Александр Дюма - Шевалье де Мезон-Руж

    - Ну что, гражданин аджюдан? - крикнул капитан.

    - Ах да, верно. Внимание! - закричал Лорен. - Слева рядами, слева! Здравствуй, Морис. Ускоренным шагом… марш!

    Раздалась барабанная дробь - роты направились по своим постам. Когда развод был закончен, прибежал Лорен.

    Последовал обмен приветствиями.

    Представив Лорена Женевьеве и Морану, Морис объяснил цель их прихода.

    - Да, да, понимаю, - сказал Лорен, - ты хочешь, чтобы гражданин и гражданка вошли в башню. Это легко. Сейчас я расставлю часовых и предупрежу их, чтобы пропустили тебя и твоих спутников.

    Через десять минут Женевьева и Моран вошли вслед за тремя гвардейцами в башню и стали за стеклянной дверью.

    Королева только что поднялась. Два или три последних дня ей нездоровилось, и она оставалась в постели дольше обычного. Только услышав от золовки Елизаветы, что погода прекрасна и светит солнце, она сделала усилие и попросила разрешение прогуляться по площадке, чтобы дочь подышала воздухом. Это было ей позволено без особых трудностей.

    Была у нее еще одна причина для прогулки. Однажды - правда, единственный раз - с высоты башни она увидела в саду дофина. Но после первого жеста, которым обменялись сын и мать, вмешался Симон и увел ребенка.

    Но главное было то, что она увидела его. Конечно, несчастный маленький узник был бледен и очень изменился. Он был одет как ребенок из народа - в карманьолу и грубые штаны. Но ему все же оставили его прекрасные белокурые волосы, вьющиеся ореолом; несомненно, Бог хотел, чтобы ребенок-мученик сохранил этот ореол и на небе.

    Если бы она могла увидеть его хотя бы еще раз, каким бы праздником это было для материнского сердца!

    Наконец, была еще одна причина.

    - Сестра, - сказала ей мадам Елизавета, - в коридоре, в углу, мы нашли пучок соломы. На языке наших сигналов это означает, что мы должны быть внимательны, друг находится поблизости.

    - Да, это так, - подтвердила королева; глядя с состраданием на золовку и дочь, она уговаривала себя не отчаиваться и верить в спасение.

    Выполнив все служебные предписания, Морис вновь стал хозяином Тампля. Ему выпал жребий дежурить днем, а Мерсеро и Агриколе - ночью.

    Предыдущая смена караула убыла, оставив протокол дежурства в совете Тампля.

    - Что, гражданин муниципал, - сказала тетка Тизон, пришедшая поздороваться с Морисом, - вы привели с собой общество, чтобы посмотреть на наших голубиц? Одна только я приговорена к разлуке с моей бедной Элоизой.

    - Это мои друзья, - пояснил Морис. - Они никогда не видели жену Капета.

    - Они прекрасно смогут увидеть ее через стеклянную дверь.

    - Конечно, - согласился Морис.

    - Только при этом, - сказала Женевьева, - у нас будет вид тех жестоких любопытных, которые подходят к решетке, чтобы насладиться муками узника, находящегося по другую сторону.

    - А почему бы вам не повести ваших друзей на дорогу к башне? Сегодня жена Капета прогуливается с золовкой и дочерью. Ей они оставили дочь, тогда как меня - а я ни в чем не виновата - лишили моей дочери. О, аристократы! Что ни делай, для них всегда будут привилегии, гражданин Морис.

    - Но ее лишили сына, - возразил тот.

    - Ах, если бы у меня был сын, - прошептала тюремщица, - я может быть, меньше жалела бы о дочери.

    Во время этого разговора Женевьева и Моран несколько раз переглянулись.

    - Друг мой, - обратилась молодая женщина к Морису, - гражданка права. Если бы вы сумели каким-нибудь образом поставить меня на пути Марии Антуанетты, это претило бы мне меньше, чем смотреть на нее отсюда: мне кажется, что такой способ глядеть на людей унизителен и для них и для нас.

    - Добрая Женевьева, - сказал Морис, - вы и здесь так чутки.

    - Ах, черт возьми, гражданка, - воскликнул один из двоих товарищей Мориса, завтракавший в передней хлебом с сосисками, - если бы ты была узницей, а вдова Капет захотела тебя увидеть, эта мерзавка не стала бы разводить столько церемоний, чтобы осуществить свою прихоть!

