Александр Дюма - Шевалье де Мезон-Руж

    И он расхохотался.

    - А гражданин Морис? - спросил комиссар. - Где гражданин Морис? Мы требуем, чтобы ты его выдал.

    - Но я же сказал вам, что здесь его нет!

    Комиссар прошел в соседнюю комнату, потом поднялся на небольшие антресоли, где жил служитель Лорена, осмотрел еще одну комнату внизу: никаких следов Мориса.

    Но на столе в столовой внимание комиссара привлекла недавно написанная записка. Это ее утром, уходя из дома, чтобы не будить друга, хотя они спали в одной комнате, оставил Морис.

    "Я иду в трибунал, - сообщал он, - завтракай без меня. Вернусь только вечером".

    - Граждане, - сказал Лорен, - как бы я ни спешил подчиниться вам, вы понимаете, что я не могу идти с вами в одной сорочке… Позвольте, служитель оденет меня.

    - Аристократ! - бросил кто-то. - Ему нужна помощь, чтобы надеть штаны.

    - Боже мой, да! - ответил Лорен. - Я ведь как гражданин Дагобер. Вы заметили, что я не сказал "король".

    - Ладно, - разрешил комиссар, - но поторапливайся. Служитель спустился с антресолей и стал помогать хозяину одеваться.

    Лорен позвал его не потому, что ему нужен был лакей. Он рассчитывал, что тот, замечавший абсолютно все, позже передаст Морису обо всем здесь происшедшем.

    - А теперь, господа… простите, граждане… теперь, граждане, я готов и следую за вами. Только позвольте мне, прошу вас, взять с собой только что появившийся последний том "Писем к Эмилии" Демустье, ибо я еще не успел прочитать его, - это скрасит мое пребывание в заключении.

    - Твое заключение? - рассмеялся Симон, который успел стать муниципальным гвардейцем и вошел вместе с четырьмя членами секции. - Оно будет недолгим: ты проходишь по делу женщины, которая пыталась заставить бежать Австриячку. Эту женщину судят сегодня… а тебя осудят завтра, после того как ты дашь свидетельские показания.

    - Сапожник, - серьезно сказал Лорен, - вы слишком быстро тачаете свои подметки.

    - Да, но как хорош будет удар резака! - ответил Симон с омерзительной улыбкой. - Ты увидишь, увидишь, мой красавец-гренадер.

    Лорен пожал плечами.

    - Ну что, идем? - сказал он. - Я жду вас.

    И когда все повернулись, чтобы спуститься по лестнице, Лорен наградил Симона таким сильным ударом ногой, что тот с воплем скатился по скользким и крутым ступенькам.

    Члены секции не могли удержаться от смеха. Лорен сунул руки в карманы.

    - При исполнении обязанностей! - сказал побелевший от гнева Симон.

    - Черт побери! - удивился Лорен. - А разве мы все здесь не при исполнении обязанностей?

    Его усадили в фиакр, и комиссар отвез его во Дворец правосудия.

    Если читатель пожелает еще раз последовать за нами в Революционный трибунал, то мы обнаружим Мориса на том же месте, еще более бледного и взволнованного.

    В тот момент, когда мы опять открываем сцену этого скорбного театра, куда ведут нас скорее события, чем наше желание, присяжные совещаются: слушание дела только что закончилось. Двое обвиняемых с вызывающей тщательностью - в то время это было своеобразным издевательством над судьями - оделись для эшафота и теперь разговаривают со своими адвокатами, чьи неясные советы похожи на слова врача, отчаявшегося в своем больном.

    В этот день люди на трибунах были в том свирепом расположении духа, что подстегивает суровость присяжных: под непосредственным надзором вязальщиц и обитателей предместий они держатся лучше, как актер удваивает энергию, ощущая нерасположение публики.

    Итак, с десяти утра пять обвиняемых стараниями этих неуступчивых присяжных превратились в приговоренных.

    Те двое, что находились сейчас на скамье подсудимых, ожидали того "да" или "нет", которое оставит им жизнь или швырнет в объятия смерти.

    Присутствующие в зале, ожесточившиеся от ежедневной, уже привычной трагедии, ставшей излюбленным спектаклем, своими выкриками готовили обоих к этому страшному моменту.

