Александр Дюма - Замок Эпштейнов

    Однажды во Флоренции долгим и чудесным зимним вечером 1841 года мы сидели у княгини Голицыной. Как было заранее условлено, каждый из нас должен был рассказать какую-нибудь историю, причем непременно фантастическую, и мы уже выслушали всех гостей, кроме графа Элима.

    Граф Элим был красивый молодой человек, высокий, бледнолицый, светловолосый и худощавый, склонный к меланхолии, которую еще больше подчеркивали внезапно овладевавшие им припадки безумного веселья, похожие на приступы горячки. Уже не раз в его присутствии речь заходила о призраках и привидениях, и мы неизменно спрашивали его, что он об этом думает. Он отвечал нам убежденным, не допускающим сомнений тоном:

    - Я верю в это.

    Почему он так верил в привидения? Никто и никогда его не спрашивал. Впрочем, в таких случаях, веришь ты или нет, всегда крайне затруднительно дать объяснение.

    То, что Гофман верил в реальное существование своих героев, вполне понятно: он сам видел Повелителя блох и лично знал Коппелиуса.

    Поэтому-то, когда прослушав странные и невероятные истории о призраках, видениях и выходцах с того света, граф Элим говорил: "Я верю в это" - никто не сомневался, что это действительно так.

    Когда пришла очередь графа познакомить нас со своим рассказом, все обернулись к нему с нескрываемым любопытством. Мы были уверены, что непременно услышим от графа историю, похожую на действительность, а ведь именно это и составляет главное очарование такого рода сюжетов. Мы уже были готовы проявить настойчивость, но он не заставил себя упрашивать: едва княгиня напомнила ему, что пришло его время, он поклонился в знак согласия и попросил извинения за то, что речь пойдет о приключении, случившимся с ним лично.

    Нетрудно догадаться, что это предуведомление лишь усилило интерес слушателей. Все смолкли, и граф немедленно приступил к повествованию.

    - Три года назад я путешествовал по Германии. Я вез с собой рекомендательные письма к одному богатому франкфуртскому негоцианту, у которого были в окрестностях города прекрасные угодья для охоты. Зная, что я страстный любитель ее, он пригласил меня поохотиться с его старшим сыном (должен вам сказать, что сам он откровенно презирал это занятие, но сын был на этот счет совсем другого мнения).

    В назначенный день мы встретились у городских ворот: там нас уже ждали лошади и экипажи. Мои спутники расселись в шарабаны, некоторые вскочили на лошадей, и мы весело тронулись в путь.

    Не прошло и полутора часов, как мы прибыли на ферму нашего хозяина, где нас ожидал роскошный ужин. Тут я не мог не признать, что если наш хозяин сам и не любитель охоты, то, по крайней мере, поощрять склонности других он умеет прекрасно.

    Нас было восемь человек: сын хозяина, его учитель, пятеро его друзей и я. За столом я оказался рядом с учителем, и мы разговорились. Речь зашла о путешествиях: он побывал в Египте, а я как раз возвратился оттуда. Это обстоятельство и стало причиной возникшей между нами близости. Отношения такого рода кажутся долговечными в момент их зарождения, но в один прекрасный день пути людей расходятся и тогда близость исчезает, как будто ее никогда и не было.

    Уже вставая из-за стола, мы с учителем уговорились держаться на охоте рядом. Он дал мне совет: засесть в центре так, чтобы мне были хорошо видны горы Таунус; когда мои товарищи будут гнать дичь, зайцы и куропатки устремятся в леса, покрывающие эти горы, и я смогу из укрытия стрелять в дичь, поднятую не только мною, но и другими.

    Мы начали охоту за полдень, а в октябре дни уже коротки, так что я поспешил последовать полученному совету. Вскоре по обилию дичи мы убедились, что быстро наверстаем упущенное время.

    Я не замедлил оценить указания моего доброго учителя: зайцы и куропатки так и мелькали передо мной; к тому же целые стаи дичи, которую гнали мои товарищи, устремлялись к лесу, и вся эта живность становилась для меня удобной мишенью. Удача воодушевила меня, и после двух часов охоты я, в сопровождении отличной легавой, направился прямо в горы, твердо пообещав себе держаться на возвышенности, чтобы не терять из виду моих спутников.

    "Человек предполагает, а Бог располагает" - эта пословица придумана как раз для охотников. Некоторое время я действительно не терял из виду равнину. Но внезапно в долине скрылась стая красных куропаток - таких я в тот день еще не видел.

    Двух из них я убил сразу же, а затем пустился в погоню за остальными: подобно охотнику Лафонтена, я был одержим алчностью…

    Прошу меня простить за столь подробное описание псовой охоты, - обратился граф Элим к дамам, прерывая рассказ, - но это поможет вам понять, каким образом я очутился в полном одиночестве и почему за этим последовали столь странные события.

