ПравилаРегистрацияВход
НАВИГАЦИЯ

Александр Дюма - Белые и синие

Архив файлов » Библиотека » Собрания сочинений » Александр Дюма

Белые и синие


    Роман "Белые и синие", написанный в 1867 г., входит в число книг А.Дюма, посвященных Великой Французской революции и истории Франции ближайших за ней лет. Большое место в нем отведено теме возвышения бывшего революционера-якобинца генерала Наполеона Бонапарта (1769 - 1821), великого полководца и реформатора военного искусства, ставшего в 1799 - 1804 гг. диктатором, а в 1804 - 1814 и 1815 гг. - императором.

Александр Дюма
Белые и синие

ПРЕДИСЛОВИЕ

    В предисловии к "Соратникам Иегу" я уже рассказывал, как создавался тот роман; прочитавшие его могут судить о том, что именно я почерпнул для осуществления своего замысла у Нодье, который был очевидцем смерти четверых из Соратников: я заимствовал у него развязку.
    "Белые и синие" - продолжение "Соратников Иегу", и не удивительно, что я заимствую его начало снова у Нодье.
    В пору долгой болезни, постепенно уносившей силы Нодье, я был одним из самых частых гостей у него в доме; он, когда был здоров, не успел прочесть моих книг из-за своих неустанных трудов и поэтому, будучи прикованным к постели, попросил принести ему семьсот-восемьсот томов, которые я опубликовал к тому времени, и прочел их залпом.
    По мере того как он знакомился с моей творческой манерой, его вера в меня как в литератора возрастала, и всякий раз, когда я начинал говорить о нем самом, он отвечал: "О! Мне всегда недоставало времени; моего досуга хватало лишь на то, чтобы делать наброски; вы же, если бы у вас было то-то или то-то, из чего я сделал бы рассказ в двести строк, вы бы написали десять томов!.."
    Так, он рассказал мне сюжет, занимавший четыре страницы, на основе которого я написал три тома "Соратников Иегу"; он рассказал мне историю Евлогия Шнейдера, из которой, как он утверждал, я мог бы сделать десять томов.
    "Безусловно, мой верный друг, - сказал он мне однажды, - вы напишете эти тома, и, если что-нибудь из созданного нами переживет нас, там, наверху, я буду наслаждаться вашим успехом и тешить свое тщеславие мыслью, что тоже приложил к этому руку".
    Итак, я написал "Соратников Иегу", и после успеха романа мною овладело мучительное желание написать новую книгу, взяв "Сцены революции" Нодье за отправную ее точку, подобно тому как я воспользовался его "Термидорианской реакцией" для окончания предыдущей книги, - итак, мною овладело мучительное желание написать большой роман под названием "Белые и синие" на основе воспоминаний, услышанных мной из уст Нодье, а также запечатленных в его книгах.
    Однако в начале работы меня охватили сомнения. На сей раз мне предстояло не только заимствовать несколько страниц у старого друга, но и вывести его самого в качестве героя.
    Тогда я написал моей дорогой сестре Марии Меннесье письмо с просьбой разрешить мне еще раз совершить то, что я уже сделал один раз без ее разрешения, а именно: взять для моего дичка черенок от отцовского дерева.
    Вот что она мне ответила:
    "Все что захотите и когда захотите, дорогой брат Александр! Я отдаю Вам душу моего отца с тем же предельным доверием, как если бы это был Ваш отец, ибо его воспоминания, его память будут в надежных руках.
    Мари Меннесье-Нодье".
    С тех пор ничто больше не удерживало меня; поскольку мой план был готов, я тотчас же принялся за работу.
    И вот теперь я приступаю к публикации этой книги; однако, прежде чем вынести ее на суд читателя, мне следует исполнить долг памяти, и я его исполняю.
    ЭТА КНИГА ПОСВЯЩАЕТСЯ МОЕМУ ЗНАМЕНИТОМУ ДРУГУ И СОАВТОРУ ШАРЛЮ НОДЬЕ.
    Я назвал имя своего соавтора, чтобы читатель не утруждал себя поисками другого человека: это был бы напрасный труд!
    Александр Дюма.

