Александр Дюма - Парижские могикане. Том 2

    - Жила-была на свете принцесса, одаренная необычайной добродетелью и несравненной красотой. Родиной принцессы был Багдад, и жила она в те времена, когда городом правил Гарун аль-Рашид. Отец ее был самым главным генералом и командовал войском халифа. Видя, что дочь его выросла, а войны случаются все реже, стал он просить халифа отпустить его со службы: генерал хотел все свое время посвятить воспитанию Зулеймы.

    "Зулейма" в переводе с персидского означает "царица".

    Халиф согласился, хотя ему было жаль расставаться с храбрым воином, похвалил генерала за добрые намерения и предложил для воспитания Регины… Прости, сестричка: я хотела сказать "Зулеймы"… предложил для воспитания Зулеймы тех же учителей, что были у его дочери.

    Генерал оставил двор, где до тех пор у него были свои апартаменты, и переехал в одно из предместий города, где у него был прекрасный дворец, окруженный, как улица Плюме, цветущими садами.

    Туда, в оранжерею, похожую на эту, приходили учителя танцев, рисования, пения, ботаники, астрономии, даже философии. Ведь генерал хотел, чтобы его дочь стала самой образованной принцессой своего времени. Без преувеличения можно сказать: она так преуспела в науках, что в восемнадцать лет была столь же добродетельна и талантлива, сколь и хороша собой…

    - Пчелка! - перебила девочку Регина. - Твоя история совсем не интересна, расскажи что-нибудь другое.

    - Может быть, моя история не интересна, - заметила Пчелка, - но у нее есть одно достоинство: она правдива, а это главное, не правда ли, господин художник? - продолжала она, обращаясь к Петрусу.

    - Я с вами согласен, мадемуазель, - ответил художник; он понял, что Пчелка намекает на какие-то подробности из жизни Регины. - И потому осмелюсь умолять вашу сестру, чтобы она позволила вам продолжить рассказ.

    Щеки Регины покраснели под стать камелиям, что цвели у нее над головой.

    - А что вы мне подарите, если я стану продолжать? - спросила Пчелка.

    - Я вам подарю ваш портрет, мадемуазель.

    - Правда?! - обрадовалась Пчелка и захлопала в ладоши.

    - Слово чести.

    Пчелка обернулась к сестре и протянула к ней обе руки, словно говоря: "Видишь, Регина, у меня нет другого выхода!"

    Регина промолчала. Она только отодвинулась вместе с креслом назад, в тень раскинувшихся в гостиной деревьев, словно желая скрыть смущение.

    Пчелка, видя, что если Регина не дает своего согласия, то и не запрещает ей говорить, как ни в чем не бывало продолжала свой рассказ.

    - Я остановилась на том, что принцесса была красавица… Впрочем, пропустим это: папа утверждает, что красота проходит, а доброта остается… А доброта Зулеймы была поистине удивительна! Когда принцесса проходила по улицам Багдада, все матери показывали на нее своим детям:

    "Вот идет самая красивая и милосердная принцесса, какая когда-либо жила и когда-либо будет жить на свете!"

    Мало-помалу она приобрела в своем предместье такую известность, что к ней стали относиться не как к обыкновенной девушке, а как к настоящей фее, которая творит чудеса на своем пути, одного утешая, другого исцеляя, превращая злых в добрых, делая хороших еще добрее.

    Случилось однажды так, что маленький тамошний савояр, зарабатывавший на жизнь тем, что заставлял плясать ученого сурка, за целый день не получил ни одного су. Он сидел у ворот дворца, где жила принцесса, и плакал, не смея вернуться домой из боязни, что хозяин его изобьет.

    Принцесса выглянула в окно и увидела рыдающего мальчугана. Она поспешно спустилась вниз и спросила, что с ним. Едва завидев принцессу, мальчик понял, что спасен. Он запрыгал от счастья, приговаривая:

    "Фея! Вот фея!"

    Потом он попросил у нее милостыню, несколько раз повторив на своем языке:

    "Carita! Carita, principessa! Carita!" ¹

    Тогда пять или шесть человек, слышавших слова мальчика и знавших до того лишь земное имя принцессы - Зулейма, то есть царица, - подхватили это еще более прекрасное имя и стали звать ее фея Карита, что означает фея Милосердия…

    Регина снова перебила Пчелку.

    - Вы понимаете, сударь, откуда эта девочка берет свои истории? - спросила она Петруса.

    - Да, княжна, - улыбнулся Петрус, - да, отлично понимаю. И я даже меньше вас удивлен богатством ее воображения, принимая во внимание то обстоятельство, что, по-моему, ее воображение не что иное, как воспоминания.

