– Красивые фразы! Громкие слова! У вас есть пушки, боеприпасы, солдаты. Вы могли бы, если б захотели, заманить врагов и погибнуть вместе с ними под руинами города… Но вы хотите жить! Делайте, как вам угодно. Я буду действовать по-своему. Я была и есть донья Альферес, партизанский вожак, и даже если я останусь одна, то сумею умереть достойной смертью. Прощайте, господа… Сдавайтесь, если хотите… Девушка нахлобучила сомбреро на свои черные волосы и гордо удалилась. Люди расступались перед ней. Несколько человек пошли следом. Оставшиеся – их было большинство – хранили молчание, пытаясь скрыть охватившее их волнение. Понимая свою ответственность, Ортега старался рассуждать хладнокровно. Несомненно, генерал восхищался чувствами девушки, но ее необъяснимая возбужденность удивляла его. Не ему одному пришла в голову мысль, что эта героиня подчинялась какой-то сверхъестественной силе. Когда Долора говорила, ее глаза блестели лихорадочным огнем. Казалось, внутренний голос подсказывал ей эти гневные слова. Кто-то тихо сказал: – Она одержимая![58] – Но что из того? Она свободна в своих действиях, как и другие бойцы. Пусть продолжает свое дело. Да хранит ее Господь! Ортега поставил свое предложение на голосование. Все проголосовали "за", подчинившись року. Тогда генерал сказал: – Вот письмо, которое передадут генералу Форею в четыре часа утра, после уничтожения всех орудий. Ортега громко и с чувством прочел текст: – "Генерал, нехватка боеприпасов и провианта не позволяет мне продолжать защиту города. Я распустил армию, находящуюся под моим командованием; оружие полностью уничтожено. Город находится отныне во власти Вашего Превосходительства. Вы можете оккупировать его, если сочтете нужным, и принять необходимые меры во избежание несчастий, которые могли бы произойти при штурме города, что в данной ситуации не имеет смысла. Я не в силах более защищаться, иначе несомненно сделал бы это…" Побежденные герои одобрили письмо и вышли по одному. С тяжелым сердцем и с мыслью о мести… ГЛАВА 9
Зачем воюем? – Ртуть-щеголь. – Де Тюсе и его шампанское. – Только без крови! Во французском лагере наступило затишье. Сторожевые заставы не теряли бдительность, часовые оставались на посту, но все остальные отдыхали, подкошенные усталостью. В течение долгих дней армия отдавала все свои силы, изматывая врагов постоянными атаками, жестокими рукопашными. Этой ночью, казалось, было заключено негласное перемирие. Захватчики форта Лорето недосчитались многих: убит де Бопре, лейтенант зуавов, одни погибли от ран, другие попали в госпиталь. Сидя в палатке, Питух держал речь перед своей обычной аудиторией. Все трое были в сборе: Толстяк, Чепрак и Булочка. – Ничего не скажешь, – промолвил Чепрак, потягивая кофе, – нам шибко повезло. – Я думаю, – добавил Булочка, который надраивал до блеска свою амуницию[59] – Я прошел огонь, воду и медные трубы, хорошо что не прошел дальше… – Кто прошел дальше, так это Ртуть, – заявил Толстяк. – Шикарный парень! Я в восторге и надеюсь теперь понять, какого черта мы здесь находимся… И зачем мы с мексиканцами лупим друг друга, а они, прямо скажем, дерутся неплохо. – Сержант, не в службу, а в дружбу, – попросил Чепрак, – расскажите нам то, чего не успели тогда. Вы говорили, что в Мексике какая-то нархия… Где она? Пристрелить ее – и дело с концом! Во время пожара в башне у Питуха немного обгорели усы. Это, наверное, и мешало его красноречию. Но молчать перед юнцами не пристало. – Если уж вы такие дураки, каких свет не видывал… Мы хотим взять Пуэблу, потому что таков приказ. Что вам еще объяснять? – Лично я, – изрек Толстяк, – думаю, что мы могли бы взять что-нибудь не столь отдаленное. И потом, как это получается, мы шлепаем одних мексиканцев, а другие мексиканцы – на нашей стороне? – Ну вот, это и есть тархия… – Нет – нархия! – И что, если мы возьмем Пуэблу, нархии больше не будет? – Слушайте, ребята, – сказал Питух, – с вами хорошо, но мне бы хотелось вздремнуть. Тем более, мне кажется, утром мы еще попотеем. – Однако, – проворчал Толстяк, – похоже на