    Мы дружно заверили графа, что слушаем его с живейшим интересом, и он продолжал:

    - Итак, забыв обо всем на свете, я гнался за куропатками. Стая перелетала из кустов в кусты, с косогора на косогор, из одной долины в другую и увлекала меня все дальше в горы. Я преследовал куропаток с таким пылом, что и не заметил, как небо заволокли тучи: надвигалась гроза. Первый раскат грома заставил меня опомниться. Оглядевшись, я увидел, что нахожусь в глубине какой-то долины, на маленькой полянке, вокруг которой поднимаются покрытые лесом горы. На одной из этих гор я заметил развалины старого замка. Никаких следов дороги вокруг не было. Меня завел сюда охотничий азарт, и я пробирался сквозь заросли кустарника. Теперь нужно было искать проторенную дорогу. Но где она? Я не знал.

    Между тем тучи сгущались и все сильнее затягивали небо. Стали чаще раздаваться раскаты грома, и несколько крупных капель дождя с шумом упали на ворох пожелтевших листьев, которые с каждым порывом ветра взлетали в воздух, подобно птицам, сорвавшимся с дерева.

    У меня было мало времени; я сориентировался как мог и, сочтя, что маршрут намечен, двинулся вперед, решив не уклоняться от прямой линии. Я рассчитывал, что через четверть льё, самое большее через пол-льё наткнусь на дорогу или тропинку, и они обязательно куда-нибудь меня выведут. Кроме того, в этих горах ни людей, ни животных бояться не стоит: разве что встретятся какой-нибудь бедный крестьянин да пугливая дичь. Стало быть, самое худшее, что меня ожидало, - ночь под деревом, что само по себе и не так страшно, если бы только небо с каждой минутой не становилось все более угрожающим. Нужно было во что бы то ни стало найти кров. Я собрался с силами и зашагал вдвое быстрее.

    К несчастью, мне пришлось идти по склону, покрытому лесной порослью, что создавало множество препятствий и заставляло меня часто останавливаться: то на моем пути оказывался кустарник, такой густой, что перед ним пятилась моя собака; то расщелина, какие часто встречаются в горной местности, заставляла меня делать большой крюк. В довершение всех моих бед внезапно совсем стемнело и дождь начал лить с такой силой, которая удручает странника, не имеющего надежды найти где-нибудь приют. Кроме того, обед у нашего гостеприимного хозяина все более отдалялся, а физические упражнения, которым я предавался в течение последних шести часов, весьма способствовали возбуждению хорошего аппетита.

    По мере того как я продвигался вперед, лесная поросль постепенно сменилась лесом. Идти стало легче, но, по моим расчетам, из-за тех крюков, что мне приходилось делать, я несколько уклонился от намеченного маршрута. Это, однако, не особенно меня беспокоило. С каждым шагом лес становился все более густым и наконец превратился в настоящую чащу. Я пробирался все дальше и, пройдя около четверти льё, как и предвидел, нашел тропинку.

    Теперь предстояло выбрать, в какую сторону идти: направо или налево. Я был в полнейшей нерешительности и в конце концов отдался на волю случая, двинувшись направо, а точнее говоря, последовав за своей собакой, выбравшей это направление.

    Будь я в укрытии, под каким-нибудь навесом, в каком-нибудь гроте, в каких-нибудь развалинах, картина, представшая моему взору, привела бы меня в восхищение. Молнии вспыхивали одна за другой, причудливые отблески мерцали в листве деревьев. Глухие стоны грозы слышались сначала в одном конце долины, потом катились по ней, отдавались гулким эхом в другом ее конце и наконец смолкали вдали. Могучие буки, гигантские сосны и столетние дубы клонились под порывами ураганного ветра, словно пшеничные колосья от майского ветерка. Деревья противились натиску бури и стенали, изнемогая в неравной борьбе. Ураган гневно обрушивал на лес дождь, молнию, ветер, а лес протяжно отзывался грустной и торжественной жалобой, какую исторгает несчастный, несправедливо преследуемый ударами судьбы.

    Но я был слишком слаб перед лицом этого неистовства природы, слишком остро чувствовал натиск стихии, чтобы испытывать в ту минуту поэтические чувства. С неба на меня низвергались потоки воды. Я вымок до нитки, а голод становился все более мучительным. Между тем тропинка, по которой я упорно следовал, как будто становилась шире и отчетливее. Было очевидно, что она приведет меня к какому-нибудь жилью.