    Читатель, очевидно, догадался, что от этих слов и взгляда Петруса щеки Регины разгорелись еще ярче.

    Но юная Шехерезада, не обращая внимания ни на взгляды Петруса, ни на смущение Регины, продолжала:

    - Господин художник! Я не стану рассказывать обо всех прекрасных и добрых делах, которые доказывают, что фея Карита заслужила свое имя. Я поведаю вам лишь об одном таком случае, и моя сестра Карита… нет, Зулейма… нет, Регина, я все время оговариваюсь… и моя сестра Регина, которая лучше меня знает все волшебные сказки, потому что она старше и умнее, может подтвердить, что я не изменила ни слова.

    Я уже сказала, что дворец принцессы стоял среди цветущих садов и аллей, окружающих Багдад подобно тому как бульвары окружают Париж. Летом принцесса вместе с отцом ежедневно каталась там верхом. Никого не оставляла равнодушным эта пара.

    - Вы правы, - подтвердил Петрус, бросив на девочку благодарный взгляд.

    - Вот видишь, сестра, господин художник говорит, что это правда!.. Однажды во время прогулки фея Карита заметила на краю придорожной канавы девочку лет двенадцати-тринадцати; бледная, худенькая, с рассыпавшимися по плечам спутанными волосами, девочка дрожала всем тельцем, хотя в этот день было очень жарко и она стояла на самом солнцепеке. Вокруг нее прыгали, ласкаясь, несколько собак, а на ее голом плечике сидела ворона и хлопала крыльями. Но ни вороне, ни собакам не удавалось развеселить девочку: казалось, ей так плохо, что она не замечает ни собак, ни певших над ее головой птиц, ни стрекотавших вокруг цикад. Нет, она дрожала и стучала зубами, словно на дворе стояла лютая зима, а ведь дело происходило прошлым летом, в августе… Ой, что я говорю! - спохватилась девочка.

    Петрус улыбнулся.

    - Ну вот, ты и сама видишь, что заговариваешься, - заметила Регина, - рассказываешь о халифе Гарун аль-Рашиде, и вдруг - прошлый год! Говоришь, что события происходят в Багдаде, и вдруг - мальчик-савояр! Сегодня ты не в ударе, Пчелка; оставь свою фею Кариту: в другой раз твоя история будет удачнее.

    - Мне замолчать, господин художник? - спросила Пчелка Петруса. - Вы согласны с моей сестрой?

    - Нисколько, мадемуазель! - воскликнул Петрус. - Я нахожу эту историю чрезвычайно интересной, до такой степени интересной, что делаю к ней набросок по мере того, как вы рассказываете; я почти закончил, не хватает только головы дрожащей девочки, зато я уже начал рисовать фею Кариту.

    - Покажите! Покажите! - попросила Пчелка, поспешно поднимаясь с колен и подходя к Петрусу.

    - Нет, нет, - возразил Петрус, пряча набросок. - Рисунки - как сказки: чтобы их поняли, они должны быть завершены. Досказывайте свою сказку, мадемуазель, а я закончу свой рисунок.

    - На чем я остановилась? - спросила Пчелка.

    - На том, что дело происходило в прошлом году, в августе, - подсказал Петрус.

    - Как вам не стыдно упрекать меня в этом, господин художник! - надув губки, произнесла Пчелка. - Я оговорилась, когда сказала "в прошлом году", вот и все. Разумеется, этого не могло быть в прошлом году, раз дело происходит во времена халифа Гарун аль-Рашида, а все знают, что Гарун аль-Рашид, пятый халиф династии Аббасидов, умер в восемьсот девятом году, за пять лет до смерти Карла Великого!

    С гордым видом выпалив эти сведения, девочка продолжала:

    - Я хотела сказать, что в Багдаде стояла такая же жара, как в прошлом году в Париже на Внешних бульварах, например вблизи заставы Фонтенбло: это просто сравнение. Итак, было удивительно, что девочка дрожала, ведь жара стояла такая, что невозможно было находиться на солнце! И фея Карита, разумеется, не могла этого не заметить. Она попросила у отца позволения спешиться и спросила у девочки, не больна ли бедняжка.

    Едва фея Карита к ней обратилась, как девочка опустила огромные глаза, до того поднятые к небу.

    "Почему ты так дрожишь, дитя мое? - ласково спросила принцесса. - Может быть, ты больна?"

    "Да, госпожа фея", - отвечала малышка, сразу догадавшись, что принцесса - добрая фея.

    "Что с тобой?"

    "Кажется, у меня жар".

    "Почему же ты не в постели?" - продолжала фея.

