Любовное приключение
Биографическая повесть Дюма "Любовное приключение" ("Une aventure d'amour"), в которой автор светло и, скорее всего, искренне вспоминает историю своих взаимоотношений с актрисой Лиллой Бульовски, а заодно обращается к своему прежнему страстному роману с певицей Каролиной Унгер. Александр Дюма Любовное приключение
I
Как-то осенним утром 1856 года мой слуга, несмотря на данное ему твердое распоряжение не беспокоить меня, открыл дверь кабинета и в ответ на весьма выразительную гримасу, появившуюся на моем лице, сказал: - Сударь, она очень привлекательна. - Кто, болван? - Дама, из-за которой я решился побеспокоить вас. - А мне какое дело до того, что она привлекательна. Ты прекрасно знаешь, что когда я работаю, то никого не принимаю. - К тому же, - продолжал он, - она пришла от имени вашего друга, сударь. - Какого друга? - Того, что живет в Вене. - Так кто это? - О сударь, у него какое-то диковинное имя, что-то вроде Рубин или Бриллиант. - Сапфир? - Да, сударь, Сапфир, точно. - Ну, тогда другое дело, поднимись наверх и принеси мне халат. Слуга вышел. Я услышал легкие шаги за дверью кабинета; затем появился г-н Теодор, держа в руках халат. Когда я отмечаю слугу столь уважительным обращением, как "господин", то это значит, что он отличается глупостью или плутовством. У меня было три самых великолепных образчика подобного рода, какие только можно повстречать: г-н Теодор, г-н Жозеф и г-н Виктор. Господин Теодор был всего лишь дурак, но уж в этом он достиг совершенства. Я отметил это так, к слову, для того чтобы хозяин, у которого он теперь служит, если, конечно, у него есть хозяин, не путал его с двумя остальными. Впрочем, глупость имеет большое преимущество перед плутовством: то, что слуга глуп, замечают довольно быстро, а вот, что он плут, выясняется, как правило, слишком поздно. У Теодора были свои подопечные. За столом у меня всегда достаточно просторно, чтобы за ним разместились два или три моих приятеля, которых никто не приглашал. И если их не всегда ждал хороший обед, то на радушный прием они могли рассчитывать. Когда же обед, по мнению г-на Теодора, был хорошо приготовлен, г-н Теодор извещал об этом тех из моих друзей или знакомых, кому он отдавал предпочтение. Однако, в зависимости от того, насколько щепетилен; был человек, одним Теодор говорил: - Господин Дюма сказал сегодня утром: "Как давно я не видел дорогого (имярек); ему надо обязательно прийти ко мне и напроситься на обед". Конечно же, этот приятель, чтобы предупредить мое желание, приходил ко мне отобедать. С менее щепетильными он ограничивался тем, что, взяв их под локоть, произносил: - Сегодня у нас прекрасный обед, приходите. После такого приглашения мои приятели, возможно и не собиравшиеся приходить, шли к нам обедать. Я назвал лишь одну особенность, присущую такой богатой индивидуальности, как г-н Теодор; чтобы дополнить его портрет, мне бы потребовалась целая глава. Но вернемся к визиту, о котором доложил г-н Теодор. Надев халат, я отважился подняться к себе в мастерскую. И действительно, я увидел там привлекательную молодую женщину, высокую, с ослепительно белой кожей, голубыми глазами, темно-русыми волосами и великолепными зубами. На ней было закрытое платье из тафты жумчужно-серого цвета, восточного фасона шаль из арабской ткани и одна из тех очаровательных шляпок, какие, к сожалению, несколько не пришлись по вкусу в Париже, но настолько к лицу даже некрасивым и не очень молодым женщинам, что в Германии их называют "последняя попытка". Незнакомка протянула