- Идем! - произнесли одновременно пять или шесть голосов. Морис был сыном Революции, с твердым сердцем и душой безбожника, как и многие в это время. Но при слове "Идем!", произнесенном за дверью, отделявшей его от смерти, он вспомнил, как нужно креститься. Этому учила его в детстве мать, заставляя на коленях лепетать молитвы. Шаги приблизились, потом затихли, ключ заскрипел в замочной скважине, и дверь медленно открылась. В течение этой минуты Морис сказал себе: "Если я потрачу время на то, чтобы драться с ними, меня наверняка убьют. Если же я брошусь на убийц, то застану их врасплох. Затем выберусь через сад в переулок и, может быть, спасусь". И тотчас же он прыгнул, как лев, издав дикий крик, в котором было больше угрозы, чем ужаса, опрокинул двух вошедших первыми, считавших, что он связан, и никак не ожидавших подобного нападения, растолкал других и в одну секунду преодолел благодаря своим сильным ногам расстояние в десять туазов. В конце коридора он увидел распахнутую настежь дверь, бросился в нее, перепрыгивая через ступени, выскочил в сад и, ориентируясь, насколько это было возможно, побежал к выходу. Калитка была заперта на два засова и на замок. Морис отодвинул засовы, хотел открыть и замок, но ключа у него не было. Преследователи были уже на крыльце: они увидели его. - Вот он, - закричали они, - стреляйте в него, Диксмер, стреляйте! Убейте его! Убейте! Морис издал рычание: он был заперт в саду. Он прикинул высоту стен; они поднялись на десять футов. Все произошло стремительно, в считанные секунды. Убийцы бросились в погоню. Морис, находившийся шагах в тридцати от них, осмотрелся взглядом приговоренного к смерти, который ищет малейшего намека на шанс к спасению, чтобы этим шансом воспользоваться. Павильон и пробивающийся сквозь жалюзи свет бросились ему в глаза. Сделав только один прыжок - прыжок в десять шагов - он схватился за жалюзи, сорвал их, выбил стекло и ввалился в освещенную комнату, где сидела у камина женщина, читавшая книгу. Испуганная, она вскочила и стала громко звать на помощь. - Посторонись, Женевьева, посторонись, - раздался голос Диксмера, - посторонись, чтобы я мог убить его! В десяти шагах от себя Морис увидел дуло карабина. Но едва только женщина взглянула на Мориса, она в ужасе закричала и, вместо того чтобы посторониться, как приказывал муж, бросилась между Морисом и карабином. Этот порыв привлек внимание Мориса к благородному созданию, чьим первым движением было защитить его. Он вскрикнул в свою очередь. Это была незнакомка - та, кого он так искал. - Вы!.. Вы!.. - воскликнул он. - Тише! - произнесла она. Потом, повернувшись к вооруженным преследователям, приближавшимся к окну, сказала: - Вы не убьете его! - Это шпион, - громко сказал Диксмер, и мягкое и спокойное от природы лицо его выразило беспощадную решимость. - Это шпион, и он должен умереть. - Это он шпион? - ответила Женевьева. - Он шпион? Подойдите сюда, Диксмер. Я вам скажу только одно слово, и вы поймете, что глубоко заблуждаетесь. Диксмер подошел к окну, Женевьева шагнула навстречу и, наклонившись к его уху, тихо произнесла несколько слов. Хозяин кожевенной мастерской поднял голову. - Он? - Он самый, - подтвердила Женевьева. - Вы уверены в этом? Молодая женщина на этот раз ничего не ответила. Она повернулась к Морису и, улыбаясь, протянула ему руку. На лице Диксмера была странная смесь благодушия и холодности. Он опустил приклад карабина на пол. - Ну, тогда другое дело, - сказал он. Затем он подал своим товарищам знак следовать за ним, отвел их в сторону и что-то сказал им, после чего те удалились вместе с ним. - Спрячьте перстень, - тем временем прошептала Женевьева. - Его все здесь знают. Морис быстро снял перстень с пальца и положил в карман жилета. Через минуту дверь павильона отворилась и Диксмер, уже без оружия, подошел к Морису. - Извините, гражданин, - сказал он ему. - Если бы я раньше знал, в каком я долгу перед вами! Моя жена, вспоминая об услуге, что вы оказали ей десятого марта, забыла ваше имя. И мы были в полном неведении, кому обязаны. Знай это, поверьте, мы ни на секунду не усомнились бы ни в вашей чести, ни в ваших намерениях. Простите же еще