- А что вы сделаете? Через пять минут этот подземный ход заполнят солдаты и арестуют вас. Гражданин Теодор был поражен серьезностью этих слов. - Ты можешь помешать солдатам спуститься туда? - У меня нет для этого никакого средства: я его не знаю, я его ищу и не могу найти. Видно было, что тюремщик напрягает всю проницательность своего ума, чтобы все-таки найти это средство, которое должно было принести ему пятьдесят тысяч ливров. - А завтра, - спросил гражданин Теодор, - мы сможем туда войти? - Да, конечно; только к завтрашнему дню во всю ширину подземного хода поставят железную решетку; для большей безопасности решено, что она будет цельной, прочной и без двери. - Значит, нужно придумать что-то другое, - сказал гражданин Теодор. - Да, нужно придумать что-то другое, - согласился тюремщик. - Подумаем. Как видно из множественного числа, употребленного гражданином Гракхом, союз между ним и гражданином Теодором уже состоялся. - Ладно, это моя забота, - сказал Теодор. - Что ты делаешь в Консьержери? - Я тюремщик. - То есть? - Я открываю двери и закрываю их. - Ты ночуешь здесь? - Да, сударь. - И ешь ты здесь? - Не всегда. У меня есть свободные часы. - И тогда? - Я их использую. - Для чего? - Для того, чтобы ухаживать за хозяйкой кабачка "Колодец Ноя"; она обещала выйти за меня замуж, когда у меня будет тысяча двести франков. - Где этот кабачок? - Недалеко от улицы Старой Сукнодельни. - Очень хорошо. - Тише, сударь! Патриот прислушался. - А-а! - произнес он. - Вы слышите? - Да… шаги, шаги. - Они возвращаются. Вы сами видите, что у нас не было бы времени. Это "нас" становилось все более и более убедительным. - Согласен. Ты отличный малый, гражданин, и мне кажется, ты избран судьбой. - Для чего? - Для того, чтобы однажды разбогатеть. - Да услышит вас Бог! - Значит, ты веришь в Бога? - Иногда, по временам. Например, сегодня… - Что сегодня? - Я бы охотно в него поверил. - Так поверь, - улыбнулся Теодор и положил в руку тюремщика десять луидоров. - Черт возьми! - произнес тот, глядя на освещенное фонарем золото. - Так это серьезно? - Серьезнее быть не может. - Что нужно делать? - Завтра будь в кабачке "Колодец Ноя", и я скажу, что мне от тебя нужно. Как тебя зовут? - Гракх. - Что ж, гражданин Гракх, до завтра сделай так, чтобы смотритель Ришар выгнал тебя. - Выгнал? А мое место? - А ты хочешь оставаться тюремщиком, имея пятьдесят тысяч франков? - Нет. Но, будучи тюремщиком и бедным, я уверен, что меня не гильотинируют. - Уверен? - Почти. Тогда как будучи богатым и свободным… - Ты спрячешь свои деньги и станешь волочиться за какой-нибудь вязальщицей, вместо того чтобы ухаживать за хозяйкой "Колодца Ноя". - Хорошо, договорились. - Так завтра, в кабачке. - В котором часу? - В шесть вечера. - Улетайте быстрее, вот они… Я говорю "улетайте", ибо мне кажется, что вы спустились сквозь своды. - Да завтра, - повторил Теодор, убегая. И действительно, пора было уходить: шум шагов и голоса приближались. Из подземного хода уже виднелся слабый свет фонарей. Теодор побежал к той двери, которую показал ему писец - хозяин каморки, ломом сбил замок, достиг заветного окна, открыл его, выскользнул на улицу и вскоре очутился на площади Республики. Но перед тем как покинуть зал Потерянных Шагов, он успел услышать разговор гражданина Гракха и Ришара. - Гражданин архитектор оказался совершенно прав: подземный ход пролегает под комнатой вдовы Капет. Это было опасно. - Да, конечно, - поддержал Гракх, сознающий, что говорит чистую правду. Из зева подземного хода показался Сантер. - А твои рабочие, гражданин архитектор? - обратился он к Жиро. - Еще до рассвета они будут здесь и во время заседания поставят решетку, - ответил голос, казалось доносившийся из чрева земли. - И ты спасешь родину! - сказал Сантер полусерьезно, полунасмешливо. "Ты и не представляешь, насколько ты прав, гражданин генерал", - прошептал Гракх. XII. КОРОЛЕВСКИЙ СЫН