то, что мы никогда не узнаем, какого черта мы здесь… Но Питух уже захрапел. Остальным ничего не оставалось, как последовать его примеру. Тут в палатку просунулась чья-то голова. – Эй, парни! Вы что, дрыхнете? Вот лодыри! – Бедняк залез внутрь и легонько потряс Питуха. – Друг, открой глаза! Найдется выпивки глоток! – А! Что? К оружию! Питух приоткрыл глаза и нашарил рукой свой горн. – Оставь свой кларнет[60], – сказал Бедняк. – Меня прислал Ртуть. Старый сержант вскочил на ноги. – В чем дело? Ему нужна наша помощь? – Да, но совсем в особенном деле. – Знаешь, этот хитрец, этот душка напоминает мне Оторву, моего милого дружка с Малахова кургана. Для него я сделаю все что угодно и когда угодно. – Слушай, вот какое дело. Командир де Тюсе, который его балует (они, кажется, были знакомы еще в Париже), прислал ему несколько бутылочек шампанского. – Черт возьми! Это тебе не лимонад! – Так вот, Ртуть – славный парень, он сказал, что там хватит и для друзей, и послал меня узнать, хотите ли вы быть в их числе. Питух решил, что следует держаться с достоинством. – Несомненно… господин Ртуть делает нам честь… я очень признателен, но боюсь показаться навязчивым… Бедняк рассмеялся: – Брось ломаться! Кто пойдет с тобой? – Трое плюс я – не многовато? – Вовсе нет. Бутылочки толстопузенькие. Надо вам сказать, что три зуава, всегда следующие по пятам за горнистом, насторожили уши с первых же слов Бедняка. Эти дисциплинированные солдаты были готовы немедленно выполнить приказ. – Итак, – пыжился Питух, – если господин Ртуть снизошел до любезного приглашения… мы готовы… Толстяк, Чепрак, Булочка! – Здесь, сержант! – Знакомьтесь, месье… – …Бедняк, к вашим услугам! Волонтер контргерильи и первый министр его превосходительства господина Ртуть. Зуавы отдали честь. – А теперь, – скомандовал Бедняк, – раз, два, направо – шагом марш! Солдаты вышли из палатки и двинулись по лагерю. Стояла полная тишина. Усталость одолела воинов, слышались лишь голоса часовых. Гости с любопытством разглядывали капитана, который вышел их встречать. Правду сказать – они едва узнали его. Тогда, в бою, Ртуть спустился с башни взлохмаченный, оборванный, с лицом, залитым кровью, и с почерневшими руками. Сейчас капитан нарядился в изящный серый камзол[61], ловко схватывающий его тонкую талию. Руки у него были как у девушки, миниатюрные ноги обуты в желтые ботинки, а гетры[62] – под цвет серых штанов. Прелестное лицо с тонкими чертами, чистый лоб и черные глаза, сверкающие, как бриллианты. Капитан протянул руки друзьям, и взгляд его был так добродушен и сердечен, что Питух не удержался и воскликнул: – Вы славный малый, капитан Ртуть! Все заняли места, откупорили бутылки, чокнулись. Вино искрилось и пенилось. – Да, – изрек Питух, – так жить можно… Тут Толстяк поднялся и произнес умильным голосом, положа руку на сердце: – Предлагаю выпить за здоровье господина Ртуть! – Господин! – вскричал капитан с притворным возмущением. – Я требую, чтобы это слово было вычеркнуто из вашего лексикона. Я – Ртуть, друг и товарищ по оружию. Спросите у Бедняка! Я требую, чтобы меня не называли ни господином, ни даже капитаном, а просто Ртуть. А если вы хотите сделать мне приятное, перейдем на "ты"! – Ой, – сказал Питух. – Это слишком! – Вовсе нет! Так принято между братьями. Сегодня мы все равны в битве за родину и знамя… Питух, дай мне руку и скажи, что мы – друзья… Питух медлил: уж очень элегантен этот проклятый Ртуть. Да что там думать, дело не в сером камзоле, а в человеке! – Я тебе верю, вот моя лапа! – Вы знаете, – продолжил Ртуть, – что я в хороших отношениях с командиром де Тюсе… – Недаром он нас так увлажняет! – Так вот, я попрошу его оказать мне милость… – Он ни в чем не отказывает вам… то есть тебе, – промолвил Питух. – Я хотел бы получить от него позволение организовать маленький, совершенно независимый отряд… французских партизан. Представляете… Если война будет продолжаться – а мне кажется, она не скоро кончится, – мы станем вольными стрелками. Нас будет немного, не более пятидесяти человек, но все