мне письмо, и я узнал неразборчивые каракули бедняги Сапфира, которыми был написан адрес. Я положил письмо в карман. - Так вы не будете читать? - с сильным иностранным акцентом спросила меня гостья. - Бесполезно, сударыня, - ответил я, - почерк мне знаком, а ваши губки достаточно привлекательны для того, чтобы мне захотелось именно из них услышать, чему я обязан честью вашего визита. - Да я хотела вас увидеть, вот и все. - Отлично! Именно это заставило вас проделать путешествие из Вены? - Кто вам это сказал? - Моя скромность. - Прошу прощения, но все же вы не слывете скромником. - Это правда: у меня бывают дни, когда я тщеславен. - Какие же это дни? - Те дни, когда обо мне пытаются судить и когда я сравниваю себя… - … с теми, кто вас пытается судить? - Вы остроумны, сударыня… Не соблаговолите ли сесть? - А если бы я была только красива, вы бы не стали делать мне подобного приглашения? - Нет, я бы предложил вам нечто иное. - Боже! До чего же французы самоуверенны! - Это не совсем их вина. - Когда я уезжала из Вены во Францию, я дала себе зарок. - Какой же? - Всего лишь - не отказываться, когда приглашают сесть. Я встал и поклонился. - Сделайте милость, скажите, с кем имею честь разговаривать? - Я драматическая актриса, венгерка по национальности; меня зовут госпожа Лилла Бульовски. У меня есть муж, которого я люблю, и ребенок, которого я обожаю. Если бы вы прочитали письмо нашего общего друга Сапфира, вы бы сами все это узнали. - А вам не кажется, что вы только выиграли, рассказав об этом сами? - Трудно сказать, ибо разговор с вами принимает странный оборот! - В вашей власти направить его так, чтобы он вас устраивал. - Ну, конечно! Вы же без конца локотком поворачиваете его то вправо, то влево. - В основном влево. - А именно в эту сторону я и не хочу идти. - Хорошо, пойдем направо. - Боюсь, это невозможно. - Увидите, это возможно… Повторите то, что вы сейчас мне рассказали; итак, вы… - … драматическая актриса. - В каких пьесах вы играете? - В любых: в драме, комедии, трагедии. К примеру, я играла почти во всех ваших пьесах, от "Екатерины Говард" до "Мадемуазель де Бель-Иль". - А в каком театре? - В театре Пешта. - Это в Венгрии? - Я же вам сказала, что я венгерка. Я вздохнул. - Почему вы вздыхаете? - спросила меня г-жа Бульовски. - Понимаете, одно из самых приятных воспоминаний моей жизни связано с вашей соотечественницей. - Вот вы опять поворачиваете разговор влево. - Разговор, но не вас. Вообразите себе… Но нет, продолжайте. - Ни в коем случае. Вы собирались рассказать какую-то историю, так рассказывайте ее. - Зачем? - Да чтобы развлечь меня! Все могут читать вас, но не всем дано вас услышать. - Вы хотите поймать меня на моем самолюбии. - Да я вовсе не хочу вас ловить. - Хорошо, оставим разговоры обо мне. Итак, вы драматическая актриса, венгерка по национальности, вас зовут госпожа Лилла Бульовски, у вас есть муж, которого вы любите, ребенок, которого вы обожаете, и вы приехали в Париж, чтобы увидеть меня. - Это прежде всего. - Отлично, а после этого? - Увидеть всё, что смотрят в Париже. - А кто же вам будет показывать всё, что смотрят в Париже? - Вы, если захотите. - Понимаете ли вы, что, если нас хотя бы трижды заметят вместе, этого будет достаточно для того, чтобы пошли разговоры… - Какие разговоры? - Что вы моя любовница. - И что же? - Отлично! - Разумеется, отлично. Те, кто меня знает, в это не поверят, а что касается тех, кто меня не знает, - какая мне разница, что они будут говорить обо мне. - Вы философ. - Нет, логик. Мне двадцать пять