Александр Дюма - Соратники Иегу

    Около года тому назад старинный мой приятель Жюль Симон, автор "Долга", явился ко мне и попросил написать роман для "Журнала для всех". Я рассказал ему сюжет, который еще обдумывал. Сюжет ему подходил. Мы тут же заключили договор.

    Действие развертывалось между 1791-1793 годами, завязка намечалась в Варение, вечером того дня, когда был взят под стражу король.

    Хотя "Журнал для всех" очень спешил, я попросил Жюля Симона о небольшой отсрочке, так как мог приступить к роману только через две недели.

    Мне хотелось поехать в Варенн: город был мне совсем незнаком.

    Для меня невозможно создать роман или драму, не побывав в описываемой там местности.

    Прежде чем написать "Христину", я посетил Фонтенбло; чтобы написать "Генриха Третьего", побывал в Блуа; чтобы создать "Мушкетеров", съездил в Булонь и в Бетюн; чтобы написать "Монте-Кристо", посетил Каталаны и замок Иф; для создания "Исаака Лакедема" поехал в Рим и, разумеется, потерял гораздо больше времени, изучая на расстоянии Иерусалим и Коринф, чем если бы побывал там.

    Все это сообщает особую правдивость моим сочинениям, и созданные моим воображением герои так неразрывны с местностью, где я их поселил, что иные читатели начинают верить, будто они действительно существовали. Даже встречаются люди, которые были лично с ними знакомы.

    Так вот, я кое-что скажу вам по секрету, любезные читатели, только никому не передавайте моих слов! Я вовсе не хочу причинять ущерба почтенным отцам семейств, которые зарабатывают, выступая в роли чичероне, но, поверьте мне, если вы поедете в Марсель, вам непременно покажут дом Морреля на улице Кур, дом Мерседес в Каталанах, а в замке Иф - камеры, где томились Дантес и Фариа.

    Когда я ставил "Монте-Кристо" в Историческом театре, я написал в Марсель, чтобы мне сделали и прислали изображение замка Иф. Этот рисунок предназначался для декоратора. Художник, к которому я обратился, исполнил мою просьбу. Однако он перестарался и превзошел мои ожидания; подпись под рисунком гласила: "Замок Иф, место, откуда был сброшен Дантес".

    Впоследствии я узнал, что один славный чичероне, показывавший посетителям замок Иф, продавал им перья из рыбьих хрящей, вырезанные самолично аббатом Фариа. Но ведь Дантес и аббат Фариа существовали только в моем воображении; разумеется, Дантеса не сбрасывали с высоких стен замка Иф, и аббат Фариа не вырезывал перьев.

    Вот что значит для писателя посещать ту или иную местность!

    Итак, я задумал побывать в Варение, прежде чем приступить к роману, действие первой главы которого происходит в этом городе.

    Вдобавок меня беспокоил Варенн и с исторической точки зрения: чем больше я читал исторических трудов о нем, тем загадочнее становились для меня обстоятельства, связанные с арестом короля: мне не удавалось их объяснить, исходя из топографии города.

    Тогда я предложил своему молодому другу Полю Бокажу поехать вместе со мной в Варенн. Я был заранее уверен, что он согласится. Стоит предложить подобное путешествие человеку с богатым воображением и чарующим умом, как он тут же вскочит со стула и мигом очутится на вокзале.

    Мы сели в поезд и отправились в Шалон.

    В Шалоне мы сторговались с человеком, сдававшим внаймы экипажи: за десять франков в день он предоставил нам лошадь с двуколкой. Наша поездка длилась ровно одну неделю: три дня мы ехали из Шалона в Варенн, три дня - обратно и один день потратили на розыски материалов.

    С вполне понятным чувством удовлетворения я пришел к выводу, что еще ни один историк не считался по-настоящему с историей, но особенно я порадовался, убедившись, что г-н Тьер считался с историей меньше всех остальных ученых.

    Я и раньше подозревал, что дело обстоит именно так, но еще не был в этом уверен.

    Только Виктор Гюго в своей книге, озаглавленной "Рейн", проявил незаурядную точность. Да, но ведь Виктор Гюго - поэт, а не историк.