Часть первая. Пруссаки на Рейне

I. ИЗ ГОСТИНИЦЫ "ПОЧТОВАЯ" В ГОСТИНИЦУ "У ФОНАРЯ"

    Двадцать первого фримера II года Республики (11 декабря 1793 года), в девять часов вечера, дилижанс, прибывший из Безансона в Страсбур, остановился в глубине двора гостиницы "Почтовая", расположенной позади собора.
    Из кареты вышли пять пассажиров; к одному из них, самому юному, нам следует приглядеться внимательнее.
    Это был изящный бледный подросток лет тринадцати-четырнадцати, которого можно было принять за переодетую девушку, настолько кротким и задумчивым было выражение его лица; его темно-каштановые волосы были подстрижены "под Тита" (эту прическу носили ревностные республиканцы, желавшие походить на Тальма); ресницы того же цвета обрамляли его светло-голубые глаза, вопросительно и необычайно серьезно взиравшие на людей и окружающий мир. У мальчика были тонкие губы, красивые зубы и обаятельная улыбка; его сшитый по тогдашней моде, хотя и не щегольской наряд был весьма опрятным: тут явно не обошлось без заботливой женской руки.
    Возница, видимо проявлявший о мальчике необычайную заботу, передал ему небольшую сумку, похожую на солдатский ранец, который носят за спиной на двух лямках. Затем, оглядевшись вокруг, он закричал:
    - Эй! Нет ли тут кого-нибудь из гостиницы "У фонаря", кто встречает молодого путешественника из Безансона?
    - Я здесь, - откликнулся чей-то резкий, грубый голос. Человек, похожий на конюха, оставался в темноте, ибо фонарь в его руке освещал лишь мостовую; он обошел огромную карету и приблизился к открытой дверце.
    - А, это ты, Соня! - сказал кучер.
    - Меня зовут не Соня, мое имя Коклес, - кичливо возразил конюх, - и я пришел за гражданином Шарлем…
    - По поручению гражданки Тейч, не так ли? - послышался нежный голос мальчика, приятно звучавший по сравнению с грубым голосом конюха.
    - Так точно, от гражданки Тейч. Ну как, ты готов, гражданин?
    - Кучер, - промолвил подросток, - вы скажете дома…
    - …что вы благополучно добрались и что вас встретили; будьте покойны, господин Шарль.
    - Вот те на! - воскликнул конюх почти угрожающим тоном, подходя вплотную к вознице и мальчику, - вот те на!
    - Ну, и как прикажешь понимать твое "вот те на"?
    - Я хочу сказать, что твои речи, возможно, пристали жителю Франш-Конте, но не Эльзаса.
    - Вот как! - насмешливо отозвался кучер, - и это все, что ты хочешь сказать?
    - И еще я хочу дать тебе совет, - продолжал гражданин Коклес, - оставь в своем дилижансе всяческие "вы" и "господин", ввиду того что подобные обращения неуместны в Страсбуре, особенно с тех пор как нам выпало счастье принимать в наших стенах граждан народных представителей Сен-Жюста и Леба.
    - Не сбивай меня с толку своими гражданами народными представителями и отведи-ка лучше этого молодого человека в гостиницу "У фонаря".
    С этими словами, не придав значения советам гражданина Коклеса, возница скрылся в гостинице "Почтовая".
    Человек с фонарем посмотрел ему вслед, бормоча что-то себе под нос, и затем обернулся к мальчику.
    - Пошли, следуй за мной, гражданин Шарль, - сказал он и зашагал впереди, указывая дорогу.
    В любую пору Страсбур оставался невеселым городом, в особенности через два часа после сигнала вечерней зори; но никогда еще он не был более безрадостным, чем в те времена, с которых начинается это повествование, то есть в первой половине декабря 1793 года; австро-прусская армия буквально стояла у ворот города; главнокомандующий Рейнской армией генерал Пишегрю, с трудом собрав остатки войска, с помощью своей воли и личного примера восстановил дисциплину и возобновил наступление 18 фримера, то есть за три дня до описываемых событий; будучи не в состоянии дать противнику настоящий бой, он прибегнул к тактике перестрелок и рукопашных схваток.
    Пишегрю явился на смену Ушару и Кюстину, уже обезглавленным за неудачи, и Александру де Богарне, которого также вскоре ждала гильотина.
    Вдобавок, прибывшие в Страсбур Сен-Жюст и Леба не просто приказали Пишегрю победить, а вынесли постановление об этом и первыми рвались в бой.
    Гильотина сопровождала их повсюду, чтобы немедленно приводить декреты в исполнение.
    В тот день было издано три декрета.
    Первый из них предписывал закрывать ворота Страсбура в три часа пополудни; любого, по чьей вине они будут закрыты хотя бы на пять минут позже срока, ждала смертная казнь.