    - Смотри! Смотри, смотри! Да погляди же на того высокого! - указывала одна вязальщица, не имевшая чепчика и нацепившая прямо на шиньон трехцветную кокарду шириной в ладонь. - Смотри, какой он бледный! Можно подумать, что это уже мертвец.

    Обвиняемый с презрительной улыбкой взглянул на говорившую о нем женщину.

    - Да ты что? - удивилась соседка. - Он же смеется.

    - Да, через силу.

    Какой-то ротозей из предместья взглянул на часы.

    - Сколько времени? - полюбопытствовал сосед.

    - Без десяти час! Затянулось уже на три четверти часа.

    - Точно, как в городе несчастий - Донфроне: прибыл в полдень - повешен в час.

    - А маленький-то, маленький! - кричал другой зритель. - Посмотри-ка на него, какой безобразной будет его голова, когда он чихнет в мешок!

    - Не торопись оценивать, ты не успеешь этого заметить.

    - Ну, мы потребуем, чтобы Сансон показал голову: у нас есть такое право.

    - Посмотри, какая красивая голубая одежда у этого тирана; хоть какая-то радость бедным, когда рубят головы тем, кто хорошо одет.

    Действительно, как объяснял палач королеве, беднякам доставались в наследство вещи жертвы; сразу же после казни их отсылали в Сальпетриер и распределяли среди неимущих; туда же была отправлена и одежда казненной королевы.

    Морис не обращал внимания на кипевшие вокруг разговоры. Ведь каждый в этот момент был захвачен какой-нибудь важной мыслью, отчуждавшей его от других; а сердце Мориса вот уже несколько дней, казалось, билось лишь в определенные минуты, толчками, как будто страх или надежда время от времени останавливали ход его жизни. Эти постоянные колебания словно уничтожили в его сердце чувствительность, заменив ее безучастностью.

    Присяжные вернулись в зал; как и ожидалось, председатель произнес обоим обвиняемым смертный приговор.

    Их увели, они вышли твердым шагом: в ту эпоху умирали красиво.

    И тут раздался зловещий голос судебного пристава:

    - Гражданин общественный обвинитель против гражданки Женевьевы Диксмер. Морис вздрогнул всем телом, и холодный пот выступил на его лице. Маленькая дверь, через которую вводили обвиняемых, отворилась, и вошла Женевьева.

    Она была в белом. Вместо того чтобы обрезать волосы, как делали многие женщины, она искусно, с очаровательным кокетством уложила их.

    Несомненно, бедная Женевьева хотела до последнего момента оставаться красивой для всех, кто мог ее видеть.

    При виде Женевьевы Морис почувствовал, как силы, которые он собрал для этого случая, вдруг покинули его. Правда, он приготовился к этому удару, потому что уже двенадцать дней не пропускал ни одного заседания и уже трижды слышал имя "Женевьева" из уст общественного обвинителя; но некоторые скорби так огромны и глубоки, что никто не может измерить эту бездну.

    Все, кто увидел вошедшую женщину, такую прекрасную, такую кроткую, такую бледную, вскрикнули: одни от ярости (в ту эпоху были люди, ненавидевшие любое превосходство - в красоте, в деньгах, уме или происхождении), другие - от восхищения, некоторые - от жалости.

    Женевьева, конечно, узнала один-единственный крик среди этих криков, один-единственный голос среди этих голосов. Она повернулась в сторону Мориса, пока председатель листал ее дело, временами исподлобья поглядывая на нее.

    С первого же взгляда она узнала Мориса, хотя лицо его было скрыто широкополой шляпой. Она с нежной улыбкой повернулась в его сторону и еще более нежным жестом приложила розовые и дрожащие руки к губам. Вложив всю душу в свое дыхание, она дала крылья невидимому поцелую, и принять его имел право лишь один человек из этой толпы.

    По всему залу пробежал взволнованный шепот. Женевьеве уже задали вопрос, и она хотела повернуться к судьям, но застыла посередине этого движения: расширившиеся глаза ее с выражением непередаваемого ужаса были устремлены на какую-то точку зала.

    Напрасно Морис вставал на цыпочки: он ничего не увидел, а вернее, нечто более важное приковало его внимание к сцене, то есть к трибуналу.

    Фукье-Тенвиль начал читать обвинительное заключение.

    Из него следовало, что Женевьева Диксмер - супруга ярого заговорщика, что она подозревается в оказании помощи бывшему шевалье де Мезон-Ружу, неоднократно предпринимавшему попытки освободить королеву.