лет, и мне так часто говорят о моей красоте, что я считаю нужным верить этому, пока это действительно так, а не когда все останется в прошлом. Не думаете же вы, что, уехав из Пешта в Париж совсем одна, даже без горничной, я не была убеждена, что кто-нибудь да попытается позлословить обо мне. Пусть злословят, это меня ни на минуту не остановит! Для меня искусство важнее всего! - Так, значит, ваше путешествие в Париж - это поездка по делам искусства? - Да, и только. Я хотела увидеть ваших выдающихся поэтов, чтобы узнать, похожи ли они на наших, и ваших выдающихся драматических актеров, чтобы узнать, можно ли у них чему-либо поучиться. Я попросила у Сапфира письмо для вас, он мне его дал, и вот я здесь. Вы можете уделить мне несколько часов? - Сколько пожелаете. - Прекрасно. Я могу оставаться в Париже целый месяц, в моем распоряжении шесть тысяч франков, чтобы тратить их как на покупки, так и на удовольствия, и тысяча франков, чтобы вернуться в Пешт. Представьте, что Сапфир прислал вам студента из Лейпцига или Гейдельберга, а не драматическую актрису из театра в Пеште, и действуйте соответственно. - Вы будете со мной обедать? - Каждый раз, когда вы будете свободны. - На днях мы сможем пойти на спектакль. - Отлично. - Считаете ли вы, что нам нужно приглашать кого-нибудь третьего? - Никоим образом. - И вам безразлично, что могут сказать? - Если бы вы прочитали письмо от Сапфира, вы бы увидели, что часть послания полностью посвящена именно этой теме. - Я прочитаю письмо от Сапфира. - Когда же? - Когда вы уйдете. - Ну, тогда напишите мне два-три рекомендательных письма, и я уйду: одно - Ламартину, другое - Альфонсу Карру, а третье - вашему сыну. Кстати, я играла в его "Даме с камелиями". - Нет необходимости писать ему - завтра мы будем обедать вместе, если вы не против. - Конечно, я не против. Мне говорили, что госпожа Дош была очаровательна в "Даме с камелиями". - Госпожа Дош будет обедать с нами и возьмется сводить вас куда-нибудь. - Куда же? - Куда ей вздумается. В жизни нужно оставлять место для случая. - Вы мне как-нибудь расскажете вашу историю о моей соотечественнице? - Если это доставит вам удовольствие… - Конечно. ! - И когда? - Когда я вас об этом попрошу. - Чудесно! - А теперь письма. Поймите, я экономила шесть лет, чтобы приехать в Париж; возможно, я сюда больше уже никогда не вернусь и поэтому не могу терять время. Я спустился в кабинет и написал два или три письма, о которых меня просила г-жа Бульовски, затем вернулся и отдал их. Я собирался поцеловать ей руку, когда она порывисто поцеловала меня в обе щеки. - Разве я не сообщала вам, что вы имеете дело со студентом из Лейпцига или Гейдельберга? - Да. - Так вот, немцы или жмут руку, или целуются. - Давайте придерживаться поцелуев. Во Франции есть поговорка, которая говорит, что из несостоятельного должника надо вытянуть то, что можно. До встречи завтра, за обедом. - Завтра за обедом. А где? - Здесь. - В котором часу? - В шесть часов. - Хорошо, и не сердитесь на меня, если я опоздаю на несколько минут. - А если вы на несколько минут придете раньше, вас за это благодарить не надо? - Нет, мне доставляет удовольствие быть с вами, и если я приду раньше, то сделаю это для моего собственного удовольствия. До завтра. И она легко спустилась по лестнице, обернувшись на площадке, чтобы послать мне прощальное дружеское приветствие. У двери рабочего кабинета я наткнулся на г-на Теодора: глаза его были вытаращены, а рот растянут в улыбке. - Ну вот, теперь господин видит, что я все же не такой глупый, как он говорит? - Да, - ответил я, - но вы все же бестолковее, чем я думал. И я вошел в кабинет, оставив его в полном недоумении. II
