, ибо встретил вас. Видите ли, мне нужен адрес моего превосходного друга, графа… нет, барона… то бишь виконта… одним словом, адрес вашего господина. – Вы желали бы с ним повидаться? – спросил паж. – Да, и как можно скорей. – Ну, вам повезло: он сейчас у прево. – В Шатле? – Да, и с минуты на минуту должен оттуда выйти. – Счастливчик, он может входить в Шатле, когда ему вздумается! Наверное, мессер Робер д'Эстурвиль связан с моим достойным другом, виконтом… графом… нет, кажется, бароном… – Виконтом, – поправил паж. – С моим другом виконтом… Да подскажите же мне! – продолжал Обри, желая воспользоваться представившимся случаем, чтобы узнать наконец имя своего друга. – Виконтом де… – Виконтом де Мар… – начал было паж. Но Жак не дал ему докончить. – А-а, дорогой виконт! Вот я и нашел вас! – воскликнул он, увидев показавшегося в дверях Марманя. – Вы мне так нужны! Я повсюду искал вас. – Здравствуйте, здравствуйте, милейший, – отвечал Мармань, явно раздосадованный этой встречей. – Я с удовольствием поболтал бы с вами, но, к сожалению, очень спешу. А посему прощайте! – Постойте, постойте! – закричал Жак Обри, хватая собеседника за руку. – Не собираетесь же вы уйти, черт возьми! Я хочу попросить вас об одной огромной услуге. – Вы? – Да. Вы же знаете: святая обязанность друзей – во всем помогать друг другу. – Друзей? – Разумеется. Разве мы с вами не друзья? В конце концов, что такое дружба? Это полное доверие друг другу. А я всегда доверял вам и потому рассказывал не только свои, но даже чужие тайны. – И никогда не раскаивались в этом? – Никогда! По крайней мере, в отношении вас; к сожалению, не могу сказать того же обо всех своих друзьях: есть в Париже один человек, которого я напрасно разыскиваю, но когда-нибудь, с божьей помощью, мы с ним встретимся на узенькой дорожке… – Слушайте, милейший, повторяю вам: я очень спешу, – прервал его Мармань, прекрасно понимавший, кого именно ищет Жак Обри. – Но подождите хоть немного – я же сказал: вы можете оказать мне услугу… |