    Женевьева быстрее молнии взглянула на Морана, чтобы увидеть, какое действие произвела на него эта брань. И действительно, Моран вздрогнул, его глаза вспыхнули странным, как бы фосфоресцирующим светом, а кулаки на мгновение сжались. Но все это было столь мимолетно, что никто ничего не заметил.

    - Как зовут этого гвардейца? - спросила она у Мориса.

    - Это гражданин Мерсеро, - ответил молодой человек; потом, как бы в извинение его грубости, добавил: - Он каменотес.

    Мерсеро услышал слова Мориса и глянул искоса в его сторону.

    - Давай, давай, - сказала ему тетка Тизон - приканчивай свою сосиску и полбутылку, - мне нужно убирать.

    - Это не заслуга Австриячки, что я их сейчас приканчиваю, - проворчал гвардеец, - если бы она могла убить меня десятого августа, она это наверняка бы сделала; а в тот день, когда она чихнет в мешок, я буду в первом ряду и с места не двинусь.

    Моран смертельно побледнел.

    - Пойдемте, гражданин Морис, - произнесла Женевьева, - пойдемте туда, куда вы обещали меня отвести. Здесь мне кажется, что я сама узница, я задыхаюсь.

    И Морис повел Морана и Женевьеву мимо часовых; предупрежденные Лореном, они пропустили их беспрепятственно.

    Он устроил их в маленьком коридорчике верхнего этажа таким образом, чтобы в тот момент, когда королева и принцессы будут подниматься на галерею, августейшие узницы обязательно прошли мимо них.

    Прогулка была назначена на десять часов, до ее начала оставалось всего несколько минут. Морис не только не оставил своих друзей, но и, чтобы ни малейшее подозрение не витало над их поступком, все-таки чуть-чуть незаконным, встретив гражданина Агриколу, позвал его с собой.

    Пробило десять часов.

    - Открывайте! - послышался голос снизу. Морис узнал его: это был голос генерала Сантера. Тотчас караульные взялись за оружие, были опущены решетки, часовые взяли ружья на изготовку. По всему двору раздавалось бряцание железа, топот. Это произвело сильнейшее впечатление на Морана и Женевьеву. Морис заметил, как они побледнели.

    - Сколько предосторожностей, чтобы охранять трех женщин! - прошептала Женевьева.

    - Да, - сказал Моран, пытаясь усмехнуться. - Если бы те, кто пытается их похитить, были на нашем месте и видели то, что видим мы, у них пропала бы охота к подобному ремеслу.

    - Действительно, - добавила Женевьева. - Я начинаю думать, что они не спасутся.

    - Надеюсь на это, - сказал Морис.

    И, склонившись через перила лестницы, он произнес:

    - Внимание, вот и узницы.

    - Назовите мне их, - попросила Женевьева, - я же их не знаю.

    - Первые две, что поднимаются по лестнице, это сестра и дочь Капета. А последняя, перед которой бежит маленькая собачка, - это Мария Антуанетта.

    Женевьева сделала шаг вперед. А Моран, наоборот, вместо того чтобы смотреть на узниц, прижался к стене.

    Его губы мертвенно-землистой бледностью могли соперничать с камням башни.

    В белом платье, с прекрасными чистыми глазами, Женевьева казалась ангелом, ожидающим узниц, чтобы осветить их горестный путь и мимоходом дать их сердцам хоть немного радости.

    Мадам Елизавета и юная принцесса прошли мимо, бросив на посторонних удивленный взгляд. Первая, конечно, подумала, что это те, кто подавал им знаки; она живо по- , вернулась к спутнице и, сжимая ей руку, уронила носовой платок, как бы предупреждая королеву.

    - Обратите внимание, сестра, - промолвила она, - я уронила носовой платок.

    И она продолжала подниматься вместе с принцессой.

    Королева, чье прерывистое дыхание и короткий сухой кашель свидетельствовали о нездоровье, наклонилась, чтобы подобрать платок, упавший к ее ногам. Но ее маленькая собачка оказалась проворнее, завладела им и побежала отдать мадам Елизавете. Королева продолжала подниматься и через несколько ступенек, в свою очередь, оказалась перед Женевьевой, Мораном и молодым гвардейцем.

    - О, цветы! - сказала она. - Как давно я их не видела. Как они прекрасно пахнут, как вы счастливы, сударыня, что у вас есть цветы!

    С быстротой мысли, пронесшейся у нее в голове после этих печальных слов, Женевьева протянула руку, чтобы предложить свой букет королеве. Тогда Мария Антуанетта подняла голову, посмотрела на молодую женщину, и чуть заметный румянец появился на ее бледном лице.