В течение месяца два или три раза в неделю я обедал с г-жой Бульовски и два или три раза в неделю водил ее в театр. Должен заметить, наши звезды не так уж ослепили ее, за исключением Рашели. Госпожи Ристори не было тогда в Париже. Как-то утром г-жа Бульовски зашла ко мне. - Я уезжаю завтра, - сказала она. - Почему завтра? - Потому что у меня осталось денег только на то, чтобы вернуться в Пешт. - Вас это огорчает? - Нет, я увидела в Париже все что хотела. - Сколько же у вас осталось? - Тысяча франков. - Вам потребуется не больше половины этой суммы. - Нет, ведь я не сразу еду в Вену. - И каков ваш маршрут? - Вот он: я еду в Брюссель, Спа и Кёльн. Я поднимусь по Рейну до Майнца и оттуда отправлюсь в Мангейм. - Какого дьявола вы собираетесь делать в Мангейме? Вертер застрелился, а Шарлотта скончалась. - Я хочу встретиться с госпожой Шредер. - Трагической актрисой? - Да, а вы ее знаете? - Однажды я видел ее игру во Франкфурте; гораздо лучше я знаком с ее двумя сыновьями и дочерью. - У нее два сына? - Да. - А я думала, что один - Девриент. - Он актер, а я знаю и другого, священника, который живет в Кёльне, за церковью святого Гедеона. Если хотите, я дам вам письмо для него. - Благодарю, но у меня дело к его матери. - И чего вы хотите от нее? - Как я вам уже говорила, я венгерка и играю в комедии, драме и трагедии на венгерском языке. Так вот, мне уже наскучило играть для шести или семи миллионов зрителей. Я бы хотела играть на сцене на немецком, чтобы меня слушали тридцать или сорок миллионов человек. Для этого я хочу увидеть госпожу Шредер, показать ей какой-нибудь отрывок на немецком, и, если она даст мне надежду, что за год репетиций я смогу избавиться от акцента, я продам несколько бриллиантов, буду жить в тех городах, где будет жить она, в качестве компаньонки или горничной, если она захочет. А через год я начну выступать в театрах Германии… Ну, как? - Я вами восхищаюсь. - Да нет же, вы мною не восхищаетесь, вы находите это вполне естественным; я ужасно честолюбива, у меня был большой успех, и мне захотелось большего. - С такой силой воли вы этого добьетесь. - А теперь мы вместе пообедаем, не так ли? Мы пойдем в театр в последний раз. Вы дадите мне несколько рекомендательных писем в Брюссель, где я собираюсь остановиться на день или два и отправить мой багаж в Вену; мы попрощаемся, и я уеду. - Почему мы должны прощаться? - Я вам еще раз говорю: потому что я уезжаю. - Мне пришла в голову одна мысль. - Какая? - У меня есть дело в Брюсселе. Ну и вот, вместо того чтобы писать для вас письма, я поеду вместе с вами. Одной вам будет смертельно скучно, признайтесь. Она засмеялась. - Я была уверена, что вы мне это предложите, - сказала она. - И вы заранее решили согласиться? - Признаюсь, да. По правде сказать, я вас очень люблю. - Спасибо. - И кто знает, может, мы никогда больше не увидимся! Итак, договорились: мы уезжаем завтра. - Завтра… и каким поездом? - Утренним, восьмичасовым. Ну, я убегаю. - Уже? - Я ужасно занята, вы понимаете, последний день… Кстати… - Что? - Мы поедем не вместе, а встретимся там случайно… - Почему? - Потому что я еду со своими знакомыми. - Они из Вены? - Да. - Вам больше недостаточно вашей чистой совести? - Они не глупы. - Тогда сделаем лучше. - Лучшее - враг хорошего. - Вместо того чтобы уезжать завтра утром, отправляйтесь завтра вечером. - Тогда и они поедут вечером - они решили ехать вместе со мной. |