    Второй декрет запрещал отступать перед лицом врага. Смертная казнь ждала любого, кто повернется спиной к неприятелю на поле битвы - будь то кавалерист, что пустит своего коня вскачь, или пехотинец, что ускорит шаг.
    Третий декрет предписывал военным спать в одежде на случай внезапных нападений, на которые не скупился противник. Смертная казнь грозила любому солдату, офицеру или военачальнику, которого застанут раздетым.
    Не пройдет и шести дней, как мальчику, только что вступившему в город, предстоит увидеть эти декреты в действии.
    Все эти обстоятельства, как уже было сказано, вместе с поступавшими из Парижа вестями, придавали Страсбуру - от природы мрачному городу - еще более мрачный характер.
    - Из Парижа поступили известия о казни королевы, казни герцога Орлеанского, казни г-жи Ролан и казни де Байи.
    В городе также поговаривали о близившемся освобождении Тулона от англичан, но это были всего лишь непроверенные слухи.
    Так что в это время Страсбур представал перед человеком со стороны отнюдь не в радужных тонах.
    После девяти часов на темных узких улочках города хозяйничали патрули национальной гвардии и общества "Пропаганда", следившие за общественным порядком.
    В самом деле, до чего же зловещими должны были казаться путешественнику, прибывшему из мирного не приграничного города, эти ночные звуки чеканных шагов, которые внезапно замирали, после чего раздавался приглушенный приказ командира и лязг металла всякий раз, когда один дозор встречался с другим и они обменивались паролями.
    Два-три таких отряда уже прошли мимо нашего юного героя и его провожатого, не обратив на них внимания, как вдруг показался новый патруль и в ночи послышались слова: "Стой, кто идет?"
    В Страсбуре отвечали на оклик дозора тремя различными способами, каждый из которых довольно красноречиво свидетельствовал о политических взглядах человека.
    Равнодушные отвечали: "Друзья". Умеренные отвечали: "Граждане". Ярые революционеры отвечали: "Санкюлоты".
    - Санкюлот! - решительно воскликнул Коклес в ответ на обращенный к нему вопрос.
    - Подойди сюда! - прогремел повелительный голос.
    - А! Прекрасно, - сказал Коклес, - я узнаю его: это гражданин Тетрель; я сейчас все улажу.
    - Что за гражданин Тетрель? - поинтересовался юноша.
    - Друг народа, гроза аристократов - одним словом, безупречный человек! И Коклес направился к патрулю спокойной походкой человека, которому нечего бояться.
    - Это я, гражданин Тетрель, это я!
    - А! Так ты меня знаешь, - проговорил командир отряда, великан ростом в пять футов десять дюймов, высота которого вместе со шляпой, увенчанной плюмажем, достигала семи футов.
    - А как же! Кто же в Страсбург не знает гражданина Тетреля? - промолвил Коклес, и, поравнявшись с гигантом, он прибавил: - Добрый вечер, гражданин Тетрель!
    - Прекрасно, что ты меня знаешь, - отозвался великан, - но я-то тебя не знаю.
    - О! Это не так! Ты меня знаешь: я гражданин Коклес, а при тиране меня звали Соней; ты сам окрестил меня таким именем, когда твои лошади и собаки бывали в гостинице "У фонаря". Соня! Неужели ты не помнишь Соню?
    - Ну да! Я прозвал тебя так, потому что ты был самым ленивым из плутов, каких я когда-либо видывал. А что это за юноша?
    - Этот? - переспросил Коклес, приподнимая фонарь на уровень лица мальчика. - Это парень, которого отец отправил к господину Евлогию Шнейдеру учиться греческому.
    - И чем же занимается твой отец, дружище? - обратился Тетрель к Шарлю.
    - Он председатель суда в Безансоне, гражданин, - отвечал мальчик.
    - Однако, чтобы учиться греческому, надо знать латынь.
    Мальчик выпрямился.
    - Я ее знаю, - сказал он.
    - Как, уже знаешь?
    - Да. Когда я жил в Безансоне, мы с отцом всегда говорили только на латыни.
    - Черт возьми! Мне кажется, этот парень развит не по годам. Сколько же тебе лет - одиннадцать-двенадцать, не кли?
    - Мне скоро будет четырнадцать.
    - И с какой стати твой отец решил послать тебя к гражданину Евлогию Шнейдеру учиться греческому?
    - Дело в том, что мой отец не столь силен в греческом, как в латыни. Он научил меня тому, что знал сам, а затем отправил к гражданину Шнейдеру, который свободно говорит по-гречески, так как занимал кафедру греческого языка в Бонне. Смотрите, вот письмо отца, которое я должен передать. Кроме того, неделю тому назад отец написал ему еще раз, чтобы предупредить о моем приезде, и тот заказал для меня комнату в гостинице "У фонаря", а также послал сегодня гражданина Коклеса меня встретить.