    Но безотчетным жестом, повинуясь привычке слепо следовать распорядку, Морис остановил руку Женевьевы.

    Королева замерла в нерешительности и, посмотрев на Мориса, узнала в нем молодого гвардейца, обычно говорившего с ней твердо, но в то же время почтительно.

    - Это запрещено, сударь? - спросила она.

    - Нет, нет, сударыня. Женевьева, вы можете подарить свой букет.

    - О, благодарю, благодарю вас, сударь! - с признательностью воскликнула королева.

    И, поклонившись Женевьеве с ласковой приветливостью, она протянула исхудалую руку и наугад вынула одну гвоздику из этой массы цветов.

    - Но возьмите все, сударыня, возьмите, - робко произнесла Женевьева.

    - Нет, - возразила королева с очаровательной улыбкой. - Букет, возможно, вам подарил тот, кого вы любите, и я совсем не хочу лишать вас этих цветов.

    Женевьева покраснела, и этот румянец заставил королеву улыбнуться.

    - Пошли, пошли, гражданка Капет, - сказал Агрикола, - нечего задерживаться.

    Королева поклонилась и пошла вверх по лестнице; но, перед тем как скрыться из виду, еще раз обернулась и прошептала:

    - Как эта гвоздика чудесно пахнет и как красива эта женщина!

    - Она меня не видела, - прошептал Моран; и в самом деле, его почти коленопреклоненная фигура в полумраке коридора вовсе не была замечена королевой.

    - Но ведь вы ее хорошо видели, Моран, не так ли? Ведь правда, Женевьева? - спросил Морис, вдвойне счастливый: во-первых, тем зрелищем, что он доставил своим друзьям, а во-вторых, той радостью, что он без всякого труда смог подарить несчастной узнице.

    - О да, да! - воскликнула Женевьева. - Я ее хорошо рассмотрела, и теперь, если я буду жить даже сто лет, она все время будет у меня перед глазами.

    - И как вы ее нашли?

    - Очень красивой.

    - А вы, Моран?

    Моран, ничего не ответив, стиснул руки.

    - Скажите-ка, - смеясь, совсем тихо спросил Морис у Женевьевы, - не в королеву ли влюблен Моран?

    Женевьева вздрогнула, но тотчас же взяла себя в руки.

    - Ей-Богу, - рассмеялась она в ответ, - это похоже на правду.

    - И все же вы мне не сказали, Моран, какое впечатление она произвела на вас, - настаивал Морис.

    - Я нашел ее очень бледной, - ответил он.

    Морис опять взял Женевьеву под руку, чтобы проводить во двор. На темной лестнице он почувствовал, что Женевьева поцеловала ему руку.

    - Что это значит? - спросил Морис.

    - Это значит, Морис, что я никогда не забуду о том, как из-за моего каприза вы рисковали головой.

    - О Женевьева, - ответил на это Морис, - вы преувеличиваете. Вы ведь знаете, что благодарность - это не то чувство, какого я от вас добиваюсь.

    Женевьева нежно пожала ему руку.

    За ними, спотыкаясь шел Моран.

    Они спустились во двор. Лорен узнал обоих посетителей и выпустил их из Тампля.

    Но перед тем как расстаться, Женевьева заставила Мориса дать обещание, что тот придет на следующий день обедать на Старую улицу Сен-Жак.

    Морис вернулся на свой пост; его сердце наполняла неземная радость. Но здесь он увидел заплаканную тетку Тизон.

    - Что еще с вами случилось, мамаша? - спросил он.

    - Случилось то, что я в бешенстве, - ответила тюремщица.

    - Почему?

    - Потому что для бедняков в этом мире кругом несправедливость.

    - В чем, собственно, дело?

    - Вы ведь богач, буржуа. Вы приходите сюда только на день, и вам разрешают принимать здесь красивых женщин, которые дарят Австриячке букеты. А я вечно торчу на этой голубятне, и мне еще запрещают видеть мою бедную Элоизу.

    Приблизившись к женщине, Морис вручил ей десяти ливровый ассигнат.

    - Возьмите, добрейшая Тизон, - сказал он, - возьмите это и мужайтесь. Э, Бог мой, Австриячка не будет жить вечно!

    - Ассигнат в десять ливров, - сказала тюремщица, - это мило с вашей стороны. Но я предпочла бы папильотку, на которую закручивала волосы моя бедная дочь.