раз! Морис был ошеломлен. Он чудом держался на ногах, чувствуя, что голова его идет кругом и он вот-вот упадет. Он прислонился к камину. - И все-таки, - спросил он, - почему вы хотели убить меня? - Вот в чем секрет, гражданин, - ответил Диксмер, - и я вверяю его вашей порядочности. Как вы уже знаете, я кожевенник, хозяин этой мастерской. Большинство кислот, которые я применяю для выделки кож, являются запрещенным товаром. Короче, контрабандисты, работающие на меня, подумали, что готовится донос в Генеральный совет. Увидев, что вы собираете какие-то сведения, я испугался. А мои контрабандисты еще более меня испугались вашего красного колпака, а в особенности вашего решительного вида. Не стану от вас скрывать, что ваша смерть была делом решенным. - Уж это-то я хорошо знаю, черт возьми! - воскликнул Морис. - Вы не сообщили мне на этот раз ничего нового. Я слышал ваш спор и видел ваш карабин. - Я у вас уже попросил прощения, - продолжал Диксмер с трогательным простодушием. - Поймите же, благодаря теперешним беспорядкам, мы, я и мой компаньон господин Моран, на пути к тому, чтобы сколотить приличное состояние. У нас есть фурнитура для военных ранцев, ежедневно мы изготовляем их от полутора до двух тысяч. В результате счастливого стечения обстоятельств все мы очутились в таком положении, когда у муниципалитета нет времени проверять наши счета. Таким образом, надо признать, мы понемногу ловим рыбу в мутной воде. А кроме того, как я уже вам сказал, материалы мы получаем контрабандой; это позволяет нам выручать двести на сто. - Черт возьми! - сказал Морис. - Теперь я понимаю ваш страх: один донос - и все это прекратится. Но теперь-то вы знаете, кто я, и должны успокоиться, не так ли? - Теперь, - ответил Диксмер, - я тоже потребую от вас слова. Потом, положив руку Мориса на плечо, Диксмер посмотрел на него с улыбкой: - Ну а сейчас, когда вы в тесном кругу, могу сказать - среди друзей, признайтесь: зачем вы пришли сюда, молодой человек? Разумеется, - добавил хозяин кожевенной мастерской, - если вы захотите промолчать, то вполне вольны сделать это. - Но, кажется, я вам об этом говорил, - пробормотал Морис. - Да, о какой-то женщине, - сказал кожевенник, - было что-то связанное с женщиной. - Боже мой! Простите, гражданин, - сказал Морис. - Я прекрасно понимаю, что должен вам все объяснить. Да, я искал одну женщину, которая накануне вечером - она была в маске - сказала мне, что живет в этом квартале. Я не знаю ни ее имени, ни положения, ни адреса. Знаю только, что безумно влюблен, что она - маленького роста… (Женевьева была высокой.) - …что она блондинка и что у нее живое лицо… (Женевьева была брюнеткой с большими задумчивыми глазами.) - …одним словом, гризетка, - продолжал Морис. - Чтобы ей понравиться, я и надел этот простонародный костюм. - Ну вот, все и объяснилось, - сказал Диксмер с выражением ангельского доверия и без малейшего притворства. Женевьева, чувствуя, что заливается краской, отвернулась. - Бедный гражданин Ленде, - засмеялся Диксмер, - как ужасно вы провели здесь время, а уж вам-то я бы желал зла в самую последнюю очередь. Такой преданный патриот, брат! А ведь я и в самом деле подумал, что какой-то злоумышленник использует ваше имя. - Не станем больше говорить об этом, - сказал Морис, поняв, что пора уходить, - укажите мне обратный путь и забудем… - Указать вам дорогу? - воскликнул Диксмер. - Вы хотите нас покинуть? Ах нет, нет! Сегодня я, вернее, мы, я и мой компаньон, даем ужин, на котором будут и бравые молодцы, только что хотевшие вас зарезать. Я бы очень хотел, чтобы вы поужинали с нами. Вы увидите, что они вовсе не такие дьяволы, как кажутся на первый взгляд. - Но, - сказал Морис, вне себя от радости, что может еще несколько часов находиться возле Женевьевы, - я, право, не знаю, следует ли мне согласиться. - Как следует ли согласиться!? - воскликнул Диксмер. - Я думаю, что следует: на ужине будут такие же преданные и искренние патриоты, как и вы. Да и я не поверю, что вы не простили меня, пока мы не преломим хлеб за одним столом. Женевьева не произнесла ни слова. Морис терзался. - По правде говоря, - бормотал молодой человек, - боюсь, не буду ли вам