    И действительно, после получаса моих странствий среди буйства стихий я увидел при свете молнии, что тропинка ведет меня прямо к какому-то домику. Окрыленный надеждой обрести, наконец, кров и гостеприимство, я тут же забыл о своей усталости, ускорил шаг и через минуту уже стоял перед этим вожделенным приютом. Но, к великому разочарованию, я не заметил в окнах огня. Было еще слишком рано для того, чтобы хозяин лег спать, однако двери и ставни домика были плотно закрыты, и весь его внешний вид создавал впечатление, что он необитаем. Между тем, несмотря на разрушительные последствия урагана, все вокруг свидетельствовало о ежедневной заботе: виноградная лоза, листья которой наполовину облетели, вилась вдоль стены; розовые кусты, сохранившие несколько поздних цветков, были отделены от дорожек деревянной изгородью и образовывали маленький сад. В полной уверенности, что меня никто не услышит, я все же постучал.

    И в самом деле, мой стук смолк, не вызвав в доме никакого ответного движения. Я крикнул, но никто не отозвался.

    Признаюсь вам, если бы у меня была возможность проникнуть в дом, я бы непременно ею воспользовался, невзирая на отсутствие хозяина. Но двери и ставни были не только закрыты, но и наглухо заперты, а я, признаться, не до такой степени верил в немецкое гостеприимство, чтобы отважиться взломать их.

    Одна мысль несколько утешала меня: этот домик не мог быть здесь единственным жилищем. Значит, где-нибудь неподалеку должны находиться деревня или замок. Я решил сделать последнюю попытку и постучал сильнее, но, поскольку и это не возымело никаких последствий, отправился на дальнейшие поиски.

    Как я и думал, в двухстах или трехстах шагах я обнаружил ограду какого-то парка. Некоторое время я двигался вдоль нее, отыскивая калитку; пролом в стене, на который я вскоре наткнулся, избавил меня от дальнейших поисков. Перешагнув через обломки, я очутился в парке.

    Этот парк, должно быть, служил когда-то местом для прекрасных прогулок его сиятельных владельцев. В Германии такие роскошные парки еще и теперь можно кое-где обнаружить, тогда как во Франции их через пятьдесят лет уже совсем не останется. Это было нечто вроде Шамбора, Мортефонтена или Шантийи. Но если хижина и прилегающий к ней сад, которые я только что видел, с первого взгляда обнаруживали тщательный уход за ними, то этот величавый парк казался заброшенным, неухоженным и одиноким.

    Когда тучи немного расступались, буря на время стихала и в природе восстанавливалось минутное спокойствие, этот некогда великолепный парк при слабом лунном свете являл взору плачевную картину одичания: везде разросся кустарник, а деревья, вырванные из земли бурей или рухнувшие от старости, лежали поперек аллей так, что поминутно приходилось продираться сквозь ветви или перешагивать через распростертые, оголенные стволы, подобные мертвым телам. Это зрелище сильно удручало меня, и надежда обнаружить в замке, к которому вели мрачные, заросшие аллеи, какое-нибудь живое существо, становилась все слабее.

    Дойдя, однако, до какого-то перекрестка, где четыре из пяти когда-то стоявших здесь столбов лежали на земле, я заметил свет, мелькнувший, казалось, в окне и немедленно исчезнувший. Как ни мимолетен был этот проблеск, его оказалось достаточно: я устремился в направлении к нему и минут через десять вышел из парка. На противоположном конце лужайки в окружении деревьев стояла черная громада. Я решил, что это замок.

    Подойдя ближе, я увидел, что не ошибся. Однако свет, похожий на блуждающую звезду, совсем исчез, и чем ближе я подходил к этому странному зданию, тем более оно казалось мне необитаемым.

    Это был один из тех часто встречающихся в Германии старых замков, архитектура которых, вопреки многочисленным переделкам, произведенным по необходимости или по прихоти хозяев, ясно указывает на то, что они построены в XIV веке. Чувство бесконечной грусти охватило меня при виде этого внушительного сооружения: ни одно из десяти или двенадцати окон, располагавшихся на фасаде, не было освещено. Окна одной из комнат были закрыты внешними ставнями, но, одна из них, нарушая последовательность ряда, была наполовину разбита, и я понял, что эта комната так же темна, как и остальные, иначе свет проникал бы через отверстие в ставне. На других окнах тоже, видимо, когда-то были ставни, но сейчас они либо были вовсе сняты, либо почти полностью отвалились и висели на одной петле, напоминая сломанные крылья птиц.

    Я окинул взором весь фасад в поисках входа во внутренний двор, откуда надеялся увидеть разыскиваемый мною свет. И вот между двух башенок в конце стены я обнаружил дверь, которая сначала показалась мне прочно закрытой. Я все же толкнул ее, и она сразу поддалась из-за отсутствия какого-нибудь запора.