    "Потому, что собачкам еще хуже, чем мне, и меня послали погулять с ними".

    "Да ведь не матушка послала тебя с собаками на улицу,

    верно? Не могла матушка позволить тебе выйти в таком состоянии!"

    "Нет, госпожа фея, не матушка", - подтвердила девочка.

    "Где твоя матушка?"

    "Умерла".

    "С кем же ты живешь?"

    "С Брокантой".

    "Кто это?"

    Девочка медлила с ответом, и фея повторила свой вопрос.

    "Тряпичница, которая меня воспитала".

    "И у тебя нет родных?"

    "Я одна в целом свете".

    "Как?! Ни матери, ни отца, ни брата?"

    Девочку затрясло, она закричала:

    "Нет! Нет! Нет! Нет брата! Нет брата!"

    "Бедняжка! - пожалела ее принцесса. - А как тебя зовут?"

    "Рождественская Роза".

    "Ты и впрямь, дитя мое, похожа на цветок, чье имя носишь: такая же бледненькая и нежная!"

    Девочка пожала плечами с таким видом, словно говорила: "Чего же вы хотите?!"

    "Где ты живешь?" - спросила принцесса.

    "Ах, госпожа фея! На одной из самых грязных и отвратительных улиц Багдада!"

    "Далеко отсюда?"

    "Нет, госпожа фея, в десяти минутах ходьбы".

    "Я отведу тебя домой и скажу, чтобы тебя уложили в постель, хорошо?"

    "Как вам будет угодно, госпожа фея!"

    Девочка попыталась встать, но упала в канаву, до того она была слаба!

    "Подожди, - сказала принцесса, - я возьму тебя на руки".

    Она в самом деле подняла девочку: та была такой тщедушной, что весила не больше моей куклы. Принцесса поднесла ее к отцу. Тот принял сиротку на руки, посадил перед собой, и все двинулись в путь: папа вез Рождественскую Розу… Ой, я опять проговорилась! Папа принцессы вез Рождественскую Розу, а она держала в руках двух самых маленьких собачек, которые не поспевали за лошадьми. Три другие собаки были большие и бежали сами. Ворона кружила над головой Рождественской Розы; чтобы она не улетела, девочка время от времени ее подзывала:

    "Фарес! Фарес! Фарес!"

    Скоро они приехали на улицу - такую мрачную, что казалось, будто дело происходит темной ночью, а не средь белого дня. Хотя мой папа говорит, что солнце светит для всех, но до тех, кто ютится на той улице, его лучи, наверное, не доходят.

    "Здесь! - сказала девочка, хватаясь за повод. - Вот дверь".

    У нас на псарне дверь, наверно, чище, чем в этом доме! Чтобы войти туда, нужно было пригибаться, словно спускаешься в погреб, и двигаться ощупью в поисках лестницы.

    Сидевший на каменной тумбе мальчишка - Рождественская Роза называла его Баболеном - вызвался присмотреть за лошадьми. И вот принцесса и ее отец поднялись на самый верх, где жила Броканта.

    Насколько принцесса была молода и хороша собой, настолько Броканта была стара и безобразна. С первого взгляда становилось понятно, кто из них добрый гений: принцесса была похожа на фею, Броканта напоминала колдунью. Впрочем, она и была колдуньей, судя по стоявшему на треножнике огромному железному котлу, где варились волшебные травы; в пол была воткнута длинная ореховая палка, а вокруг нее разложены карты, проткнутые большими черными булавками. Наконец, в руках Броканта держала метлу; она в удивлении оперлась на нее, когда увидела генерала с Рождественской Розой на руках и фею, которая несла двух собак. Я уж не говорю об остальных собаках и вороне: они замыкали шествие.

    Фея Карита опустила собак на землю, потом обратилась к колдунье:

    "Сударыня, мы принесли девочку, потому что она дрожала как в лихорадке; она больна: ее нужно уложить в постель и укрыть потеплее".

    Броканта собиралась ответить, но собаки так оглушительно лаяли, что ей пришлось их припугнуть, замахнувшись на них метлой.

    "Она сама хотела прогуляться! - отвечала принцессе Броканта, пряча глаза: разумеется, старуха сразу признала в гостье добрую фею. - Она никогда не слушается, вот и болеет".

    "Девочка еще мала, - возразила фея. - Не нужно было ее отпускать. Однако почему вы не хотите уложить ее в постель? Я не вижу кровати!"

    "Кровати?" - переспросила колдунья.

    "Разумеется! У вас нет другой комнаты?" - спросила фея.

    "Уж не думаете ли вы, что этот чердак - настоящий дворец?" - проворчала в ответ старуха.