мешать, гражданин… Этот костюм… Мой ужасный вид… Женевьева робко взглянула на него. - Мы приглашаем от чистого сердца, - сказала она. - Согласен, гражданка, - ответил Морис, кланяясь. - Хорошо, пойду успокою наших приятелей, - сказал кожевенник, - а вы пока согрейтесь, дорогой друг. Он вышел. Морис и Женевьева остались одни. - Ах, сударь, - сказала молодая женщина с интонацией, которой напрасно старались выразить упрек, - вы нарушили данное вами слово, вы не сумели сохранить тайну. - Как! - воскликнул Морис, - сударыня, разве я вас скомпрометировал? В таком случае, простите меня. Я удаляюсь и никогда… - Боже! - вскрикнула она, вставая. - Вы ранены в грудь! Ваша рубашка вся в крови. И действительно, на тонкой белой рубашке Мориса, странно контрастирующей с его грубым костюмом, виднелось большое пятно запекшейся крови. - О, не беспокойтесь, сударыня, - сказал молодой человек. - Один из контрабандистов уколол меня кинжалом. Женевьева побледнела и взяла его за руку. - Простите меня, - прошептала она, - за причиненное вам зло. Вы спасли мне жизнь, а я чуть не стала виновницей вашей смерти. - Разве я не вознагражден за все тем, что нашел вас? Неужели вы хоть на мгновение усомнились, что я искал вас, а не другую женщину? - Пойдемте со мной, - перебила его Женевьева, - я дам вам белье… Не нужно, чтобы наши гости видели вас в таком виде: это было бы для них страшным упреком. - Я вам причиняю много хлопот, правда? - спросил Морис, вздыхая. - Вовсе нет, я исполняю свой долг. И она добавила: - И исполняю его даже с большим удовольствием. Женевьева проводила Мориса в большую туалетную комнату, обставленную с утонченным изяществом, чего Морис никак не ожидал увидеть в доме хозяина кожевенной мастерской. Этот кожевенник действительно казался миллионером. Потом она открыла все шкафы. - Берите, - сказала она, - вы здесь у себя дома. И Женевьева удалилась. Когда Морис вышел, он увидел вернувшегося Диксмера. - Пойдемте, пойдемте, к столу! - сказал он, - ждут только вас. IX. УЖИН
Когда вместе с Диксмером и Женевьевой Морис оказался в столовой, расположенной в той части здания, куда его привели вначале, стол был уже накрыт к ужину, но зал был еще пуст. Друг за другом явились все шестеро приглашенных. Это были приятные внешне и в большинстве своем молодые мужчины, одетые по последней моде. На двоих или троих были даже карманьолы и красные колпаки. Диксмер представил им Мориса, перечислив при этом все его звания и достоинства. Затем, повернувшись к Морису, он сказал: - Вы, гражданин Ленде, видите всех, кто помогает мне в деле. В силу особенностей нашего времени, благодаря революционным принципам, стершим все границы, мы живем по законам самого святого равенства. Каждый день мы дважды собираемся за этим столом, и я счастлив, что вы соблаговолили разделить нашу семейную трапезу. Итак, к столу, граждане, к столу! - А господин Моран? - робко спросила Женевьева. - Разве мы не будем его ждать? - И то правда, - ответил Диксмер. - Гражданин Моран, о котором я уже вам говорил, гражданин Ленде, это мой компаньон. Если можно так выразиться, он является мозговым центром нашего дела: управляет письмоводством, заведует кассой, оформляет счета, выдает и получает деньги, то есть занят больше нас всех. И из-за этого иногда опаздывает. Сейчас я велю сходить за ним. В эту минуту дверь отворилась и вошел гражданин Моран. Это был человек невысокого роста, черноволосый, с густыми бровями. Он был в очках с зелеными стеклами, которые обычно носят люди, чьи глаза утомляются от работы. За очками прятались черные глаза - их блеск не могли скрыть даже стекла. Как только он произнес первые слова, Морис сразу вспомнил, что во время ужасного спора о его судьбе именно этот голос, одновременно мягкий и повелительный, настаивал на смягчении наказания. На нем был коричневый фрак с большими пуговицами, рубашка из белого шелка с тонким жабо, которое он в течение всего ужина часто теребил рукой. Морис не мог не восхищаться белизной и превосходной формой этой руки, что поражало: ведь это была рука торговца кожевенным товаром. Все сели на свои места. Гражданин Моран поместился справа от Женевьевы, Морис - слева, Диксмер - напротив жены; остальные гости расселись вокруг продолговатого стола как попало. Ужин был изысканным. У Диксмера был аппетит делового человека, и он, не скрывая этого, с большим благодушием воздавал должное своему столу. Его работники, точнее, те, что считались ими, составляли ему в этом добрую и верную компанию. Гражданин Моран говорил мало, ел еще меньше, почти не пил и редко смеялся. Морис, возможно, из-за воспоминаний, которые вызывал в нем его голос, испытывал к этому человеку живую симпатию. Он пытался определить возраст Морана, но не мог, и это его беспокоило. Моран казался ему то человеком сорока - сорока пяти лет, то совсем молодым. Диксмер, садясь за стол, счел своим долгом как-то объяснить гостям причину появления постороннего в их узком кругу. Он отчитался в этом как простодушный, не привыкший лгать человек, и гости, казалось, остались вполне довольны объяснением: хотя кожевенник представил молодого человека неловко, это небольшое предуведомление убедило всех. Морис взглянул на него с удивлением. "Клянусь честью, - сказал он себе, - я кажется, перестаю верить самому себе. Неужели это тот самый человек с горящим взглядом и грозным голосом, что три четверти часа назад преследовал меня с карабином в руках, непременно желая убить? В тот момент я мог бы принять его или за героя, или за убийцу. Черт возьми, до чего же любовь к кожевенному ремеслу может преобразить человека!" Во время этих наблюдений в сердце Мориса соседствовали печаль и радость; оба эти чувства были глубоки, и молодой человек не мог бы самому себе объяснить, что преобладало в его душе. Наконец-то он был рядом с прекрасной незнакомкой, с той, которую так долго искал. Как он и мечтал, у нее было нежное имя. Он был в упоении от счастья, чувствуя, что она находится рядом с ним. Он впитывал каждое слово, произнесенное ею, звуки ее голоса приводили в трепет самые потаенные струны его сердца. Но сердце это было разбито тем, что он видел. Женевьева оказалась такой, как он себе ее и представлял: действительность не разрушила сон той грозовой ночи. Это была молодая изящная женщина с грустным взглядом, с возвышенной душой; это была - как часто случалось в последние годы перед нынешним достопамятным 1793-м - благородная девушка, вынужденная из-за все большего разорения дворянства связать свою судьбу с буржуа, с коммерсантом. Диксмер казался честным человеком, он был, безусловно, богат; его отношение к Женевьеве свидетельствовало, что он поставил себе целью сделать эту женщину счастливой. Но эти доброта, богатство и благородные намерения разве могли заполнить то огромное расстояние, которое существовало между этими людьми - между молодой женщиной, поэтичной, изысканной, очаровательной, и мужчиной довольно заурядной внешности, с его меркантильными заботами? Чем Женевьева заполняла эту пустоту?.. Увы, случай сказал об этом Морису достаточно: любовью. Напрашивалось первоначальное предположение, возникшее в тот вечер, когда он встретился с молодой женщиной, - она возвращалась с любовного свидания. Мысль о том, что Женевьева кого-то любит, терзала сердце Мориса. Итак, он вздыхал и уже сожалел о том, что пришел сюда, чтобы принять еще большую дозу яда, называемого любовью. Но наступали минуты, когда, слушая этот голос, такой нежный, чистый и мелодичный, встречая ее взор, такой ясный, которому, казалось, нечего было таить и который открывал самые глубины души, Морис начинал думать, что совершенно невозможно, чтобы такое создание могло обманывать. И он ощущал горькую радость, думая, что эти прекрасные тело и душа принадлежат и всегда будут принадлежать только этому доброму буржуа с честной улыбкой и вульгарными шутками. За столом говорили о политике, да иначе и быть не могло. О чем еще было говорить в то время, когда политикой было пропитано все? Ее рисовали на дне тарелок, ею покрывали все стены, о ней беспрестанно возвещали на улицах. Вдруг один из гостей, до сих пор молчавший, спросил об узниках Тампля. При звуке этого голоса Морис невольно вздрогнул. Он узнал человека, который в недавнем приключении выступал за крайние меры; именно он уколол Мориса кинжалом, а затем настаивал на его смерти. |