Тем временем подготовка процесса над королевой, как мы могли видеть в предыдущей главе, шла полным ходом. Уже можно было предвидеть, что после принесения в жертву этой венценосной головы ненависть народа, клокочущая с давних пор, будет, наконец, утолена. , Было достаточно средств, чтобы заставить упасть эту голову, однако Фукье-Тенвиль, общественный обвинитель, требующий только смертных приговоров, решил не пренебрегать новыми доводами обвинения, которые Симон обещал предоставить в его распоряжение. На следующий день после того, как Симон и Фукье-Тенвиль встретились в зале Потерянных Шагов, бряцание оружия вновь заставило вздрогнуть узников, остававшихся в Тампле. Этими узниками были мадам Елизавета, принцесса и ребенок, которого уже в раннем детстве называли величеством, а теперь звали всего лишь маленьким Луи Капетом. В башню, где томился королевский сын, прибыл генерал Анрио, с трехцветным султаном, дородной лошадью и огромной саблей, сопровождаемый несколькими национальными гвардейцами. Рядом с генералом шествовал болезненного вида секретарь суда, обремененный чернильницей и свитком бумаг и безуспешно пытающийся сладить с непомерно длинным пером. За ними шел общественный обвинитель. Мы уже видели, знаем и еще встретим этого сухого, желтолицего и холодного человека; от взгляда его налитых кровью глаз вздрагивал даже сам свирепый Сантер в своих ратных доспехах. Замыкали шествие национальные гвардейцы во главе с лейтенантом. Симон, лживо улыбаясь и держа в одной руке медвежью шапку, а в другой - шпандырь, поднимался первым, указывая комиссии дорогу. Они вошли в довольно грязную просторную и почти пустую комнату; в глубине ее на кровати сидел в полной неподвижности юный Людовик. Когда мы видели, как бедный ребенок спасался бегством от звериной ярости Симона, в этом юном существе еще была какая-то жизненная сила, протестовавшая против гнусного обращения тамильского сапожника: он убегал, он кричал, он плакал - значит, он боялся; значит, он страдал; значит, он надеялся. Теперь страх и надежда исчезли. Страдание, вероятно, еще осталось; но даже если оно осталось, ребенок-мученик, которого заставляли таким жестоким способом платить за ошибки родителей, прятал его в самой глубине сердца и скрывал под видом полной бесчувственности. Он даже не поднял головы, когда к нему подошли члены комиссии. Они же без всякого предисловия взяли стулья и уселись: общественный обвинитель - в изголовье кровати, Симон - в ногах, секретарь - у окна; национальные гвардейцы и их лейтенант стояли сбоку, в полумраке. Те из присутствующих, кто с некоторым интересом или даже любопытством рассматривал маленького узника, заметили бледность ребенка, его странную полноту, что была не чем иным, как отечностью, кривизну его ног с начинающими опухать суставами. - Этот ребенок очень болен, - с уверенностью сказал лейтенант, заставив Фукье-Тенвиля, уже приготовившегося к допросу, повернуться к нему. Маленький Капет поднял глаза, чтобы увидеть в полумраке того, кто произнес эти слова; он узнал молодого человека, однажды во дворе Тампля помешавшего Симону избить его. Лучик доброго чувства мелькнул в его темно-голубых глазах и тут же исчез. - Так это ты, гражданин Лорен? - произнес Симон, стараясь таким образом привлечь внимание Фукье-Тенвиля к другу Мориса. - Собственной персоной, гражданин Симон, - ответил Лорен с невозмутимой уверенностью. И поскольку Лорен был всегда готов к встрече с опасностью, но напрасно не искал ее, то и воспользовался случаем, чтобы поклониться Фукье-Тенвилю; тот вежливо ответил ему тем же. - Ты заметил, гражданин, что ребенок болен, - сказал общественный обвинитель. - Ты врач? - По крайней мере, я изучал медицину, хотя я и не врач. - И что же ты у него