    "Милейшая! Извольте отвечать в подобающем тоне, не то я прикажу позвать комиссара: пусть он расспросит, где вы украли эту девочку!" - пригрозил генерал.

    "О нет, нет, не надо! Я хочу остаться у Броканты!" - взмолилась девочка.

    "Не крала я ее!" - возмутилась старуха.

    "Только не пытайся убедить нас в том, что эта девочка твоя!" - сказал генерал.

    "А я этого и не говорю", - отвечала Броканта.

    "Раз она не твоя, значит, ты ее украла!"

    "Да не крала я ее, сударь! Я ее нашла, подобрала на дороге, приютила, словно родное дитя; я отношусь к ней так же как к собственному сыну Баболену".

    "Почему же, в таком случае, вы не послали Баболена выгуливать собак? Почему не оставили девочку дома?" - спросила фея.

    "Потому что Баболен меня не слушается, а Рождественская Роза все исполняет раньше, чем я успеваю приказать".

    "Пусть так, - возразил генерал, - но мы подобрали девочку на улице не для того, чтобы она умерла от простуды. Где она спит?"

    "Здесь!" - отвечала колдунья, указывая в угол, где Рождественская Роза свила себе гнездышко.

    Фея приподняла занавеску, отделявшую угол чердака, и ее взгляду открылась довольно чистенькая клетушка. Правда, постель состояла из одного матраса. Фея пощупала матрас и подумала, что ложе, пожалуй, жестковато.

    "Признаться, мне неловко, что я сплю на пуховиках, а у бедняжки только этот матрас!" - заметила она.

    "У нее будет пуховая постелька, одеяла и тонкие простыни, - пообещал генерал. - Я сейчас вам пришлю все это, милейшая, а заодно и доктора. Пока же укройте девочку потеплее и пригласите сиделку - вот деньги для нее и на лекарства. Если завтра доктор мне скажет, что вы плохо ухаживаете за малышкой, я прикажу комиссару полиции забрать ее у вас".

    Колдунья бросилась к девочке и прижала ее к груди.

    "Нет, нет, не беспокойтесь! - запричитала она. - Если я и не ухаживаю за Рождественской Розой как за принцессой, то только потому, что у меня нет средств".

    "Прощай, Розочка! - проговорила фея, подойдя к сиротке и поцеловав ее. - Я еще к тебе приду, дитя мое".

    "Правда, госпожа фея?" - спросила малышка.

    "Правда", - подтвердила принцесса.

    Девочка порозовела от удовольствия, а Карита сказала, обращаясь к отцу:

    "Только посмотрите, какая она хорошенькая!"

    Она в самом деле была хороша, господин художник! Вот бы написать с нее портрет!

    - Так вы ее видели, мадемуазель? - рассмеялся Петрус.

    - Разумеется, - кивнула Пчелка. Она спохватилась и поправилась:

    - Я видела ее в моей книге со сказками: она била в костюме Красной Шапочки.

    - Вы мне покажете, мадемуазель?

    - Непременно, - с важностью отвечала Пчелка. Потом она продолжала:

    - Фея и ее отец сели на лошадей, а полчаса спустя у бедной Рождественской Розы уже было все обещанное. Потом они приказали заложить экипаж и отправились в центр города за доктором. Врач уехал к девочке, и фея с отцом возвратилась во дворец. Фея была счастлива, что у нее такой добрый отец, а отец радовался, что у него такая хорошая дочь.

    Доктор обещал заехать к ним вечером и рассказать, как себя чувствует Рождественская Роза. Он сдержал слово, но привез печальную новость: бедняжка была очень плоха. Принцесса пришла в отчаяние. На следующее утро она отправилась вместе с отцом в карете навестить больную. Не было еще девяти, когда они вошли к Броканте. Врач уже больше часу не отходил от больной; он очень обеспокоился, и было от чего! Вы поймете это, когда узнаете, что у Рождественской Розы оказалось воспаление мозга. Бедняжка бредила, никого не узнавала: ни Броканту, свою приемную мать; ни Баболена, своего товарища по играм, рыдавшего возле кровати; ни вороны, замершей у ее изголовья и будто понимавшей, что ее маленькая хозяйка больна; ни собак, притихших и даже не тявкнувших, когда вошли генерал и принцесса. Печальное это было зрелище; принцесса отвела глаза и отерла слезы.

    Но не болезнь пугала доктора: он брался вылечить Рождественскую Розу при условии, что она будет принимать отвар из трав. Но девочка отталкивала слабенькой горячей ручонкой ложку и ничего не хотела принимать. Ее уговаривали:

    "Выпей, маленькая! Это лекарство!"