    Впрочем, ее и арестовали в тот момент, когда она стояла на коленях перед королевой и умоляла ту поменяться с ней одеждой, предлагая умереть вместо нее. Этот глупый фанатизм, говорилось в обвинительном заключении, заслужил бы, несомненно, похвалу контрреволюционеров. Но сегодня, говорилось далее, жизнь каждого французского гражданина принадлежит только нации, и если жизнь приносится в жертву врагам Франции, то это - двойная измена.

    Женевьеву спросили, признается ли она в том, что ее, как показывают жандармы Дюшен и Жильбер, застали в тот момент, когда она на коленях умоляла королеву поменяться одеждой; она ответила просто:

    - Да!

    - В таком случае, - потребовал председатель трибунала, - расскажите нам о вашем плане и ваших надеждах.

    Женевьева улыбнулась.

    - Женщина может иметь надежды, - сказала она, - но женщина не может придумать план, подобный тому, жертвой которого стала я.

    - Тогда почему вы там оказались?

    - Потому что я не принадлежала себе и меня заставили пойти на это.

    - Кто заставил? - спросил общественный обвинитель.

    - Люди, угрожавшие мне смертью в случае, если я не подчинюсь.

    И гневный взгляд молодой женщины опять устремился в ту точку зала, что оставалась невидимой для Мориса.

    - Но, чтобы избежать смерти, которой вам угрожали, вы согласились на другую; ведь этот поступок вам грозил смертным приговором.

    - Когда я согласилась, нож уже был приставлен к моей груди, между тем как гильотина была еще далеко от моей головы. Я подчинилась насилию.

    - Почему же вы не позвали на помощь? Каждый честный гражданин защитил бы вас.

    - Увы, сударь, - ответила Женевьева с грустной, но в то же время такой нежной интонацией, что сердце Мориса готово было разорваться, - рядом со мной никого не было.

    Растроганность пришла на смену интересу, как до этого интерес пришел на смену любопытству. Многие опустили головы; одни прятали слезы, другие плакали открыто.

    В этот момент Морис заметил слева от себя человека с вызывающе поднятой головой и неподвижным лицом.

    Это был Диксмер. Он стоял с мрачным видом, безжалостный, не спуская глаз ни с Женевьевы, ни с трибунала.

    Кровь ударила в виски молодому человеку. Гнев, поднявшийся от сердца к голове, наполнил все его существо неудержимым желанием мести. Он бросил на Диксмера взгляд, полный такой сильной, такой жгучей ненависти, что тот, как бы привлеченный этой стремительной волной, повернулся к своему врагу.

    Их взгляды пересеклись, как два языка пламени.

    - Назовите нам имена этих подстрекателей, - сказал председатель.

    - Он только один, сударь.

    - Кто?

    - Мой муж.

    - Вы знаете, где он?

    - Да.

    - Укажите, где он находится.

    - Он смог быть подлецом, а я не могу. Не я должна доносить о том, где он находится, а вы сами должны его найти.

    Морис взглянул на Диксмера.

    Тот не шевельнулся. В голове молодого человека мелькнула мысль: выдать его, выдав тем самым себя, но Морис отогнал ее.

    "Нет, - сказал он себе, - не так должен Диксмер умереть".

    - Значит, вы отказываетесь помочь нам в поиске?

    - Я думаю, сударь, что не могу этого сделать, - ответила Женевьева, - потому что меня стали бы презирать так же, как я презираю его.

    - Свидетели есть? - спросил председатель.

    - Есть один, - ответил судебный исполнитель.

    - Вызвать свидетеля.

    - Гиацинт Лорен! - взвизгнул судебный исполнитель.

    - Лорен! - воскликнул Морис. - О, Боже мой! Что же случилось?

    Суд, напомним, проходил в тот день, когда арестовали Лорена, и Морис об этом аресте не знал.

    - Лорен! - оглянувшись с печальным беспокойством, прошептала Женевьева.

    - Почему свидетель не отвечает на вызов? - поинтересовался председатель.

    - Гражданин председатель, - ответил Фукье-Тревиль, - по недавнему доносу этот свидетель был арестован в своем доме. Сейчас его приведут.

    Морис вздрогнул.

    - Есть еще один свидетель, более важный, - продолжал Фукье, - но его пока не нашли.