    Какими замечательными историками стали бы поэты, пожелай они сделаться учеными!

    Однажды Ламартин спросил меня, чем я объясняю огромный успех его "Истории жирондистов".

    - Я объясняю его тем, что вы оказались настоящим писателем-романистом, - отвечал я.

    Он погрузился в раздумье и под конец будто бы согласился со мной.

    Итак, я провел целый день в Варенне и посетил все места, имевшие отношение к роману, который решил озаглавить "Рене из Аргонна".

    Потом я возвратился в Париж. Мой сын в это время находился за городом, в Сент-Ассизе, близ Мелёна; там для меня была приготовлена комната, и я решил там писать свой роман.

    Я еще не встречал двух людей, со столь противоположными и в то же время столь сочетающимися характерами, как я и Александр. Конечно, мы проводим немало счастливых часов друг без друга, но мне думается, что самые лучшие часы мы проводим с ним вместе.

    Между тем уже четвертый день я сидел за письменным столом, пытаясь приступить к "Рене из Аргонна", но стоило мне взяться за перо, как оно выпадало у меня из рук.

    Дело не спорилось.

    Чтобы утешить себя, я принялся рассказывать сыну всякие истории. Случайно я вспомнил историю, которую мне в свое время поведал Нодье.

    Там шла речь о четырех молодых людях, причастных к Соратникам Иегу и казненных в Буркан-Бресе при самых драматических обстоятельствах.

    Одному из них, которому оказалось труднее всех умереть, вернее, которого стоило наибольших трудов умертвить, было всего девятнадцать с половиной лет.

    Александр с большим вниманием выслушал мой рассказ.

    Когда я кончил, он сказал:

    - Знаешь, как я поступил бы на твоем месте?

    - Как?

    - Я бросил бы "Рене из Аргонна", который никак не клеится, и вместо него написал бы роман "Соратники Иегу".

    - Но подумать только, ведь "Рене" уже больше года у меня в голове и почти закончен.

    - Ты никогда его не завершишь, раз до сих пор не кончил.

    - Может быть, ты и прав, но мне придется затратить добрых полгода, чтобы новый замысел созрел до такой степени.

    - Обещаю, что через три дня ты напишешь полтома.

    - Значит, ты готов мне помочь?

    - Да, я дам тебе двух персонажей.

    - И это все?..

    - Ты многого хочешь! Дальше действуй уж как знаешь: я занят своим "Денежным вопросом".

    - Ну так что же это за персонажи?

    - Английский джентльмен и французский офицер.

    - Посмотрим сначала англичанина.

    - Идет!

    И Александр нарисовал мне портрет лорда Тенли.

    - Твой английский джентльмен мне подходит, - заметил я. - Теперь обратимся к французскому офицеру.

    - Офицер - фигура загадочная, он изо всех сил рвется к смерти, но ему никак не удается умереть; и вот всякий раз, как он хочет быть убитым, он совершает новый блестящий подвиг и получает более высокий чин.

    - Но почему он так жаждет смерти?

    - Потому что ему опротивела жизнь.

    - А почему ему надоело жить?

    - Вот в этом-то и секрет романа!

    - Но ведь в конце концов придется его раскрыть.

    - На твоем месте я не стал бы этого делать.

    - Читатели все равно потребуют.

    - Ты скажешь им, чтобы сами доискивались; оставь какой-то труд на их долю.

    - Милый друг, меня засыплют письмами.

    - А тебе незачем на них отвечать.

    - Конечно, но для душевного спокойствия мне необходимо знать, почему мой герой так рвется к смерти.

    - О, я не прочь сказать об этом!

    - Посмотрим.

    - Так вот, представь себе, что Абеляр был не преподавателем диалектики, а солдатом…

    - А дальше?

    - Вообрази, что шальная пуля…

    - Превосходно!

    - Ясное дело, он не удалился бы в Параклет, но изо всех сил старался бы расстаться с жизнью.

    - Гм…

    - Что?

    - Трудновато…

    - Что же здесь трудного?

    - Публика не сможет проглотить.

    - Да ведь ты не скажешь об этом публике.

    - Честное слово, мне думается, ты прав… Подожди…

    - Я жду.