проверенные и преданные бойцы. Один за всех, все за одного. Вам это нравится? – Еще бы! – подал голос Бомба, молчавший до сих пор. – Знаешь, товарищ Ртуть, раньше я был отъявленным негодяем. А сейчас мне кажется, что с тобой я снова стану честным человеком. – А я, – сказал Толстяк, – всегда мечтал об этом. Раздавать удары – направо, налево и прямо! Я присоединяюсь! – И мы, – подтвердили Чепрак и Булочка. Питух не отвечал. Казалось, его что-то смущало. – Ну, а ты, друг-горнист? Знаешь, мне бы очень хотелось, чтоб ты был с нами. – Мне тоже хотелось бы! Но ведь такое дело… я – сержант, зуав, на сверхсрочной службе. Я привязан… – Ты не понял, – перебил Ртуть. – Мы все обговорим с де Тюсе. Ты и твои товарищи останетесь зуавами, но будете приписаны к отряду капитана Ртуть. – Ах так! Устрой все и дай мне знать. Ты увидишь, что я не боюсь работы! – Я ставлю одно условие, – со смехом проговорилЧепрак. – Какое? – Ты, Ртуть, знаешь все. Объясни нам… – …что мы делаем здесь, в Мексике, – окончил Толстяк. Ртуть тоже засмеялся. Ему часто задавали этот вопрос, и он знал, как трудно ответить. – Друзья, – произнес капитан, – когда Франция посылает вас на смерть, нечего рассуждать, вперед! Я, наверное, не больше вашего в этом понимаю, но иду за знаменем – и не рассуждаю. Потом все поймем… – Вот, что я вам говорил? – воскликнул Питух. – Франция – как мать родная. Если ее обижают – бей подлецов, и точка! В эту минуту раздался оглушительный взрыв. Было пять часов утра, солнце еще не взошло. На черном небе показалось мерцающее зарево в огромных клубах дыма. – Что это? – спросил Бедняк. Второй взрыв не дал ему договорить. Словно по воле дьявола начался чудовищный гул, земля задрожала, адские силы над Пуэблой метали громы и молнии. Снопы пламени устремлялись ввысь. Звуки взрывов, отголоски ударов перекликались и смешивались. Первые лучи восходящего солнца осветили несчастный город, корчащийся в предсмертной агонии. Понемногу взрывы стихли. Наступила тяжелая, странная, торжественная тишина. Затем со всех сторон горны пропели сигнал о прекращении огня. Парламентер генерала Мендоса предстал в штабе Форея и передал письмо о капитуляции. Штабные офицеры помчались разносить весть. Капитуляция! Двадцать тысяч французов единодушно приветствовали победу. Радость их была безгранична. Трехцветный французский флаг, реющий на ветру, казалось, исполнял гимн радости. Потом солдаты, измученные беспрерывными сражениями, почувствовали передышку, ощущение блаженства, счастья. Пуэблу взяли – конец войне, можно вернуться домой, туда, за океан… Вернуться в родную деревню – старушка-мать всплеснет руками, завидев бравого солдата, вышагивающего по главной улице. Друзья умрут от зависти. А многих ждет и улыбка очаровательной землячки, пролившей столько слез в разлуке. Да здравствует Франция! Да здравствует радость! Победителями овладело какое-то исступление. Под песнь горна и грохот барабанов солдаты встали в строй. Храбрецы не дрогнули в бою, преодолели все. Теперь слезы навертывались на глаза от сознания торжественности происходящего. Начальство сообщило: гарнизон Пуэблы не будет считаться плененным. Очевидно, большинство мексиканцев все-таки сдадутся в плен. Но не исключено, что некоторые попытаются пройти через окружение. Этому следует препятствовать, но по возможности избегать кровопролития. Лежачего не бьют. Де Тюсе обратился к волонтерам: – Следите на постах, не допускайте побегов, действуйте убеждением, а не силой. Наши вчерашние противники должны довериться великодушию французов. Командир подозвал к себе Ртуть и шепнул ему: – В случае атаки – пусть прольется только наша кровь! – Есть, командир! ГЛАВА 10