    Улыбаясь, Диксмер повернулся к Морису: возможно, у мужа промелькнула та же мысль, что ранее была у любовника.

    Женевьева побледнела и со стоном опустилась на скамью.

    В это время в сопровождении двух жандармов вошел Лорен.

    Вслед за ними в той же двери появился Симон и затем уселся в зале суда как местный завсегдатай.

    - Ваше имя и фамилия? - спросил председатель.

    - Гиацинт Лорен.

    - Положение?

    - Свободный человек.

    - Недолго тебе им оставаться, - произнес Симон, показав Лорену кулак.

    - Вы родственник подсудимой?

    - Нет, но имею честь быть одним из ее друзей.

    - Вам известно, что она участвовала в заговоре с целью освобождения королевы?

    - Откуда же я должен был это знать?

    - Она могла довериться вам.

    - Мне, члену секции Фермопил?.. Да полноте!

    - Однако иногда вас видели вместе с ней.

    - Да, могли видеть, даже часто.

    - Вы знали, что она аристократка?

    - Я знал, что она жена хозяина кожевни.

    - На самом деле ее муж не занимался этим ремеслом, а прятался за ним.

    - Ах вот как; ну, этого я не знаю. Ее муж не входит в число моих друзей.

    - Расскажите нам об этом муже.

    - Охотно! Это презренный человек…

    - Господин Лорен, - сказала Женевьева, - сжальтесь… Но Лорен продолжал безучастным голосом:

    - Он пожертвовал бедной женщиной, которую вы видите, даже не из-за политических взглядов, а из-за личной ненависти. Тьфу! Я ставлю его на одну ступень с Симоном.

    Диксмер смертельно побледнел. Симон пробовал что-то сказать, но председатель жестом велел ему замолчать.

    - Кажется, вы великолепно знаете эту историю, гражданин Лорен, - сказал Фукье. - Так расскажите ее нам.

    - Простите, гражданин Фукье, - сказал, поднимаясь, Лорен, - я сказал все, что знал об этом.

    Он поклонился и вновь сел.

    - Гражданин Лорен, - продолжал обвинитель, - твой долг все рассказать трибуналу.

    - Пусть довольствуется тем, что я уже сказал. Что касается этой бедной женщины, то я повторяю: она только подчинилась насилию… Да вы только посмотрите, ну какая из нее заговорщица? Ее принудили сделать то, что она совершила, вот и все.

    - Ты так думаешь?

    - Я уверен в этом.

    - Именем закона, - произнес Фукье, - я требую, чтобы свидетель Лорен был привлечен к ответственности как соучастник этой женщины.

    Морис застонал.

    Женевьева закрыла лицо руками.

    Симон воскликнул в порыве радости:

    - Гражданин обвинитель, ты только что спас родину!

    Что касается Лорена, то он, ничего не ответив, перепрыгнул барьер, чтобы сесть рядом с Женевьевой, взял ее руку и почтительно поцеловал.

    - Здравствуйте, гражданка, - сказал он с хладнокровием, взбудоражившим толпу. - Как вы себя чувствуете?

    И сел рядом с ней на скамью подсудимых.

    Вся эта сцена, подобно причудливому бредовому видению, промелькнула перед Морисом. Опершись на эфес сабли, с которой не расставался, он видел, как один за другим падают в бездну, не возвращающую своих жертв, его друзья. И образ смерти настолько поразил его, что он спрашивал себя: почему он, товарищ этих несчастных, продолжает цепляться за край пропасти и не уступит головокружению, которое унесет его вместе с ними?

    Перепрыгивая барьер, Лорен увидел мрачное и насмешливое лицо Диксмера. Женевьева, когда Лорен, как мы сказали, уселся рядом с ней, наклонилась к его уху.

    - О Боже мой, - шепнула она. - Вы знаете, Морис здесь.

    - Где?

    - Только не смотрите сразу. Ваш взгляд может погубить его.

    - Будьте спокойны.

    - Позади нас, недалеко от двери. Как ему будет тяжело, если нас приговорят к смерти!

    Лорен с нежным состраданием посмотрел на молодую женщину.

    - Нас приговорят, и заклинаю вас не сомневаться в этом. Слишком жестоким было бы разочарование, если бы вы имели неосторожность надеяться.

    - Боже мой! - вздохнула Женевьева. - Бедный друг, он останется совсем один на свете!