находишь? - Какие симптомы болезни? - спросил Лорен. - Да. - Я нахожу, что у него отекли щеки и глаза, руки бледные и худые, колени распухшие. И если бы я проверил его пульс, то наверняка насчитал бы от восьмидесяти пяти до девяноста ударов в минуту. Ребенок, казалось, даже не слышал перечня своих страданий. - И чему же наука может приписать такое состояние узника? - спросил общественный обвинитель. Лорен почесал кончик носа, прошептав: Филис, красавица, оставь свои старанья: Произносить слова нет у меня желанья. Потом громко добавил: - По правде сказать, гражданин, я мало знаю о режиме маленького Капета, чтобы тебе ответить… Однако… Симон насторожился и стал посмеиваться исподтишка, видя, что его враг вот-вот скомпрометирует себя. - Однако, - продолжал Лорен, - мне кажется, что он мало занимается физическими упражнениями. - Еще бы! - согласился Симон. - Маленький негодяй больше не хочет ходить. Ребенок остался безучастным к реплике сапожника. Фукье-Тенвиль поднялся, подошел к Лорену и стал о чем-то совсем тихо говорить с ним. Никто не слышал общественного обвинителя, но всем было ясно: беседа скорее напоминала допрос. - О! Ты так думаешь, гражданин? Это очень серьезное обвинение для матери… - Во всяком случае, мы сейчас все узнаем, - уточнил Фукье. - Симон утверждает, что слышал это от него самого, и обещает, что заставит его признаться. - Это было бы мерзко, - сказал Лорен, - но в конце концов возможно: Австриячка не защищена от греха; справедливо или нет - меня это не касается, - из нее уже сделали Мессалину. Но не довольствоваться этим и хотеть сделать из нее еще и Агриппину - это, думаю, уже слишком. - Так доложил Симон, - бесстрастно ответил Фукье. - Я и не сомневаюсь, что Симон мог это сказать… Есть люди, которые не остановятся ни перед каким обвинением, даже самым немыслимым… Но не считаешь ли ты, - продолжал Лорен, пристально глядя на Фукье, - не считаешь ли ты, человек умный, порядочный, наконец, человек влиятельный, что спрашивать у ребенка такие подробности о той, кого по самым естественным и самым священным законам природы он обязан почитать, - значило бы оскорблять все человечество в лице этого ребенка? Обвинитель и бровью не повел; вытащив из кармана бумагу, он протянул ее Лорену. - Конвент приказывает мне сообщить о положении дел, - сказал он, - и я сообщу; остальное ко мне не относится. - Что ж, справедливо, - согласился Лорен, - и, должен сказать, если бы ребенок признался… И молодой человек с отвращением покачал головой. - Впрочем, - продолжал Фукье, - мы располагаем не только доносом Симона. Смотри, вот общественное обвинение. И Фукье вытащил из кармана другую бумагу. Это был один из номеров листка под названием "Папаша Дюшен", издававшегося, как известно, Эбером. Обвинение, действительно, было высказано ясно и недвусмысленно. - Это написано, это даже напечатано, - сказал Лорен. - Но это ничего не значит; до тех пор пока я не услышу подобное обвинение из уст самого ребенка - я хочу сказать, обвинение добровольное, свободное, без угроз, - до тех пор… - До тех пор? - До тех пор, вопреки Симону и Эберу, буду сомневаться, как сомневаешься и ты сам. Симон с нетерпением ожидал конца этого разговора. Мерзавец не знал о том, какую власть имеет над умным человеком чье-то чужое мнение; оно может вызвать и полное симпатии влечение, и чувство внезапной ненависти; иногда оно властно отталкивает, иногда привлекает, овладевает течением наших мыслей и заставляет нашу личность склоняться к этому другому человеку, чью силу, равную нашей Иди превосходящую ее, мы смогли различить среди толпы. Так Фукье, почувствовав силу Лорена, хотел, чтобы этот наблюдатель его понял. - Начинаем допрос, - сказал общественный обвинитель. - Секретарь, бери перо. Секретарь уже написал начальные фразы протокола и ждал, как и Симон, как и