    - Есть у тебя "Воспоминания о Революции" Нодье?

    - У меня весь Нодье.

    - Пойди разыщи "Воспоминания о Революции". Помнится, он посвятил несколько страниц Гюйону, Лепретру, Амье и Иверу.

    - Ну, тогда скажут, что ты обокрал Нодье.

    - О! Он при жизни так любил меня, - неужели он после своей смерти не уступит то, что мне требуется!.. Найди "Воспоминания о Революции".

    Александр принес нужную книгу. Я открыл ее, начал перелистывать и быстро отыскал интересующее меня место.

    Вот отрывок из Нодье. Любезные читатели, вам будет небесполезно его прочесть. Привожу дословно.

    "Грабителей дилижансов, о которых идет речь в главе, именуемой „Амье“, недавно мной упомянутой, звали Лепретр, Ивер, Гюйон и Амье.

    Лепретру уже минуло сорок восемь лет. Это был отставной драгунский капитан, кавалер ордена Святого Людовика, обладавший благородной наружностью, внушительной осанкой и весьма утонченными манерами. Настоящие имена Гюйона и Амье так и не удалось установить. Этим они обязаны неизменной любезности торговцев паспортами. Представьте себе двух ветрогонов в возрасте от двадцати до тридцати лет, связанных друг с другом каким-то темным прошлым, быть может, даже неблаговидным поступком или чем-то более тонким и благородным, хотя бы боязнью запятнать свою фамилию, - и вам станет известно о Гюйоне и Амье все, что я могу о них припомнить. Последний отличался мрачной внешностью, и, возможно, именно своей отталкивающей наружности обязан дурной репутацией, каковой его наделили биографы.

    Ивер был сын богатого лионского коммерсанта; отец предложил унтер-офицеру, который конвоировал юношу, шестьдесят тысяч франков, чтобы тот устроил ему побег. В этой банде Ивер был одновременно Ахиллом и Парисом. Он был среднего роста, превосходного сложен, изящен, строен, ловок. Его взор неизменно пылал огнем, уста не покидала улыбка - такое невозможно забыть: бросалось в глаза сложное, непередаваемое выражение, сочетание кротости и силы, нежности и мужества. Когда им овладевало вдохновение, он говорил с пламенным красноречием и возвышенным энтузиазмом. Его беседа изобличала начатки превосходного образования, в ней сквозил незаурядный природный ум. Но было в нем нечто устрашающее - разительный контраст между выражением беззаботной веселости и трагичностью его положения. Впрочем, все признавали в нем доброту, великодушие, человечность, склонность заступаться за слабых. Он любил щеголять своей поистине богатырской силой, о которой трудно было догадаться, глядя на его несколько женственные черты. Он имел обыкновение хвалиться тем, что никогда не испытывал недостатка в деньгах и никогда не имел врагов. Это был его единственный ответ на обвинение в грабежах и убийствах. Ему было двадцать два года.

    Этих четверых обвиняли в нападении на дилижанс, перевозивший сорок тысяч франков, предназначенных на государственные нужды. Подобные налеты осуществлялись среди бела дня, едва ли не полюбовно и обычно производили мало впечатления на путешественников, чьих карманов это не затрагивало. Но на сей раз один из пассажиров, десятилетний мальчик, являя безумную отвагу, выхватил у кондуктора пистолет и выстрелил в нападающих. К счастью, это не боевое оружие, по обыкновению, было заряжено только порохом и никто не пострадал, но пассажиры не без оснований стали опасаться возмездия. С матерью мальчугана приключился сильный нервный припадок, который вызвал переполох и всецело поглотил внимание разбойников. Один из них бросился к даме, стал ее успокаивать, выказывая удивительную сердечность; он хвалил мужество ее юного сына и предлагал ей нюхательную соль и духи, которые эти господа обычно имели при себе для личного пользования. Между тем дама пришла в себя. Ее спутники по дилижансу обратили внимание, что в этот волнующий момент с лица грабителя упала маска, однако они не успели разглядеть его.