    Она еще не договорила, когда поднимавшийся к ним Симон услышал ее слова и увидел, как тюремщица прячет в карман ассигнат, данный Морисом.

    Расскажем, в каком расположении духа пребывал Симон.

    Он пришел со двора, где встретил Лорена. Они решительно не терпели друг друга.

    Эта антипатия была вызвана не столько сценой насилия, которую мы уже представили взору наших читателей, сколько разницей в происхождении - вечным источником подобной вражды либо тех склонностей, которые кажутся таинственными, но так легко объясняются.

    Симон был уродлив, Лорен - красив. Симон был неопрятен - Лорен благоухал. Симон был республиканским бахвалом, Лорен - одним из пылких патриотов, жертвовавших всем ради Революции. И кроме того, случись драка - Симон чувствовал это инстинктивно, - кулак этого мюскадена не менее изящно, чем кулак Мориса, определит ему наказание, достойное плебея.

    Заметив Лорена, Симон резко остановился и побледнел.

    - Что, опять этот батальон заступает в караул? - проворчал он.

    - А твое какое дело? - ответил один из гренадеров, которому не понравилось это замечание. - Мне кажется, он стоит всякого другого.

    Симон вытащил из кармана карманьолы карандаш и сделал вид, будто что-то записывает на листке бумаги, почти таком же черном, как его руки.

    - Эй, Симон, - сказал Лорен, - оказывается, ты и писать умеешь! Это с тех пор, как ты стал наставником Капета? Смотрите, граждане, честное слово, он берет что-то на заметку! Симон - доносчик!

    По рядам национальных гвардейцев, почти сплошь образованных молодых людей, прокатился взрыв смеха, от которого бедный сапожник просто оторопел.

    - Ну хорошо же, - сказал он, скрежеща зубами и белея от гнева, - говорят, что ты пропустил в башню посторонних без разрешения Коммуны. Так вот, я сейчас скажу муниципалу, чтобы он составил протокол.

    - Ну тот, по крайней мере, умеет писать, - заметил Лорен. - Ведь сегодня это Морис, Морис - Железный кулак; ты с ним знаком?

    Именно в этот момент выходили Моран и Женевьева.

    Заметив их, Симон бросился в башню и увидел, что Морис, как мы уже сказали, в утешение дал тетке Тизон ассигнат в десять ливров.

    Морис не обратил внимания на присутствие этого несчастного, которого, впрочем, он каждый раз инстинктивно обходил стороной, как избегают отвратительное или ядовитое пресмыкающееся.

    - Ах так! - сказал Симон тетке Тизон, вытиравшей глаза передником. - Ты что же, гражданка, хочешь, чтобы тебя гильотинировали?

    - Меня? - спросила тетка Тизон. - Это почему?

    - Как! Ты получаешь деньги от муниципалов, чтобы пропускать аристократов к Австриячке.

    - Я? - сказала тетка Тизон. - Замолчи, ты спятил!

    - Это будет записано в протоколе, - напыщенно произнес Симон.

    - Да ты что? Ведь это были друзья муниципального гвардейца Мориса, одного из лучших патриотов, какие только есть на свете.

    - А я говорю, что это заговорщики. Впрочем, Коммуну поставят об этом в известность, она и решит.

    - Ты что же, шпион полицейский, пойдешь доносить на меня?

    - Вот именно, если только ты сама не донесешь на себя.

    - Что? О чем это я должна доносить?

    - О том, что произошло.

    - Но ничего ведь не произошло.

    - Где были эти аристократы?

    - Там, на лестнице.

    - Когда вдова Капет поднималась на площадку?

    - Да.

    - И они разговаривали?

    - Да, обменялись двумя словами.

    - Видишь, двумя словами. Здесь пахнет аристократией.

    - Скажи лучше - гвоздикой.

    - Гвоздикой! Почему гвоздикой?

    - Потому что у гражданки был букет благоухающих гвоздик.

    - У какой гражданки?

    - У той, что смотрела на проходившую королеву.

    - Вот видишь, ты говоришь "королева", гражданка Тизон; знакомство с аристократами губит тебя. Э, на что это я тут наступил? - продолжал Симон, нагибаясь.

    - Да, - сказала тетка Тизон, - это и вправду цветок… гвоздика. Она выпала из рук гражданки Диксмер, когда Мария Антуанетта брала цветок из ее букета.

    - Жена Капета взяла цветок из букета гражданки Диксмер? - уточнил Симон.