    С этими словами мальчик вручил письмо гражданину Тетрелю, дабы подтвердить, что сказал правду.
    - Ну-ка, Соня, придвинь свой фонарь, - приказал Тетрель.
    - Коклес! Зовите меня Коклес! - возразил конюх, услышав свое старое прозвище, но тем не менее подчинился приказу.
    - Мой юный друг, - промолвил Тетрель, - позволь заметить, что это письмо адресовано вовсе не гражданину Щнейдеру, а гражданину Пишегрю.
    - Ах, простите, я, ошибся, - живо ответил мальчик, - отец вручил мне два письма, и я, должно быть, дал вам не то письмо.
    Он забрал у Тетреля письмо и вручил ему другое.
    - На сей раз, - сказал великан, - все точно:
    "Общественному обвинителю гражданину Евлогию Шнейдеру".
    - Елогию Шнейдеру, - повторил Коклес, переделав на свой лад имя общественного обвинителя, по его мнению искаженное Тетрелем.
    - Ну-ка, преподай твоему провожатому урок греческого языка, - засмеялся командир патруля, - и растолкуй ему, что имя Евлогий означает… Ну-с, молодой человек, что значит Евлогий?
    - "Красноречивый", - ответил мальчик.
    - Клянусь честью, отличный ответ! Ну что, ты слышал, Свня?
    - Коклес! - упрямо повторил конюх, отстаивавший свое имя с куда большим рвением, чем имя общественного обвинителя.
    Между тем Тетрель отвел мальчика в сторону и прошептал ему на ухо:
    - Ты идешь в гостиницу "У фонаря"?
    - Да, гражданин, - ответил мальчик.
    - Ты встретишься там с двумя земляками из Безансона, которые приехали защищать и требовать освобождения генерал-адъютанта Шарля Перрена, обвиненного в измене.
    - Да, это граждане Дюмон и Баллю.
    - Так точно. Ну вот, передай им, что, пока они остаются здесь, пусть не только не рассчитывают на спасение своего подопечного, но также не ждут ничего хорошего для себя. Видишь ли, речь попросту идет об их жизни.
    - Я не понимаю, - отозвался мальчик.
    - Неужто ты не понимаешь, что Сен-Жюст прикажет свернуть им шеи, как двум цыплятам, если они останутся здесь? Посоветуй им убираться отсюда, и как можно быстрее.
    - На кого мне сослаться?
    - Не вздумай этого делать, а не то меня заставят расплачиваться за разбитые, то есть за неразбитые горшки.
    Затем, выпрямившись, он произнес:
    - Отлично, вы благонадежные граждане, ступайте своей дорогой. И вы тоже - вперед, шагом марш!
    Гражданин Тетрель удалился во главе своего отряда, оставив гражданина Коклеса исполненным гордости оттого, что он в течение десяти минут разговаривал со столь важной особой, и приведя гражданина Шарля в смятение своим сообщением.
    Оба молча продолжали свой путь.
    Стояла пасмурная, унылая погода, как водится в декабре на севере и востоке Франции; несмотря на то что близилось полнолуние, огромные черные тучи, бежавшие друг за другом, словно волны на экваторе, то и дело закрывали луну.
    Чтобы добраться до гостиницы "У фонаря", расположенной на бывшей улице Архиепископства, ныне улице Богини Разума, нужно было пересечь Рыночную площадь, в конце которой возвышался помост; погруженный в свои мысли, мальчик едва не налетел на это сооружение.
    - Берегись, гражданин Шарль, - рассмеялся конюх, - ты сейчас разнесешь гильотину.
    Шарль вскрикнул и в ужасе отшатнулся.
    И тут из-за туч ненадолго выглянула луна, явив их взорам страшное орудие, и бледный, печальный свет на миг озарил нож гильотины.
    - Господи! Неужели это пускают в ход? - простодушно спросил мальчик, прижимаясь к Коклесу.
    - Ты спрашиваешь, пускают ли это в ход? - весело откликнулся конюх. - А то как же, причем каждый день. Сегодня настал черед мамаши Резен. Она попала сюда несмотря на свои восемьдесят лет. Напрасно она кричала палачу: "Послушай, сынок, не стоит меня убивать: подожди немного, и я сама околею"; она рухнула так живо, как будто ей было только двадцать.
    - Что же сделала эта несчастная женщина?
    - Она дала ломоть хлеба голодному австрийцу. Напрасно она объясняла, что приняла его за земляка, поскольку он просил есть по-немецки; ей отвечали, что со времен не помню какого тирана эльзасцы и австрийцы уже не соотечественники.
На страницу 1, 2, 3 ... 87, 88, 89 След.
Страница 1 из 89
Часовой пояс: GMT + 4
Мобильный портал, Profi © 2005-2023
Время генерации страницы: 1.343 сек
Общая загрузка процессора: 39%
SQL-запросов: 2
Rambler's Top100