    Полиция того времени, ограниченная в своих возможностях, была вынуждена лишь наблюдать за событиями; будучи не в силах пресечь грабежи, она все же могла выслеживать преступников. Их пароль передавался где-нибудь в кафе, и во время игры на бильярде обсуждалось деяние, заслуживающее смертной казни.

    Вот так относились ко всему этому обвиняемые и общество. Эти люди, запятнанные кровью и сеявшие ужас, вечерами встречались в высшем свете и говорили о своих ночных подвигах как об очередном развлечении.

    Лепретр, Ивер, Гюйон, Амье предстали перед трибуналом соседнего департамента. От грабежа никто не пострадал, кроме казны, о которой не беспокоилась ни одна душа, поскольку не было уже известно, кто ее хозяин. Никто не мог опознать грабителей, за исключением прелестной дамы, которая и не подумала этого делать. Все четверо были единогласно оправданы.

    Между тем общественное мнение было так глубоко убеждено в виновности этих людей, что прокуратуре пришлось снова привлечь их к суду. Приговор был отменен. Но в ту пору власть чувствовала себя столь неуверенно, что чуть ли не опасалась карать бесчинства, которые на следующий день могли быть оценены как заслуга. Обвиняемых направили в суд департамента Эн, в город Бурк, где было немало их друзей, родных, пособников, соучастников. Думали удовлетворить притязания одной партии, бросая ей в жертву обвиняемых, но при этом хотели угодить и другой партии, обеспечивая преступников весьма надежным поручительством. И действительно, день, когда их посадили в тюрьму, был днем их триумфа.

    Следствие возобновилось, и на первых порах оно привело все к тем же результатам. Четверо обвиняемых находились под защитой фальшивого алиби, скрепленного сотней подписей, но им ничего бы не стоило добыть и десять тысяч. Эти подписи имели такой вес, что перед ними должна была спасовать всеобщая убежденность. Казалось, оправдательный приговор неизбежен, когда один вопрос председателя суда, быть может неумышленно коварный, придал процессу новый оборот.

    - Сударыня, - спросил он особу, которой один из грабителей оказал столько внимания, - кто именно из обвиняемых проявил такую заботу о вас?

    Этот вопрос, заданный в столь неожиданной форме, вызвал путаницу У нее в мыслях. Возможно, ей померещилось, что суду уже все известно и что председатель спрашивает ее с целью облегчить участь симпатичного ей человека.

    - Вот этот господин, - проговорила она, указывая на Лепретра. Обвиняемым, неразрывно связанным узами алиби, с этой минуты грозила смертная казнь. Они встали и с улыбкой поклонились даме.

    - Черт возьми! - воскликнул сквозь взрывы хохота Ивер, опускаясь на скамью. - Теперь, капитан, вы будете знать, что значит быть галантным!

    Мне передавали, что в скором времени злополучная дама скончалась от горя.

    Как обычно, приговор был подан на обжалование, но надежды оставалось очень мало. Революционная партия, которую месяц спустя должен был раздавить Наполеон, в данное время взяла верх. Контрреволюция проявила себя чудовищными действиями. Нужно было карать для назидания, и принимались меры, к каким обычно прибегают в затруднительных случаях, ибо иной раз правительства можно уподобить простым смертным: самые слабые оказываются наиболее жестокими. Впрочем, группы Соратников Негу уже начали распадаться. Люди, возглавлявшие эти удалые банды, - Дебос, Астье, Бари, Ле Кок, Дабри, Дельбульб, Сторкенфельд - сложили головы на эшафоте или в стычках. Осужденные не могли надеяться, что их выручит какой-нибудь дерзкий налет; обескураженные безумцы в ту пору даже не способны были бороться за свою жизнь и равнодушно кончали с собой, как это сделал Пиар в конце веселой пирушки, избавляя от трудов правосудие или мстителей. Наших грабителей ожидала смерть.

    Их кассация была отвергнута; но представители правосудия отнюдь не первыми узнали об этом. Три ружейных выстрела у стен тюрьмы предупредили осужденных. Комиссар Директории, представитель прокуратуры в суде, испугался, убедившись, что население поддерживает осужденных, и вызвал наряд жандармов, которыми в то время командовал мой дядя. В шесть часов утра шестьдесят всадников выстроились перед воротами тюремного двора.