Анрио, как и все присутствующие, когда же закончится беседа между Фукье-Тенвилем и Лореном. Только сам ребенок казался совершенно безучастным в этой сцене, где он был главным действующим лицом. Его взгляд, засветившийся было на мгновение необыкновенным умом после первых слов Лорена, стал опять безжизненным. - Тишина! - предупредил Анрио. - Сейчас гражданин Фукье-Тенвиль начнет допрос ребенка. - Капет, - спросил обвинитель, - ты знаешь, что стало с твоей матерью? Мраморно-белое лицо маленького Людовика залилось краской. Но ответа не последовало. - Ты слышишь меня, Капет? - повторил обвинитель. То же молчание. - Он прекрасно слышит, - вмешался Симон, - а не хочет отвечать, как обезьяна из страха, чтобы ее не приняли за человека и не заставили работать. - Отвечай, Капет, - проговорил Анрио. - Тебя допрашивает комиссия Конвента. Ты должен повиноваться законам. Ребенок еще больше побледнел, но ничего не ответил. Симон сделал яростный жест. Для подобных скотских и тупых натур ярость служит опьянением, проявляющимся такими же отвратительными признаками, как и опьянение от вина. - Ты будешь говорить, волчонок? - завопил он, грозя ребенку кулаком. - Замолчи, Симон, - прервал его Фукье-Тенвиль, - ты не имеешь слова. Выражение, привычно употребляемое им в Революционном трибунале, вырвалось само по себе. - Ты понял, Симон, - подхватил Лорен, - ты не имеешь слова. Вторично слышу, как тебя останавливают. В первый раз это было, когда ты обвинял дочь мамаши Тизон и с удовольствием помог отрубить этой девушке голову. Симон замолчал. - Мать любила тебя, Капет? - спросил Фукье. И снова молчание. - Говорят, что нет, - продолжал обвинитель. Нечто вроде бледной улыбки скользнуло по губам ребенка. - Но я вам говорю, - снова завопил Симон, - он мне сказал, что она его слишком любила! - Видишь, Симон, как это досадно, когда маленький Капет, такой разговорчивый наедине, перед всеми вдруг становится немым, - бросил Лорен. - Ох, если бы мы были одни! - проскрипел зубами Симон. - Да, если бы вы были одни… Но, к счастью или к несчастью, вы не одни. Иначе ты, храбрый Симон, отменный патриот, тут же отколотил бы бедного ребенка. Не так ли? Но ты не один и не смеешь, мерзкое существо, это сделать перед всеми нами, перед честными людьми, помнящими, что наши предки, с кого мы стараемся брать пример, уважали всех слабых. Не смеешь, потому что ты не один, да и не храбрец ты, мой почтеннейший, если способен сражаться только с детьми ростом в пять футов шесть дюймов. - О! - пробормотал Симон, скрежеща зубами. - Капет, - спросил Фукье, - ты признавался в чем-нибудь Симону? Пристальный взгляд ребенка был полон иронии, не поддающейся описанию. - О своей матери? - добивался обвинитель. Теперь взгляд ребенка выражал презрение. - Отвечай: да или нет! - воскликнул Анрио. - Отвечай "да"! - заорал Симон, замахиваясь шпандырем. Ребенок вздрогнул, но не сделал ни малейшего движения, чтобы уклониться от удара. Присутствующие не смогли сдержать возгласов отвращения. Дорен сделал больше: он бросился вперед и, до того как Симон успел опустить руку, схватил его за запястье. - Оставь меня! - взревел Симон, став от бешенства пунцовым. - Ну, - изменил подход Фукье, - в том, что мать любит свое дитя, нет ничего дурного. Скажи, Капет, каким именно образом твоя мать тебя любила? Это может быть полезно для нее. При мысли о том, что он может быть полезен для матери, юный узник вздрогнул. - Она любила меня так, как мать любит своего сына, сударь, - сказал он. - И здесь не может быть никаких других способов ни для матерей, любящих своих детей, ни для детей, любящих свою мать. - А я утверждаю, змееныш, я утверждаю: ты мне говорил, как твоя мать… - Тебе, наверное, приснилось, - спокойно перебил его Лорен, - у тебя часто должны быть кошмары, Симон. - Лорен! Лорен! - прохрипел Симон. | 