    Я ступил на порог, затем нырнул под темную арку и наконец оказался во внутреннем дворе, заросшем травой и кустарником. В глубине двора сквозь мутное стекло одного окна пробивался, будто сквозь туманную пелену, благословенный свет, который я уже начал было считать плодом моего воображения. Два старика, вероятно муж и жена, сидели при свете лампы, греясь у очага. Я поискал вход: он оказался прямо у окна. В спешке я нечаянно задел рукой задвижку, и дверь резко распахнулась. Старуха вскрикнула. Я поспешил как можно скорее рассеять страх, в который мое неожиданное появление повергло этих мирных людей.

    - Не бойтесь, друзья мои, - заговорил я, - заблудившийся охотник, смертельно уставший, изнемогающий от голода и жажды просит у вас стакан воды, кусок хлеба и постель.

    - Простите моей жене ее испуг, - сказал старик, вставая мне навстречу. - Этот замок стоит в столь пустынном месте, что лишь по воле несчастного случая сюда забредает странник. Поэтому неудивительно, что, увидев вооруженного человека, бедная Берта так испугалась. Хотя, хвала Господу, ни нам, ни нашему хозяину не приходится бояться воров.

    - Во всяком случае, друзья мои, на этот счет вы можете быть спокойны. Я граф Элим М. Я знаю, мое имя вам ни о чем не говорит, но вы, может быть, знаете господина фон Р. из Франкфурта. У меня были к нему рекомендательные письма, и он пригласил меня на охоту, во время которой я, погнавшись за стаей красных куропаток, заблудился в горах Таунус.

    - Ах, сударь мой, - ответил старик, в то время как его жена с любопытством разглядывала меня, - мы ведь никого не знаем в городе. Я думаю, уже лет двадцать ни я, ни моя жена там не были, но нам и не нужно больше никаких объяснений. Вы хотите есть, пить и нуждаетесь в отдыхе. Ужин мы вам сейчас приготовим. Что касается постели (тут старики переглянулись), то с этим будет труднее, ну да там увидим.

    - Не беспокойтесь, друзья мои, я прошу только небольшую часть вашего ужина и кресло где-нибудь в уголке замка.

    - Предоставьте все нам, сударь, - сказала старуха. - Обсушитесь и обогрейтесь, а уж мы за это время постараемся сделать все что в наших силах.

    Совет обсушиться и обогреться был отнюдь не праздным: я вымок до нитки, и зубы мои стучали от холода. Моя собака, впрочем, подавая мне пример, уже улеглась возле очага, стойко перенося исходящий от него жар, такой сильный, что в нем могла бы свариться вся моя дичь, потребовавшая столь утомительного преследования.

    Поскольку я решил, что запасы в кладовой стариков невелики и, по всей вероятности, ужин их ограничивается вареным мясом с овощами и содержимым кастрюли, кипящей на очаге, я предоставил свою охотничью сумку в их распоряжение.

    - Признаюсь, это кстати, - сказал старик, откладывая несколько куропаток и молодого зайца, - теперь, сударь, мы сможем их присоединить к нашему скудному ужину, а то мы, зная, как вы голодны, беспокоились, что не сумеем вас как следует накормить.

    Тут муж и жена о чем-то пошептались, после чего старик вышел из комнаты, а его жена принялась ощипывать куропаток и свежевать зайца.

    В течение десяти минут я всячески поворачивался перед очагом и несколько обсох. Тем не менее, когда старик вернулся, от моей одежды все еще шел пар.

    - Сударь, - обратился он ко мне, - не желаете ли пройти в столовую? Там большой камин, и вам будет лучше, чем здесь. Ужин вам сейчас подадут.

    Я пробормотал, что не стоило ему беспокоиться: я и здесь прекрасно себя чувствую и был бы счастлив отужинать с ними за одним столом. Поклонившись, он отвечал, что не достоин подобной чести со стороны господина графа. И поскольку он все время стоял возле двери с шапкой в руках, мне ничего не оставалось, как встать и дать ему понять, что я готов следовать в приготовленные для меня апартаменты. Старик вышел из комнаты; я последовал за ним. Моя собака, протяжно заскулив, нехотя поднялась и тоже поплелась за нами.

    Я так спешил снова оказаться поближе к огню, что не особенно обращал внимание на коридоры и комнаты, по которым мы проходили, и заметил только, что все они находились в совершенном запустении.

    Но вот открылась дверь; я увидел пламя гигантского камина и немедленно направился к огню, но Фидо, лапы которого вновь обрели упругость, оказался там раньше меня.

    Главной моей заботой было согреться, но, едва расположившись перед камином, я увидел накрытый стол. На скатерти из той восхитительной материи, которую вывозят из Венгрии, была расставлена превосходная посуда.

    Это неожиданное великолепие возбудило мое любопытство. Я оглядел приборы и тарелки: они были чрезвычайно дорогие и отличной работы; на каждом предмете был изображен герб владельца, а над ним - графская корона.