Да здравствуют побежденные! – Непримиримые. – Последняя битва. – Паук. – Удары кулаком. – Друзья-пленные. – Бедняк начеку. – Белый глаз. – Магия. – Смертельная ненависть. Со склонов Пуэблы спускалось множество мексиканских солдат в сопровождении французского конвоя[63]. "Воздадим честь храбрости в несчастье!" – эти слова, принадлежащие французу, сделались нашим девизом, и мы неизменно следуем ему. Вот проходит группа оборванных, измученных солдат. Они отчаянно сражались, а теперь к ним тянутся руки, слышатся приветственные крики… Мексиканцев направляют в лагерь, где интендант[64] предоставляет им помощь. Стоит появиться раненому, с трудом старающемуся сохранить военную выправку, как сейчас же люди бросаются ему на помощь, кладут на носилки и доставляют под опеку врачей. Сначала бывшие противники недоверчиво озираются. Они встречают сочувственные взгляды, слышат ободряющие слова, и лица их постепенно светлеют. А сколько ходило ужасных слухов! Говорили, что французы убивают пленных. Мексиканцы успокаиваются, и через некоторое время победители и побежденные братаются. Большинство мексиканцев должны будут влиться в воинские части, приписанные к нашей армии, в основном в отряд генерала Маркеса, перешедшего на нашу сторону. Они покорились судьбе и признали свое поражение, но некоторые отказывались идти на компромисс[65], особенно партизаны. Увы! Под маской патриотизма многие из них скрывали страсть к бандитизму и разбою… Такие люди не могли служить в регулярной армии. Вожаки использовали их жадность к наживе и вели своих бойцов на убийства и ограбления. Теперь партизаны пытались любыми средствами спастись от неволи, ускользая по крутым тропам и решаясь на самые отчаянные поступки. Бойцы контргерильи ловили беглецов. Ртуть и его люди успевали везде. Они подстерегали, хватали, связывали мексиканцев и отправляли в лагерь. Внезапно положение осложнилось. С холма, где находился форт Лорето, ринулся вниз черный поток. Всадников было не менее пятидесяти. Мексиканцы пустили лошадей по таким крутым склонам, где, казалось, не удержаться и человеку. Но местные лошадки, подгоняемые ударами хлыста, преодолевали все препятствия, перелетали через расселины, скользили по отвесным тропам. Людская лавина, окутанная облаком пыли, неслась прямо на Ртуть и его волонтеров. – Внимание! – закричал Бедняк. – Сейчас постреляем! Капитан жестом остановил его: – Ни одного выстрела без моего приказа! Примкнутьштыки! Как всегда, его послушались беспрекословно. Всадники находились на расстоянии сотни метров. Они неумолимо приближались. Ртуть выступил вперед с саблей в одной руке и с парламентерским белым флагом – в другой. Но дикую шайку это не остановило. До слуха капитана долетали проклятия, он продолжал медленно идти вперед под свинцовым градом пуль. Мирное знамя упало на землю – древко было перебито. Юноша не дрогнул. Он приложил к губам свисток, раздался резкий характерный звук. Бедняк сразу понял и передал приказ товарищам. Волонтеры выстрелили, но так, что снаряды пронеслись над головами атакующих. Свист пуль не остановил мексиканцев. Они преодолели последний барранкос, самый глубокий и широкий. Несколько лошадей споткнулись и упали, а всадники полетели на острые камни. Послышался удивительный голос, резкий, свистящий и громкий. Повинуясь ему, люди продолжали бешеную скачку. Ртуть что-то срочно объяснял Бедняку. Разношерстные одеяния и зверские физиономии безошибочно указывали на принадлежность всадников к партизанам. Отряд находился уже в десяти метрах от Ртути. Не обращая внимания на выстрелы, капитан выжидал, напрягшись, как струна. Впереди мчалась сильная вороная лошадь, которая несла на себе всадника, одетого во все черное. Волосы его были убраны под платок, лицо злобно перекошено. Карлик, с кривыми, уродливыми руками и ногами, напоминал гнома, явившегося из подземелья. Уродец видел перед собой капитана, он поднялся в стременах – коротеньких из-за его небольшого роста – и замахнулся мачете. Горцы и индейцы владеют этим страшным оружием в совершенстве. Тот, кого настигнет мачете, погиб. Грозное оружие со свистом полетело вперед. Но Ртуть был начеку, он пригнулся, сделал прыжок и обрушился на вороную лошадь. Капитан схватил странное существо голыми руками, вынул из седла и кинул с размаха. – Держите его! – крикнул он своим. – И вперед! Упавший карлик извивался и отбивался. Бедняк схватил его, как тюк. – Ах ты, мерзкая скотина! Не кусайся! | 
